Но обеду, как обычно, не суждено было длиться долго. Подвыпивший Каташин, не взирая на уговоры жены и друзей, решил высказать Чистову все наболевшее. Он встал позади сидевшего на земле Чистова, обрушился на него с критикой. Начал вскрывать недостатки в его руководстве районом. Он говорил громко, звонким, как у диктора, голосом. За Чистова вступился Бойцов, но тут же после нескольких фраз Каташина вынужден был молчать. Каташин назвал Чистова дураком, проходимцем, браконьером и горьким пьяницей, который пьет не только на свои трудовые. Чистову он говорил:

– Вы очковтиратель, тиран, диктатор. Вы снова хотите закабалить и запутать своими грязными сетями освобожденных от налогов и обязательных поставок мяса и молока граждан, проживающих в сельской местности. Сделали вы уже многое, путем запугивания и лишения населения пастбищ и сенокосов. По отношению к тем, кто не хотел подчиняться вашему декрету сдавать молоко и мясо в счет плана совхозов, приняли самые репрессивные меры. Многих заставили покинуть деревню, расстаться с самым дорогим – своим домом, садом и родной стороной. Вы просто идиот, случайный человек в нашей партии, пролезший в ее ряды с заднего хода. Ума у вас чуть больше, чем у вашего сына Вовки, который пятый год учится в одном классе в школе для малоразвитых детей.

Все это было горькой, но правдой. Казалось бы, критика была справедлива и правдива, но Чистов ее выдержать не мог. Он сидел в одних плавках. Не поспел еще удовлетворить свои насущные потребности в утолении жажды и голода, попробовать вкусной ухи, ароматных котлет и залитых сметаной карасей. После первых слов Каташина аппетит пропал, во рту пересохло. Чистов быстро поднялся на ноги, молча подошел к автомашине, спешно оделся. Его примеру последовали Бойцов, Бородин и их жены. Сели в два вездехода, уехали.

– Что ты наделал? – обвиняли оставшиеся Каташина. – Ты испортил весь наш отдых.

Мазнов подошел к Каташину, схватил его за ворот рубашки и пытался ударить. Подоспевшие женщины с большим трудом оттащили его и успокоили.

– Чистов тебе этого не простит, – говорили Каташину сотрудники. – Он тебя смешает с грязью.

Через полчаса все оставшиеся забыли о случившемся и как ни в чем не бывало продолжали пир и отдых на лоне природы. Шофер Костя Лычагов играл на гармонике. Всем было весело. Женщины пели и плясали. Мужики наслаждались изобилием водки, пива и вин.

– Какая благодать! – говорили и думали все. – Лес, луг и озеро. Чистый воздух, солнце с горячими лучами и теплая вода. Ешь, пей, пляши и пой. Купайся и загорай. Лучше ничего не придумаешь!

Многих одиноких женщин тянуло в лес прогуляться с мужчинами, но, к сожалению, одиноких мужчин ни одного не оказалось. Все были с женами и детьми. Домой возвратились поздним вечером. У одних настроение было прекрасное, а кое-кто подумывал и о возмездии.

Через день после гуляния, то есть во вторник, Чистов в спешном порядке при помощи инструкторов и завотделами сумел собрать на Каташина грязный материал и созвал внеочередное бюро райкома КПСС, где товарищ Каташин обвинялся чуть ли не в измене родине за свою недисциплинированность, запущенную им работу в районе. Поэтому ему был объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. Его освободили от занимаемой должности без предоставления работы в районе. Чистов постарался очернить его репутацию и в обкоме партии. На этом карьера Каташина как партийного работника кончилась.

Мечта Чистова осуществилась и в другом. Состоялось окончательное решение о разукрупнении Сосновского и Барановского совхозов. Панинский совхоз был оставлен в целости благодаря настойчивости Тихомировой. Кандидатуры директоров и секретарей парткомов вновь организованных совхозов утверждали на очередном бюро райкома КПСС. Против намеченных Чистовым кандидатур никто из членов бюро не возражал. Да и кому была охота терять приятельские отношения с Чистовым. Все знали, что он злопамятен, мнителен и себялюбив. От уборной лучше подальше, меньше воняет. Все знали и о том, что в руководстве обкома партии он был своим человеком. Его ценили за то, что он мог хорошо встретить, на высшем уровне и с почестями организовать любое увеселительное мероприятие и проводить с подарками.

