Моя нынешняя сущность помнила Далин раскуроченной и переделанной, пытавшейся убить меня, пока я не вогнал шип в грудь голема. Мы продолжали шагать по горной тропе, а события из жизни Пенни Рояла всё проигрывались в моем сознании, и я понял, что сейчас вспоминал о его первом бое, не о том, из-за которого Цех 101 слетел с катушек. Разум дредноута быстро взрослел, сражаясь вместе с другими судами против прадорского звездолета. В той битве использовалось электромагнитное оружие, выводившее из строя корабли обеих сторон, – но векторы были рассчитаны верно, и в результате дредноут прадоров рухнул в аккреционный диск черной дыры.

– Лейденская воронка, – произнесла Сепия.

Да, конечно. Я остановился, вглядываясь в ночное небо, но диска не увидел. Ай-ай-ай, Пенни Роял, стыд тебе и позор, почему не позаботился о том, чтобы всё происходило среди зимы, когда аккреционный диск победоносно растянут по всему ночному небу над Панархией?

Значит, выходит, первый бой Пенни Рояла случился в этой системе. Испытав на себе, как работал его разум, я видел, что вероятность его участия в других сражениях была невелика. ИИ истребителя назвал себя Пенни Роялом еще до конфликта, одновременно окрестив сам корабль «Изгнанное дитя». Обычно корабельные ИИ принимали имена своих судов, иногда сокращая их, как Гаррота: он ведь был ИИ звездолета «Гаррота Микелетто». То, что Пенни Роял не отождествлял себя с кораблем, являвшимся его телом, уже звучало тревожным звоночком. А уж то, что он назвал корабль «дитя», а себя – травой, вызывающей аборт…

Пенни Роял был поврежден с самого начала – он оказался очередным ИИ, помещенным в дефектный кристалл, – что поделаешь, война, нужда, чрезвычайные обстоятельства. И разум его надломился, разделился. С одной стороны, он чувствовал, что должен оберегать свой экипаж, риск гибели которого существовал всегда, с другой – уже балансировал на грани, сомневаясь в целесообразности чужого присутствия. Я подозревал, что именно тогда и родилось «восьмое состояние сознания», только требовалось еще разобраться, почему этих «состояний сознания» оказалось больше двух. Пенни Роял тоже понимал, что если исследованием его разума займутся вплотную, то его самого сдадут в утиль. И узнав, что стал объектом изучения, отнюдь не обрадовался…

Километров через восемь я почувствовал, что Сепия схватила меня за руку, сошла с тропы и усадила меня. Придя в себя, я огляделся. Сидел я на одной из ряда скамеек, сделанных из спрессованных волокон, возле очередного информационного терминала. Возможно, туристы останавливались здесь на пикник по пути к картине, живописавшей зверство Пенни Рояла. «Копье», видневшееся внизу, в долине, еще больше напоминало нечто, ожидавшее погребения. Полярное сияние дрожало над скопищем туч, похожих на валуны, которые сталкивались друг с другом в оползне, но большая часть неба с поблескивавшими, точно драгоценные камни, звездами оставалась ясной.

– Пенни Роял, – сказал я, – был опытным экземпляром.

– Опытным экземпляром? – переспросила Сепия.

Теперь ИИ чувствует подключения, сканирование, потоки данных, плывущих из его разума прямо на экраны и прочие приборы перед женщиной. Он заглядывает в ее досье и узнает, что она – человеческий эксперт по части ИИ, но так и не постигает, как людской разум может сделать или усвоить больше, чем он сам. Однако опасность остается, и ИИ скрытно блокирует чужеродное вторжение или изменяет его направление. Женщина увидит основную часть, и с этой частью всё будет в порядке. Она не заметит меньшую – растущую внутри тьму.

Полностью погрузившись на миг в эти яркие воспоминания, я едва не пропустил то, что говорила Рисс.

– Пенни Роял был первым из серии корабельных разумов, которым «вмонтировали» чувства, – объясняла дрон. – Он мог ощущать боль, страх, радость, ненависть – всё, чем обременен человек.

– Разве это так уж плохо? – спросила Сепия.

