Саймон был очарован. Ему страшно понравилась эта прекрасная сказка, хотя он и видел по выражению лица Адиту, что для ситхи все это было очень серьезно.

— Ты хочешь сказать, что он убил себя?

— Не так, как ты думаешь, Сеоман. Нет, скорее Друкхи просто… перестал жить. Когда его нашли мертвым в пещере Си-инджиян’ре, Утук’ку и Экименису собрали свой клан и ушли на север, поклявшись не иметь больше ничего общего с кланом Дженджияны.

— Но сперва все пошли на Сесуадру, — сказал он, — в Дом Расставаний. И там они заключили договор, что я видел во время бдения в Обсерватории.

Она кивнула:

— Судя по тому, что ты рассказал, я думаю, ты действительно видел истинное видение прошлого.

— И поэтому Утук’ку и норны так ненавидят смертных?

— Да. Но, кроме того, они воевали с первыми смертными Эрнистира задолго до того, как Эрн дал этой земле название. В этом сражении Экименису и многие другие хикедайя потеряли жизнь. Так что норны могли лелеять и другие обиды.

Саймон откинулся назад, обхватив руками колени.

— Я не знал. Моргенс, Бинабик или кто-то еще говорил мне, что битва при Ноке была первой, в которой смертные убивали ситхи.

— Ситхи — да, зидайя. Но люди Утук’ку несколько раз вступали в сражение со смертными, прежде чем из западных морей пришли мореходы и переменили все. — Она опустила голову. — Так что ты видишь, — закончила Адиту, — почему мы, Дети Рассвета, так осторожны и не любим говорить, что кто-то выше других. Эти слова для нас обозначают трагедию.

Он кивнул:

— Думаю, понимаю. Но у нас пока по-другому, Адиту. Существуют правила, кто на ком может жениться… и наши принцессы не выходят замуж за безземельных рыцарей, особенно за таких, которые в недавнем прошлом были поварятами.

— Ты видел эти правила? Они содержатся в одном из ваших священных текстов?

Он поморщился:

— Ты же знаешь, что я имею в виду. Послушала бы ты Камариса, если хочешь понять, как у нас все устроено. Он знает все — кому надо кланяться, в какой день какой цвет нужно носить… — Саймон грустно засмеялся. — Если бы я спросил его, может ли кто-нибудь вроде меня жениться на принцессе, я думаю, он отрубил бы мне голову. Но ласково. И без всякого удовольствия.

— Ах да, Камарис. — Казалось, Адиту собирается сказать что-то значительное. — Он… странный человек. Он многое повидал, как я думаю.

Саймон внимательно посмотрел на нее, но не смог разглядеть никакого особого значения за ее словами.

— Повидал. И мне кажется, что всему этому он собирается научить меня еще до того, как мы придем в Наббан. Но это не повод для жалоб. — Он встал. — Собственно говоря, скоро стемнеет, так что мне надо пойти повидаться с ним. Он хотел показать мне, как правильно пользоваться щитом… — Саймон помолчал. — Спасибо, что поговорила со мной, Адиту.

Она кивнула:

— Не думаю, что сказала тебе что-нибудь полезное, но надеюсь, ты не будешь так грустить, Сеоман.

Он пожал плечами, подбирая с полу свой плащ.

— Подожди, — сказала она, поднимаясь. — Я пойду с тобой.

— Повидать Камариса?

— Нет, у меня другое дело. Но мы можем идти вместе, пока наши дороги не разойдутся.

Она вышла из палатки вслед за ним. В отсутствие прикосновений хрустальный шар померцал, затуманился и стал темным.

— Ну, — сказала герцогиня Гутрун. В ее нетерпеливом тоне Мириамель ясно слышала тревогу.

Джулой встала. Она сжала на мгновение руку Воршевы, потом положила ее на одеяло.

— Ничего страшного, — сказала колдунья. — Немного крови, вот и все. Она уже остановилась. У вас было много собственных детей, Гутрун, и еще больше внуков. Вам следовало бы знать, что тут не о чем так волноваться.

Герцогиня вызывающе выставила подбородок:

— Да, я родила и вырастила много собственных детей, чего не могут о себе сказать некоторые. — Джулой не повела и бровью в ответ на этот выпад, и Гутрун продолжала с несколько меньшим жаром. — Но я никогда не вынашивала детей, сидя верхом на лошади, а ее муж требует от бедной девочки именно этого! — Она посмотрела на Мириамель в поисках поддержки, но принцесса только пожала плечами. Теперь в спорах уже не было смысла — поздно что-то менять. Принц решил идти в Наббан.