Миша Попов был утвержден секретарем парткома совхоза «Суруловский». Центральная усадьба совхоза по настоянию председателя облисполкома Чугунова была определена в селе Сурулово с когда-то красивой пятиглавой церковью. От большого села на день организации совхоза осталось всего двадцать два дома, хаотически разбросанных среди пустырей и развалин, давно покинутых крестьянами насиженных мест.

Остов разрушенной церкви громоздился посреди села. В ночное время он напоминал развалившуюся средневековую крепость с витавшими внутри злыми духами вместо ангелов. Старики утверждали, что они каждую ночь слышали внутри остова стоны, свист и рев. Наверху, то есть на крыше этой развалины, часто видели с крестом в руках попа, которого арестовали с закрытием церкви еще в 1936 году. Увезли не то в Воркуту, не то на Соловецкие острова, а может быть, просто расстреляли. В то время удивляться было нечему. Сотни тысяч священнослужителей со всей необъятной России-матушки были отправлены в отдаленные места. Спустя почти двадцать лет вернулись оттуда единицы. Остальные от голода и холода навсегда остались лежать там, в никому не известных братских могилах, давно поросших лесом непроходимой тайги. По-видимому, в этих могилах и покоилось тело, вернее, останки суруловского попа.

– Так Богу было надо, – говорили старушки и старики. – Суд всему этому один Бог, если он есть.

Село Сурулово для центральной усадьбы было выбрано не случайно. Как правило, наши прадеды строили церкви в центре прихода. Контору совхоза временно разместили в деревне Глядково в бывшей конторе колхоза, так как в Сурулово разместить было негде. Директор совхоза Тишин и его заместитель, главный агроном Арепин в шутку говорили: «Приходится прибиваться, как рою пчел к колу. Была бы земля, а остальное все нажитое. Будет контора, жилые дома, хозяйственные постройки и скотные дворы». Вскоре приехали проектировщики. Составили генеральный план застройки совхоза, и тут же началось строительство конторы, жилых домов, мехмастерской и так далее. Аппарат совхоза укомплектовался специалистами и служащими. В конторе застучали костяшки счетов и пишущие машинки, ожили телефонные аппараты.

Миша Попов занял себе под кабинет красный уголок бывшего колхоза. На дверях приклеил лист бумаги с надписью «Партком». Через две недели работы решил побеседовать с главным агрономом Арепиным, указать ему на недостатки и подсказать, что делать. Он поставил себе цель столкнуть лбами Тишина с Авериным, сделать их из друзей врагами. Тишин с Авериным проживали в одном двухквартирном деревянном доме. Жили они мирно, друг к другу в гости не ходили из-за разности характеров и специфичности от рождения.

Арепин был мужик-рубаха. Вместе с женой Ларисой люди они от природы были простые, гостеприимные. Последним рублем с любым знакомым делились. У них было много друзей и знакомых. Жили одним днем, о завтра не думали. Каждый выходной день принимали гостей или сами уходили в гости.

Тишин, в отличие от Арепина, был мужик замкнутый, мнительный и скупой. Друзей у него не было. Был почти обособлен от всех. Сам в гости ни к кому не ходил и у себя никого не принимал. «Поэтому директором совхоза ему долго не продержаться, – думал Миша Попов. – Начальство любит угощение, пьянки и банкеты. Тишин от природы на это не способен. Он даже не может предложить пообедать в столовой совхоза».

Поэтому Попов решил объединиться с Арепиным и при любом удобном случае подсидеть Тишина, занять его пост директора совхоза. Об этом Попов спал и мечтал. Чистов ему всегда верил. С первого дня работы все ошибки и недостатки Тишина Попов передавал Чистову. Он уверял его, что Тишин хозяйства никогда не поднимет, директора совхоза из него никогда не получится. Все свои кляузы кончал словами Максима Горького: «Рожденный ползать – летать не может». План действий Поповым был разработан со всеми подробностями.