Алимов взялся за дело. В неделю раз стал вызывать соучастницу денежных махинаций по делу Трифонова, бывшего кассира колхоза Мигулеву Машу. Маша, не путаясь в своих показаниях, все подтверждала. Подтверждали и бывшие члены правления: заведующий складом Жидков Сергей Иванович, бухгалтер колхоза Мигулев Николай Васильевич. Алимов вызывал шоферов, трактористов, лесорубов, рабочих пилорамы и так далее. Среди населения деревень Рожковского совхоза пошел слух, что Трифонова скоро будут судить и посадят. Эти слухи доходили до ушей Трифонова и даже Чистова. Трифонов забеспокоился, лицо его посерело. Неприятные вызовы свидетелей по его делу раздражали и в то же время сильно беспокоили. Надо было что-то предпринимать, а что – не знал. Просить заступничества у Чистова значило признать свою вину. Трифонов знал, что Чистов в курсе всех дел. «Может быть, для зондирования почвы попросить Сафронова? Он вызовет прокурора и поговорит с ним», – размышлял Трифонов.

Он знал, что раз в неделю Алимов вызывал для допроса Машу. Красивая, стройная, как балерина, Маша нравилась Алимову. Вместо следствия Алимов, не замечая своих ошибок, начал крутить любовь с Машей. После каждого вызова она заезжала к Трифонову и со всеми подробностями все ему передавала. Трифонов, потирая руки, мягко улыбаясь, говорил:

– Маша, милая Маша, завлеки его. Все расходы на угощение и выпивку я принимаю на себя.

Регулярные вызовы Алимовым изрядно потрепали Маше нервы. Она и без советов Трифонова была согласна на все, лишь бы прекратить всякую волокиту. Маша чувствовала себя виновной и знала, если дело дойдет до суда, ей тоже будет определен срок от трех до семи лет тюремного заключения, так как все махинации Трифонова, связанные с кассой колхоза, шли только через ее руки.

На очередном допросе Алимов вначале припугнул Машу. Сказал:

– Тебя придется до суда посадить, для лучшего ведения следствия, так как ты после каждого вызова навещаешь Трифонова.

– Вы не сделаете этого, – говорила Маша. – За грехи Трифонова я отвечать не буду.

Но сердце матери двух маленьких детей дрогнуло. «Прокурор всесилен, – думала Маша. – Захочет и упрячет в тюрьму, тогда никто не заступится. Трифонов меня успокаивает: «Ничего не бойся, ничего не будет. За нас заступятся Чистов и Бойцов», – а сам, по-видимому, держится на волоске. Вот-вот и оборвется».

Во рту у нее пересохло. В горле образовался неприятный ком. Алимов внимательно смотрел в приятное лицо Маши. Временами кидал взгляд на вздымавшуюся грудь и оголенные колени.

– Обвиняемая, – сказал Алимов, – если я пожалею твою молодость и твоих детей, и вместо предъявляемого обвинения ты пройдешь по делу свидетелем, то все равно будешь считать меня своим врагом и никогда не пригласишь на стакан чаю?

«Что он от меня хочет? – пронеслось в голове у Маши. – Денег у меня нет, но я пообещаю. Трифонов обещал помочь».

Алимов доброжелательно улыбался. Маша ответила принужденной улыбкой, ласково сказала:

– Для меня и нашей семьи вы всегда будете самым желанным гостем. Заезжайте в наш дом в любое время дня и ночи.

Алимов задумался на мгновение, снова начал внимательным взглядом обследовать фигуру Маши, спросил:

– Если я к тебе лично приеду, где мы встретимся?

– Приезжайте, пожалуйся, ко мне домой, – обрадованно сказала Маша. – Я буду очень рада вашему посещению нашей скромной обители, – а сама подумала: «Вот какое счастье, сам прокурор напрашивается в гости. А если приедет, значит прекратит уголовное дело».

Мысли ее прервал Алимов. Он внимательно смотрел на дверь, хотя никто не входил, и полушепотом сказал:

– Вы не совсем правильно меня поняли. Я бы хотел встретиться с тобой одной, без свидетелей. Если приехать к вам в деревню и пойти к тебе в гости, пойдут нехорошие разговоры.

– Что верно, то верно, – машинально подтвердила Маша. – Найдем место, где встретиться. Никто знать не будет. Сейчас в лесу каждый кустик ночевать пустит, и, главное, ни грибников, ни ягодников нет, – и подумала: «Все ясно, к чему он клонит. Пусть Бог меня простит. Ради прекращения дела пожертвую своим телом. Никто об этом не узнает», – и краснея продолжила: – Буду рада встрече с вами.

