Когда Мария коснулась губами мужского признака Сверра, Лаверн всхлипнула.

Мария же будто бы не замечала Лаверн, забыла о ее присутствии. Как, впрочем, и Сверр. Ее будто вовсе не существовало… Не было никогда. Быть может, она умерла там, на лесной поляне, от острого клинка Даррела, или же от не менее острых зубов его гончих…

Лаверн закусила губу, чтобы удостовериться: жива. Существует. И ощутила во рту соленый привкус – оказывается, она успела заплакать. Стоит у двери. Напротив нее – окно, в него заглядывает небо, усыпанное крупными звездами. По-летнему низкое, насыщенное. В настенных светильниках трепещет огонь свечей. Он такой же гибкий, как и Мария. Податливый: дунь – погаснет. Комната заполнена стонами, словно ядом.

Дальнейшее она помнила смутно. Смотрела, но не видела. Сжимала кулаки. Пыталась возненавидеть обоих, но ненавидеть получалось лишь Марию. Она убила бы ее, если бы не Сверр. Прикончила на месте только за то, как она на него смотрела. И как он в ответ смотрел на нее.

Когда все закончилось, и Сверр все же соизволил отпереть дверь, Лаверн стремглав выбежала из спальни. Она просидела в каморке Ча у конюшни до самого рассвета, пока Сверр не выволок ее оттуда – брыкающуюся, как норовистую кобылу. Она не издала ни звука – боялась, что словом может ненароком убить его. Тогда она не представляла себе жизни без него, он казался ей нужным, как воздух, как вода, как пища. Он был частью ее самой, и Лаверн казалось, вырви эту часть – она истечет кровью. Не сможет ходить, говорить, дышать.

Умрет.

Раньше ее не пугала смерть, а теперь…

– Не плачь, – прошептал Сверр ей в висок, крепко прижимая в себе, и она не выдержала – разрыдалась. Пошел дождь, и теплые струи его спрятали слезы. Только рыдания душили, и в груди все сжималось от боли, а Сверр все приговаривал, гладя ее по спине: – Не плачь. Так было нужно.

Кому именно было это нужно, Лаверн поняла гораздо позже. Тогда она отчего-то подумала, что это нужно ему. Сверру не хватает ее ласк, она слишком неумела, пуглива, к тому же внешне не настолько хороша, как Мария. Разве может она винить мужчину за то, что не в состоянии ему дать?..

Лишь здесь, в темной и тесной камере темницы Капитула, она призналась себе в том, что ошиблась. И убедила себя, что та ошибка – единственная из истин.

– Я была глупой, – оправдываясь, прошептала Лаверн и слизала кровь с треснутой губы. Крыса в углу с ней согласилась. Мазнула по ней взглядом бисерных глаз, вильнула хвостом и была такова. Лаверн снова осталась наедине с собственной памятью.

Память порой – самое опасное оружие. Если обращаться неосторожно, оно убивает хозяина…

Боль в поврежденном колене немного утихла. Затянулась рана на ключице после манипуляций умелого лекаря. Лаверн то проваливалась в небытие, то всплывала в реальность. Звякали цепи, когда она шевелилась в надежде улечься поудобнее. Тщетно. Каменная скамья была еще одним орудием пыток, она это знала. Возможно, Атмунд и сейчас наблюдает за ее мучениями. Что ж, она не доставит ему удовольствия смотреть, как она плачет. Не здесь.

Она стиснула зубы, коснулась пальцем камня на ошейнике. Дура и есть! Не стоило верить Матильде. Не стоит верить никому из них – высшие лорды и леди всегда делают лишь то, что выгодно им.

Ничего, один раз она уже избавилась от ошейника, избавится и второй. Пора перестать жалеть себя. Придумать план. Олинда права, женщин в их мире слишком недооценивают. Лаверн просто нужно суметь сыграть на этом, но… как? Умолять она точно не станет. Не сумеет такое сыграть, а фальшь Атмунд сразу заметит. На ее тело он тоже вряд ли польстится, особенно после пребывания в темнице Капитула – выглядела она сейчас наверняка и на толику не так привлекательно, как раньше. К тому же она не была уверена, что Атмунд вообще способен обращать внимание на женщин. Лаверн отчего-то казалось, что в портках у него давно безжизненная пустыня. И мужского не осталось ничего…

Она могла бы признать вину в обмен на лучшие условия содержания. Но не факт, что из Капитула вообще получится бежать, особенно учитывая антимагические наручи и ошейник. И тогда она добровольно, без суда, подпишет себе смертный приговор.

