«Я буду очевидцем и отчасти даже участником исторического события», – сказал себе Вика, когда они прибыли в Аничков дворец, резиденцию цесаревича.

Победоносцева ждали и сразу провели в кабинет. Воронин следовал за начальником, думая, что похож на тень тени: черный, узкий, почти бесплотный обер-прокурор, и за ним ни на шаг не отстающая фигура, тоже черная и почти бесшумная (желая привлекать к своей особе поменьше внимания, чиновник ступал чуть не на цыпочках).

Именно так цесаревич, то есть уже не цесаревич, а царь, его и воспринял – то есть никак не воспринял, не обратил внимания.

– Константин Петрович, наконец-то! – воскликнул плотный, лысоватый бородач, рядом с которым обер-прокурор казался еще тщедушней. – Я мечусь в четырех стенах, как медведь в зверинце. Никак не соберусь с мыслями. Голова кругом. Весь ужас положения только теперь обрушился на меня…

Разумеется, Виктор Аполлонович видел Александра Александровича и раньше, но никогда так близко. Отправляясь к бывшему питомцу, Победоносцев прежде не брал с собой помощника.

Издали новый царь производил впечатление именно что медведя – выдрессированного и запихнутого в мундир, но все равно неуклюжего, какого-то косолапого. Он и ходил, будто переваливался. Придворные говорили, что его высочество человек прямой и бесхитростный; менее деликатные употребляли другие эпитеты: грубый и недалекий. Все однако считали цесаревича натурой более сильной и решительной, чем его мягкий, вечно во всем сомневающийся родитель.

Но ни силы, ни решительности Виктор Аполлонович в императоре не почувствовал. В красных заплаканных глазах повелителя стомиллионной страны читалась паника.

– Вы смятены и потрясены, по-человечески это очень понятно и вызывает сочувствие, – сказал Победоносцев скрипучим голосом, в котором никакого сочувствия не слышалось. – Но вы теперь не человек. Вы – самодержец. И отныне я – единственный из подданных, перед которым вы можете себе позволить выказывать слабость. Возьмите себя в руки, ваше величество! – не столько крикнул, сколько прикрикнул обер-прокурор. – Хватит себя жалеть! Будьте тверды! Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет и чего никогда, ни за что не допустит. Для твердости нужна вера в Бога и в себя. Это первое и главное условие. Беда для власти, если она не верит в свое призвание и Божественное право! Если вы позволите себе распуститься, ослабнуть – тут же распустится и ослабнет вся ваша земля!

Воронин очень пожалел, что присутствует при этой сцене, и даже попятился к стене. Постороннему нельзя видеть, как всероссийского самодержца отчитывают, словно мальчишку. Император наклонил голову и насупил брови, сделавшись похож на быка, который сейчас забодает и растопчет обидчика.

– Власть – дело страшное! – продолжал бросать металлические фразы Константин Петрович. – И вы обязаны быть страшным. После случившегося – обязаны. Каждое ваше слово, каждое деяние должно греметь железом. Страна ведет битву. Полководец пал, сраженный врагами. В седло, под знамя, сели вы. Приподнимитесь в стременах, взмахните мечом! На вас смотрит всё войско!

Должно быть, обер-прокурор хорошо знал устройство своего воспитанника. Александр побагровел и, кажется, рассвирепел, но потерянным уже не выглядел.

– Довольно лекций! – рявкнул он. – Я не ученик, и мы не на уроке! Завтра – нет, нынче же, прямо сегодня – я должен начинать царствовать. Скажите лучше прямо и попросту: каков должен быть мой первый шаг? Мне нужен дельный совет, а проповеди я могу прочесть в Евангелии!

Константин Петрович поднял глаза к потолку и перекрестился.

– Благодарение Всевышнему! Вот ныне я зрю перед собой государя! Так и только так должно разговаривать вашему величеству с подданными! Что же до первого шага, то он очевиден. Новому хозяину нужен новый управляющий. Прежний довел ваше имение до беды. Отправьте в отставку графа Лорис-Меликова. Он фокусник, ведущий двойную игру. Если вы отдадите себя ему в руки, он приведет вас и Россию к погибели. Он не любит России, потому что он не русский. И не любит вас, потому что не обладает пиететом перед помазанничеством и потому что считает ваше величество ничтожеством.