Алимов посмотрел на часы. Сложил в папку все бумаги и закрыл сейф. Воробьиной походкой подошел к Маше и положил руку ей на плечо. Она легонько отстранила его, краска бросилась ей в лицо. Алимов показался ей гадким, противным. Она хотела встать и уйти, но страх перед будущим судом ее удержал. Алимов прижимался к ней, пытаясь обхватить талию по-детски маленькими руками и шептал:

– Я решил встретиться с тобой сегодня. Как ты на это смотришь?

Маша убрала его руки, вздрогнула всем телом от неприятного ощущения и, превозмогая отвращение, ответила:

– Я согласна. Поедем или пешком пойдем?

– Куда же повезешь меня? – довольно улыбаясь, спросил Алимов.

– Сейчас май, – ответила Маша, – лес большой, а главное, день сегодня теплый и сухой.

– Я с тобой согласен, – подтвердил Алимов. – Жди меня у поворота на торфопредприятие.

– Около малых мостов, – поправила его Маша. – Решено, буду ждать.

– Тогда скатертью дорога, как говорят русские. Доберетесь туда на попутном транспорте.

Из здания прокуратуры Маша вышла в забытьи, казалось, все ей было безразлично. Интимная встреча наедине с Алимовым, похожим на кретина, была ей сверхпротивна. Она думала: «А что если уехать домой посоветоваться с Трифоновым и рассказать об этом мужу?» На свой вопрос сама же ответила: «Трифонов предложит деньги на угощение и скажет: «Спасибо, Маша, не жалей ничего на угощение, в том числе и себя». Муж, не разобравшись, накричит и, чего доброго, еще побьет. Прокурор несостоявшейся встречи не простит. Все в его руках, может до суда посадить. Что делать, надо встречаться». Она шла, не обращая внимания на прохожих.

– Маша, ты откуда? – раздался голос Сафронова. – Рад тебя видеть.

Маша остановилась, внимательно разглядывала Сафронова и думала: «Вот с ним я бы с удовольствием встретилась, хоть у сатаны в аду». Обворожительно на него посмотрела и ответила:

– От прокурора, Николай Михайлович. Замучил, вызывает каждую неделю.

– Он у себя? – спросил Сафронов.

– Был у себя, сейчас не знаю, – ответила Маша.

– Иду к нему по пути. Сейчас разговаривал по телефону с Трифоновым. Он очень просил меня поговорить с Алимовым. Только заранее скажу, что разговор пустой. Прокурор в своих действиях независим от нас, и от райкома, и от райисполкома.

Эти слова как бы подстегнули Машу. Она тяжело вздохнула, попрощалась с Сафроновым, зашла в продовольственный магазин, вместо гостинцев детям и мужу купила пол-литра водки и банку консервов на закуску. «Закуски хватит, – думала Маша. У нее в сумке лежал кусок сала, три яйца и хлеб, взятые из дома на обед. – Не обжора же он, ростом от горшка два вершка. Водки маловато, но денег больше нет. Сама пить не буду, ему одному с избытком хватит».

С нехорошими мыслями Маша вышла на окраину поселка и села в кузов попутной совхозной автомашины. Вылезла у малых мостов на повороте на торфопредприятие. Шоферу, как бы оправдываясь, сказала:

– Надо зайти в поселок к двоюродной сестре, Нине Болдиной.

Автомашина, пыля, скрылась за поворотом дороги. Маша зашла в чащобу молодого леса и села на пень, недалеко от единственной оставленной в роли семенника корявой сосны с искривленным витым стволом и могучей кроной. По своей форме дерево напоминало старую яблоню, отдавшую всю жизнь образованию яблок. При легком дуновении ветра сосна пела свою старую песню, шелестя светло-зеленой хвоей.

В голове Маши была полная неразбериха. Мысли противоречили друг другу. С одной стороны, она радовалась прекращению уголовного дела. С другой, мысленно ощущала прикосновение Алимова, и на душе становилось гадко. Целых шесть месяцев он мотает ей душу. То пугает посадить, то чуть ли не объясняется в любви, с жадностью смотрит на ее хорошенькую фигуру. «Сколько за это время пережито, выплакано слез, и все за чужие грехи, за грехи Трифонова. Ежедневные упреки мужа и его родни. В деревне многие ждут приговора к тюремному заключению и радуются. Не бывать этому, пусть это будет большая цена, цена чести, но оправдаюсь».