Праздник в доме Зимина набирал силу. На улицах Сосновского была непролазная грязь. Пьяные мужики непринужденно ходили по крашеному полу во всех комнатах. Кому становилось слишком весело, пускался в пляс. Краска на полу мешалась с уличной грязью. Пол из блестящего превращался в темно-желтый, а затем в серый, в цвет суглинка. Пьяный Зимин на пол не обращал внимания. В такой торжественный момент забыт им был не только пол, но семья и хозяйство. Все внимание его было сосредоточено на Каташине и Мазнове.

Мазнов после выпитой лошадиной дозы водки витал где-то между небом и землей. Ему казалось, что он находится в Царстве Небесном, со всеми Божьими благами и дарами. Он выходил на улицу, по-видимому, собираясь домой. Залазил по колени в уличную грязь, возвращался обратно. Обходил все комнаты дома с приплясом. Каташин сопровождал его руганью и угрозами. Мазнов махал кулаками, пытаясь ударить Каташина по уху или носу. Присутствовавшие разнимали. Мазнов не спеша уходил снова на улицу и снова возвращался. Попов решил проводить Каташина, а Асташкин – Мазнова. Каташин дал слово Попову, что пошел домой, но водка для пьяного большой соблазн. Решил вернуться в дом Зимина и заодно поговорить с Мазновым. Асташкин Мазнова три раза доводил до его дома, сдавал жене, каждый раз Мазнов возвращался и начинал свое хождение снова.

Руслан Пономарев, закусывая холодным вареным лещом, подавился костью. Зимин пинцетом старался извлечь кость, но все усилия были тщетны. Асташкин по телефону вызвал для Руслана скорую помощь. Из больницы ответили:

– Работники скорой все на вызовах, вернутся – придут к вам.

Зимин разбудил свою тринадцатилетнюю дочь Свету. Света, как медик-профессионал, вытащила тонкими пальцами застрявшую кость из горла Руслана.

К трем часам утра гости разошлись. Украдкой сбежали Руслан с Асташкиным. Зимина оставили с Каташиным и Мазновым. Каташин стал трезветь и ушел домой. Зимин налил стакан водки, выпоил Мазнову. Мазнов запросил еще и выпил одним глотком. Этого было достаточно. С песнями он пошел вниз на кухню по крутой лестнице и упал. Пока Зимин сходил вниз по лестнице, Мазнов уже спал.

В восемь часов возвратилась с работы жена Зимина Зоя. Она не узнала комнат собственного дома. На поставленном в прихожей столе, заваленном колбасой, вареной рыбой, хлебом вперемешку с окурками сидел большой черной кот Барсик. Рядом со столом сидели два тощих котенка с раздутыми животами. Их вечером подобрала на улице трехлетняя дочь Зимина Оля. Котята ласково смотрели на кота. Кот работал, он лапами сбрасывал со стола на пол колбасу, рыбьи кости, рыбу и хлеб. Котята, по-видимому, устали есть и сидели спокойно, по полу не растаскивали. По всему полу в комнатах был натаскан полусантиметровый слой уличной грязи. Кругом были раскиданы окурки, куски хлеба, колбасы, рыбьи кости. В дополнение в четырех местах нагадили котята. Зоя подумала: «Такого хаоса и ужаса не видела нигде. Кто же здесь праздновал? Может быть, лесные звери, кошки и собаки, но они не курят».

Со сжатыми кулаками она кинулась к кровати, где спал Зимин. Лежал он не раздетый, на животе. При виде мужа кулаки у нее разжались. Подумала: «Господи, жив ли он?» Пока щупала пульс и проверяла дыхание, злости наполовину убавилось. Она трясла мужа, будила, но напрасно. Он спал крепким, сладким сном. На грубое физическое воздействие жены отвечал непонятным нечленораздельным мычанием и руганью, но не просыпался. «Ну и черт с ним, – решила она, – сам проснется», – и, как будто Зимин слышал ее, громко крикнула:

– Убирать я ничего не буду! Проснешься – сам убирай.

Из глаз ее текли слезы обиды.

– Целую ночь не спала, – с обидой говорила она. – Возилась с тяжелобольными, а он здесь праздник устроил. Три дня красила пол, все ободрали, загрязнили за один вечер.