Нет, нужно придумать что-то еще. Она должна выжить, обязательно. Ради Ча. Ради цели, к которой идет вот уже много лет. Если она погибнет, кто позаботится о мальчике? Возможно, первое время Роланд в память о ней и не оставит его. Почему-то она была уверена, что, даже несмотря на ее якобы вину, в которой Роланда убедят, он не сможет осквернить память об их отношениях. К тому же он ей должен – огненная жила после знакомства с Лаверн, как никогда, сильна.

Но даже в этом случае Роланд не сможет спасти Ча. Вблизи его источника мальчик продержится год, может, два, но после болезнь возьмет свое.

Нет, Лаверн нужно выбраться! Она просто обязана сбежать отсюда. Она придумает как – нужно лишь немного отдохнуть, поспать. Олинда сказала, жизнь Лаверн в ее собственных руках, значит, она видит возможные выходы. Кто Лаверн такая, чтобы спорить с главной менталисткой континента?..

Однажды она уже выбралась из плена. Использовала то, что было под рукой, не гнушалась хитростью и коварством. Память заботливо отсыпала еще горсть картинок из прошлого.

…Несмотря на то, что Сверр снял с нее ошейник в тот же день, когда нашел в лесу, она все еще оставалась его рабыней. Он старался как можно меньше напоминать ей об этом, но сам никогда не забывал. Оттого и привез в дом Марию.

В первое время после появления наложницы с юга, Лаверн честно старалась угодить ему. Но всякий раз срывалась, стоило Марии коснуться Сверра. Ярость накрывала Лаверн с головой, подчиняла себе. Она швырялась посудой, подушками, подсвечниками, да и в целом тем, что под руку попадется. Сжимала кулаки, предупреждающе сверкала глазами, не давая к себе приблизиться ни Сверру, ни потаскухе с юга. Рот держала закрытым – свой дар она еще плохо контролировала.

Сверр тоже злился, Мария пугалась, и Лаверн уходила – больше пути к отступлению Сверр ей не перекрывал. Чаще всего она сбегала к Ча и сидела в его темной каморке, обнимая мальчика и уткнувшись лицом в его седую макушку. Но иногда оставалась за дверью, и до нее доносились сдавленные стоны Марии. Воображение, которыми духи Лаверн не обделили, рисовало красочные картинки их со Сверром соитий.

К ней самой он теперь не прикасался. Позволял приходить в лабораторию, безмолвной тенью наблюдать за его работой, иногда звал поужинать в огромном чертоге с длинным столом, с одного края которого не было видно другого. Лаверн демонстративно занимала место напротив Сверра – место хозяйки замка, несмотря на то что ей безумно хотелось быть ближе, ощущать тепло его ладони, видеть, как горящие свечи отражаются в его зрачках. Аврора, сидящая по правую руку от брата, ворчала, но перечить Лаверн не смела. Аврора всегда явно чувствовала в чародейке угрозу. Лаверн знала, она шептала брату всякие гнусности про нее, но отчего-то это ее не заботило.

До появления Марии в доме Лаверн мало что заботило – так она была счастлива. Беспечна…

Она любила. Впервые в жизни кроме Ча у нее был тот, за кого она готова была драться до смерти. За кого готова была убивать. Тогда она не могла себе представить жизни без Сверра.

Сидя в холодном подземелье Капитула, она раздумывала над тем, как легко тогда Сверру удалось ее приручить. Избрав противоположную отцовской тактику, он нашел подход к измученной душе Лаверн тем, чего та больше всего жаждала – теплом и лаской. Были ли то тепло и ласка искренними? Ведь в итоге Сверр ее все же отпустил. Зачем? Что заставило его тогда открыть дверцу клетки?!

Чем больше Лаверн думала над этим, тем больше путалась в догадках. Еще после той злосчастной ночи она уверилась, что Сверр ее никогда не любил…

Тем вечером они поужинали, как обычно – в полной тишине. Аврора к ужину не спустилась, и они остались вдвоем. Лаверн собралась было уже уходить: выдерживать его молчание с каждым днем становилось все сложнее.