– С чего вы взяли? – изумился Александр.

Обер-прокурор, не оборачиваясь, поднял руку:

– Выписку номер один.

Воронин сзади протянул нужный листок.

Подойдя к настольной лампе, Победоносцев стал читать:

– «Запись от двадцать восьмого января. Разговор с военным министром Милютиным. Л-М (это Лорис-Меликов): «Цесаревичу, чтоб не путался под ногами, мы доверим реорганизацию сводного гвардейского оркестра, и пока Бульдожка грызет эту косточку, перетасуем командование корпусом по-своему». «Запись от третьего февраля. Разговор с министром финансов. Л-М: «Наследника в эти тонкости не посвящайте, не мечите бисер. Попроще с ним. Вообразите, что имеете дело с гимназистом четвертого класса». «Запись от седьмого февраля. Разговор с адъютантом полковником…».

– Зачем вы мне читаете это? – прервал обер-прокурора император. – Во-первых, мало ли кто о чем между собой говорит? Не хватало мне еще придавать этому значение. А во-вторых, что уж, я и вправду не Ломоносов. Управляющий не обязан любить помещика, знал бы свое дело и довольно. А льстецы без Лориса сыщутся.

«Да он вовсе не так глуп, как считают», – поразился Вика.

– Это безусловно так, – почтительно склонил голову Победоносцев. – Однако согласитесь, ваше величество, что управляющий не должен вмешиваться в семейную жизнь хозяина.

– О чем это вы?

– Выписка номер два.

Получив следующую бумагу, обер-прокурор прищурился на нее через очки, выискивая нужное место.

– Не стану читать вам всю запись разговора от четырнадцатого февраля между Лорис-Меликовым и небезызвестной госпожой Шилейко. Вы можете ознакомиться с этим свидетельством позже. Изложу суть. Это план возведения морганатической супруги вашего отца светлейшей княгини Юрьевской в достоинство императрицы с пожалованием ее сыну Георгию великокняжеского статуса. Знали вы об этой интриге?

– Нет, не знал. – Александр, кажется, был потрясен. Но качнул головой, повел могучим плечом. – Что ж, хоть я Екатерину Михайловну не люблю, но по-матерински она права, заботясь о своих детях. Ну, был бы в России еще один великий князь. Ничего ужасного. Теперь-то этого, конечно, не случится.

– Выписка номер три, – сказал тогда Победоносцев. – Еще один великий князь, говорите вы, это ничего ужасного? А вот позвольте прочесть вам перехваченную записку той же госпожи Шилейко. «И впредь присылайте мне сведения по царскому поезду еженедельно. График, планируемые ремонтные работы и прочее», – пишет эта прескверная дама неустановленному корреспонденту.

– Зачем ей это? – удивился царь.

– Вот и я об этом задумался. Предположим, Георгий Александрович стал великим князем. А со старшими великими князьями, следующими куда-то на поезде, происходит несчастье. Скажем, диверсия со взрывом. Как ни чудовищно такое предположение, согласитесь, оно требует расследования. Но кто отдаст об этом распоряжение? Министр внутренних дел граф Лорис-Меликов, у которого на госпожу Шилейко свои виды?

– …Нет. В связь Вавы с террористами поверить невозможно, – подумав, сказал Александр. – И расследовать эту чертову бабу незачем. Надо выкинуть ее из России, чтоб носу сюда не совала. Как бы только сделать это без скандала и огласки?

– Действительный статский советник Воронин всё устроит, – повел назад головой Победоносцев.

Царь рассеянно кивнул, впервые взглянув на Вику.

– Про Лориса же вот что… Господа либералы, как вы знаете, мне малоприятны, но менять правительство теперь нельзя. Завтра, согласно батюшкиной воле, будет опубликован манифест о представительных комиссиях. Без Лориса эта затея может повернуть в опасную сторону. Он как никто умеет держать левую братию в узде.

– С манифестом граф Лорис-Меликов ввел ваше величество в заблуждение, – сокрушенно молвил Константин Петрович. – В присутствии господина Воронина он сказал, что покойный государь распорядился сначала обсудить проект на Совете министров. Публиковать в печати распоряжения дано не было.