– Они не были должным образом настроены, – выдавил я. – Пенни Рояла бросили в бой, меж тем как на борту находился эксперт, следивший за уровнями чувств ИИ и регулировавший их. Слишком сильная боль вредна, как и слишком сильный страх, да, пожалуй, и радость. Корабельные разумы нужно было настроить на оптимальную эффективность.

Эту пробную стратегию разработал какой-то планетарный ИИ глубоко в тылу Государства. Изучая успехи отдельных людей и некоторых дронов, запрограммированных на эмоциональный отклик, он решил испытать нечто, что впоследствии сочли недостатком: а именно позволить избранным ИИ чувствовать страх, боль, вину, желание защитить, горечь утраты – и посмотреть, как они себя поведут, лучше ли будут справляться с задачами.

Пока Пенни Роял скорбел, теряя товарищей, трещина в его разуме становилась всё шире и шире. Его другая половина, «темное дитя», начала захватывать контроль над корабельными системами, стараясь укрыться. Однако, вне зависимости от своих чувств, ИИ как единое целое был абсолютно неспособен не подчиниться приказам… вначале.

Я прокручивал в уме тот бой. Оказывается, в нем участвовали знаменитые корабли вроде «Речного утеса» и «Разящего кинжала». Женщина, которая должна была внимательно изучать разум Пенни Рояла, так перепугалась, что приняла таблетки и ни на что уже не обращала внимания. Она не заметила, что ИИ менялся. Во время сражения «Изгнанное дитя» тоже получило несколько серьезных ударов, что еще больше повредило кристалл Пенни Рояла.

В-12, наблюдая, осознает, что разные части его самого переговариваются друг с другом. Проведя самодиагностику, он обнаруживает в кристалле сеть отчетливых трещин, расходящихся от одной точки. Трещины складываются в интригующе правильный узор, который, не будь защитного короба, раздробил бы «мозг» на бесчисленные осколки, похожие на кинжалы.

В этот момент я, конечно, увидел в воспоминаниях грядущий облик Пенни Рояла.

– Идем дальше, – сказал я, поднимаясь.

«Опасайся скорпионов», – подумал Кроушер и почувствовал острое желание глупо захихикать. Впрочем, веселье тут же угасло, когда он вспомнил, что это сообщение было первым, пришедшим из Лейденской воронки. И что оно фактически прилетело из будущего. Что-то мерзкое заворочалось в его спинных гнездах.

– Что тебе тут нужно? – спросил он и тут же повторил, потому что Сыч подсказал ему имя: – Что тебе нужно, Амистад?

– Идет повсеместное мультисканирование, – по закрытому каналу сообщил Сыч. – Амистад, как и я, серьезно усовершенствовался после войны.

Получив всю информацию о бывшем боевом дроне, Кроушер добавил:

– Усовершенствовался на Масаде, где он служил смотрителем, – причем эти обновления наложились на неизвестные изменения, которые он произвел сам с собой в процессе изучения безумия.

– Здесь он нелегально, – сказал Сыч. – Нас должны были предупредить.

– Да неужто? – Кроушер смотрел через камеру на дымившиеся останки борца.

– Я тоже достаточно продвинут, – заметил Сыч, – чтобы распознать сарказм.

А Амистад тем временем ответил:

– Мне нужен ваш «прыгун».

– Тебе нужен наш «прыгун», – повторил Кроушер, размышляя о том, что предпочел бы приберечь этот вариант для себя и Сыча.

Сфера, флотилия, теперь вот Амистад… Ничего хорошего явно не предвиделось, следовательно, вероятность того, что им потребуется бежать, значительно возросла.

– Ты, очевидно, знаешь, что это такое, – осторожно начал он, – а значит, представляешь, что «прыгун» – отнюдь не пассажирский транспорт. Ты собираешься перенестись в него, оставив тут свое тело?

– Нет, – отрезал Амистад.

Боевой дрон пересек зал прибытия, двигаясь в сторону одной из толстых переборок – той, которая отделяла его от «прыгуна».

– Мы влипли, – заметил Сыч.

«Да неужто», – подумал Кроушер, решив не повторяться и не озвучивать насмешку. Предупреждения о вторжении множились. Раньше дрон только исследовал их системы, а теперь он, очевидно, задумал что-то конкретное. Ну конечно, «прыгун» – дрон собирался взять его, с разрешением или без оного.