— Я могу ехать в фургоне, — сказала Воршева. — Во имя Степного Громовержца, Гутрун, женщины моего клана иногда не вылезают из седла до последнего месяца.

— Значит, женщины твоего клана просто дуры, — сухо сказала Джулой. — В отличие от тебя, надеюсь. Да, ты можешь ехать в фургоне. В открытой степи это тебе не слишком повредит. — Она повернулась к Гутрун. — Что до Джошуа, то вы прекрасно знаете — он делает то, что считает необходимым. Я согласна с ним. Это прозвучит грубо, но принц не может остановить войну по всему Светлому Арду на сто дней, чтобы его жена выносила своего ребенка в мире и спокойствии.

— Значит, должен быть какой-то другой путь. Я сказала Изгримнуру, что это жестоко, и это только то, что я думаю. И я велела ему передать это принцу Джошуа. Мне все равно, что он обо мне подумает. Я не могу видеть, как страдает девочка.

Джулой мрачно улыбнулась:

— Я уверена, что ваш муж внимательно выслушал все это, Гутрун, но сомневаюсь, что Джошуа когда-нибудь услышит хоть одно слово из того, что вы сказали.

— Что это значит? — спросила Гутрун.

Прежде чем лесная женщина успела ответить — впрочем, Мириамель подумала, что она не особенно торопится, — за дверью палатки послышался слабый шум. Клапан молниеносно скользнул в сторону, открыв звездную россыпь. Потом внутрь скользнула гибкая фигура Адиту, и ткань снова упала.

— Я не помешала? — спросила ситхи. Мириамели показалось, что, как ни странно, ее действительно волновало, не помешала ли она. Для молодой женщины, выросшей в лицемерной вежливости королевского двора, удивительно было слышать эту привычную фразу, неожиданно вернувшую себе исходное значение. — Я слышала, ты плохо себя чувствуешь, Воршева?

— Мне уже лучше, — улыбаясь, ответила жена Джошуа. — Заходи, Адиту, тебе здесь всегда рады.

Ситхи села на пол у постели Воршевы. Ее золотые глаза внимательно смотрели на больную, длинные изящные руки были сложены на коленях. Мириамель не могла оторвать от нее взгляда. В противоположность Саймону, который, кажется, вполне привык к ситхи, она еще чувствовала себя неловко в присутствии такого чуждого существа. Адиту казалась нереальной, как персонаж старой сказки, и даже еще нереальнее, потому что она сидела среди них, в смутном свете горящего тростника, такая же настоящая, как камень или дерево. Казалось, что прошлый год перевернул мир вверх ногами и таинственные существа, раньше упоминавшиеся только в легендах, кувыркаясь, выкатились наружу. Адиту вытащила из складок серой туники кожаный мешочек и подняла его.

— Я принесла кое-что, чтобы ты лучше спала. — Она высыпала горсть зеленых листьев на ладонь, потом показала их Джулой. Колдунья кивнула. — Я сварю их для тебя, пока мы будем разговаривать.

Ситхи, казалось, не замечала недовольных взглядов Гутрун. При помощи двух палочек Адиту вытащила из очага горячий камень, стряхнула с него пепел и бросила камень в миску с водой. Когда над миской поднялся пар, ситхи раскрошила туда листья.

— Мне сказали, что мы пробудем здесь еще один день. Это даст тебе возможность отдохнуть, Воршева.

— Я не понимаю, почему все так волнуются. Это всего-навсего ребенок. Такое часто бывает с женщинами.

— Но не все женщины носят единственного ребенка принца, — тихо сказала Мириамель, — к тому же во время войны.

Адиту растерла листья по дну миски горячим камнем, помешивая воду палочкой.

— Я уверена, что у вас с мужем родится здоровое дитя. — Мириамели эта фраза показалась неуместной в устах ситхи. Так мог бы сказать смертный — весело и вежливо. Может быть, Саймон все-таки был прав?

Когда Адиту убрала камень, Воршева села, подняла все еще дымившуюся миску и сделала маленький глоток. Мириамель наблюдала за ней. Она такая прелесть! — думала принцесса.