– Мам! – лепетала трехлетняя дочь. – Он не один пол топтал. Много дядек было. Играли в домино, пили водку. По крашеному полу ходили и даже плясали. Мам! А Руслан костью подавился. Кость у него из горла Света вытащила. Папка говорил, если бы не Света, Руслан бы умер. Мам! Один дядька хотел драться. Весь вечер ходил за другим, ругался. Мы с Томой и Светой тоже не спали, боялись. Один дядька показывал маленькое ружье и кричал: «Как трахну, сразу пришибу».

– Молодец, Ольга, – похвала ее мать. – Ты все знаешь и гнала бы их всех в шею.

– Мам! Дядя Миша Бородин убежал, его дядька выгнал.

Зоя поплакала, повздыхала и взялась за уборку. Не поспела убрать все грехи праздника, как в дверь застучали. Пришел похмелиться Каташин. Он остановился у порога, дальше проходить не решался.

– Проходите, пожалуйста, – просила Зоя.

– Хозяин дома? – спросил Каташин.

– Где ему еще быть, – ответила Зимина. – Утром будила, хотела заставить убирать, да где там, как дохлый. Знать, здорово вчера переложил.

Зимин услышал разговор, вышел.

– Пошли вниз, – сказал он Каташину.

По крутой лестнице опустились вниз на кухню. Зимин налил стакан водки и поставил его Каташину.

– А себе? – спросил Каташин.

– Не могу, – ответил Зимин. – Выпью – целый день болеть буду.

Каташин выпил стакан водки, довольно крякнул. Запил яблочным соком, от закуски отказался. Зимин готовил крепкий чай.

– Ульян Александрович, – сказал Каташин. – Мне очень неудобно, я искренне извиняюсь. Кажется, я вчера натворил делишек. Совестно показаться на глаза Бородину.

– Бойцову и Мазнову, – добавил Зимин.

При упоминании Мазнова лицо Каташина исказилось, глаза гневно заблестели.

– Кажется, не выдержу, убью этого негодяя! – крикнул Каташин.

– Тише! – сказал Зимин. – Спасибо, что пришел. Спас меня от упреков и ругани жены.

И подумал: «Быстро захмелел мужик».

– Дурная привычка, – сказал Каташин. – Трезвый ни одного лишнего слова нигде не скажу. Как выпью, главное – все отлично помню, сдержать себя никак не могу. Появляется злость, все, о чем думаю, обязательно выскажу. Не раз уже страдал из-за своей пьяной прямоты. Не хватает силы воли совладать со своей пьяной головой. Если немного выпью – держусь, но уже с трудом. Думаю: «Надо высказать все напрямую. Мы же коммунисты, обижаться на критику не должны». Мозги начинают работать отчетливо. Все недостатки в голове, словно на магнитофонной ленте, крутятся. Как только немного переберу, никак не могу язык сдержать. Сам себе говорю: «Ну, Иван, начинай», – и начинаю. Бойцова я не боюсь, пусть он только попробует против меня слово сказать. Много его нехороших похождений знаю. Бородина напрасно обидел. Уважаю его душой и сердцем. Человек он справедливый, честный.

Зимин налил два стакана крепкого чая. Один стакан поставил Каташину, из другого, обжигаясь, пил. Каташин подозрительно посмотрел на чай и отодвинул подальше от себя.

– Налей лучше еще сто грамм, – попросил он. – Говорят, чаем можно сердце испортить, а водка всему полезна.

Зимин налил ему полный стакан, но Каташин велел отлить половину. Просьбу его Зимин исполнил. Каташин одним глотком выпил водку, не спеша закусывал.

– Пьяного человека каждого на свое тянет, – заметил Зимин. – Вот вы любите правду в глаза высказывать. Мне кажется, такие вещи говорить нужно только трезвому. Вы вчера наговорили и про завышение урожайности, молоко и так далее. Это полный абсурд. Вы слышали звон, а толком не знаете, где он. Если говорите, нужно за свои слова отвечать.

– Я все знаю! – почти закричал Каташин. – Меня не проведешь. Десять лет работал председателем колхоза и два года – секретарем райкома по сельскому хозяйству.

– Давай об этом потом поговорим, – перебил Зимин. – Сейчас продолжим разговор о пьяных. Начальника милиции Асташкина и Мишу Попова, как магнитом, тянет к женщинам. Прокофьева из милиции – на песни и пляс. Мазнова – на походы по комнатам с плясом.

– А тебя на что? – спросил Каташин.

– На сон, – ответил Зимин. – Как выпью, сутки могу выспать.

– Я думаю, Чистову они не поспеют доложить, – сказал Каташин. – Сегодня он должен уехать в Сочи в санаторий.