– Не надо, прошу… – жалобно всхлипнул он. – Я виноват! Я предал тебя. Прости… прости меня!

Он разрыдался, как ребенок. Крупные слезы текли по исхудавшим щекам, но Лаверн даже не взглянула. Норберт возник у ее правого плеча, коснулся осторожно, будто боялся обжечься.

– Позволь судить его по закону.

– Законы слишком переоценили, Роланд, – сказала она, и в голосе ее Сверру почудилась усталость. – Очень часто они не работают.

С ладони ее соскользнуло заклятие, покрыло кожу Ульрика серебристым сиянием. Сам он побледнел и рот раскрыл, как рыба, выброшенная на берег. Колдун попытался вырваться, но мертвецы держали крепко.

– Осторожно, не убей, – шепнул Сверр Лаверн на ухо, касаясь губами мочки. – Медленнее… вот так… Слышишь, как он дышит? Не забывай о сердечном ритме.

Его собственное сердце билось быстро, в голове шумело от предвкушения. Он и не думал, что сможет в ближайшее время испробовать свое открытие на человеке. На живом человеке, с бьющимся сердцем… Во-первых, мало кто из магов обладал способностью убивать настолько медленно, как это выходило у Лаверн. Обычно подобное было под силу колдунам, но убийственное проклятье невозможно было остановить, насколько бы осторожно и прицельно оно не действовало. Его можно было лишь замедлить или полностью снять. Во-вторых, Капитул негативно относился ко всякого рода экспериментам: Атмунд, помнится, весьма категорично высказался об экспериментах Сверра с растениями. Что будет, когда он узнает об Ульрике, Сверр старался не думать.

Атмунд был закостенелым поклонником традиционных ценностей и считал, что дело некроманта – поднимать трупы. За отсутствие гибкости отец его и презирал…

– Довольно, – остановил он Лаверн, осторожно убирая ее руку от груди Ульрика, который уже потерял сознание и обмяк в руках конвоиров. Практически мертв. Идеально. – Теперь моя очередь.

Ритуальный клинок вышел из ножен легко. Сверр обнажил запястье, исчерченное вязью бледных шрамов, провел по нему лезвием, позволяя алым каплям бисером выступить на коже. Воскрешающие руны легли на лоб и щеки пленника. Лаверн отступила на шаг, и Сверр чувствовал спиной ее прожигающий взгляд. Сила откликнулась легко, и слова были произнесены. Он дал знак мертвецам, те выпустили Ульрика, и тот мешком рухнул на пол. По телу колдуна пошли судороги, его выгнуло дугой, из распахнутого рта вырывались хрипы, и кровь тонкой струйкой стекала на подбородок. На глазах выступили кровавые слезы.

– Прекратите это! – вскричал Норберт, опускаясь на колени рядом с Ульриком и придерживая его голову. – Именем короля я приказываю вам остановить ритуал. Вы убиваете его.

– Он же не мертв, – усмехнулся Сверр. – Когда все закончится, сердце снова будет биться, как обычно, а воздух – вдыхаться и выдыхаться. Единственное, что изменится: Ульрик станет послушен. Это ведь то, чего все мы хотели, правда?

– Уверен, Капитул с удовольствием рассмотрит мое обвинительное письмо, милорд, – прошипел змеиный лорд. – Ваши эксперименты незаконны!

– Пока незаконны, – поправил Сверр. – Скажите, лорд Норберт, на поле брани, о котором вы недавно упоминали, вам доводилось убивать?

– Доводилось, и вам об этом известно, – огрызнулся он. – Но это, – он указал на постепенно затихающего колдуна, голова которого покоилась на его коленях, – не поединок. Не смерть в бою. И даже не казнь. Это… – Он перевел взгляд на Лаверн. – Помнишь, что ты сказала мне в саду в ночь Млекфейта? О моем дяде и его ферме рабов? Посмотри на него! Посмотри на Ульрика и скажи, в чем разница? Да, он предал тебя. Он предал своего короля, приведя степняков на землю континента и пытаясь похитить члена твоего клана. Ты под защитой Эридора, и он судил бы его по закону, клянусь честью! Но это… Разве этого ты хочешь? Превращать людей вокруг себя в послушных кукол, чтобы они тебе служили? Чем это лучше, чем просто надеть на него ошейник?

– Я не… – Лаверн побледнела и покачала головой. Отвела взгляд, и Сверр понял: пламенная речь Норберта достигла цели.

Чародейка развернулась и резко вышла из чертога, задев бедром подсвечник, удерживающий угол карты. Тот упал, и свечи, ломаясь, рассыпались по полу.

Сверр подумал, что ярость – не единственное, что делает Лаверн неуправляемой. Есть эмоция куда более опасная, смирить которую еще сложнее.

Страх.

– Ты должна следить за стежком, вот так, видишь?

Берта смотрела. И пыталась повторить. У тетушки Эдель стежки всегда выходили ровные, и вышивка казалась идеальной. Витиеватые узоры. Удачно подобранные цвета. Ловкие пальцы, удерживающие иглу, и она вовсе не пытается исколоть их, как в руках Берты. С полотна тетушки на Берту смотрел глаз черного ворона – символа рода Бриггов.

– Боюсь, у меня нет к этому способностей.

Она сдалась и отложила шитье. Вздохнула. Из окна лился непривычно для их краев солнечный день, и девочке хотелось на волю – в лес, на ту поляну, где навязчивый шепот не достанет ее. Матушка обещала, что после окончания работы отпустит ее с нянечкой немного погулять, но Берта знала, что не посмеет пойти туда не в одиночестве. Не откроет тайное место вечно недовольной Вирте, у которой каждая мысль непременно вырывается звуком.

– У тебя получится, – приободрила тетушка и улыбнулась. Улыбка ее была солнечной, открытой. – Мастерство требует усилий.

И Берта послушно взяла пяльцы снова. Ей хотелось понравиться Эдель, заслужить ее одобрение. Семья матушки всегда пугала девочку. Ее дед – высший лорд и хранитель запада – казался ей высеченным из камня. Холодные глаза, останавливаясь на Берте, пронзали взглядом насквозь, и она всегда робела в его присутствии. Его жена, леди Лингрид вообще делала вид, что Берты не существует, а тетушку Аврору, которую Берта искренне любила, считала чуть ли не мусором. С дядюшками она была мало знакома – они редко посещали Клык. Наследник ее лорда-деда всегда находился в разъездах и учился дипломатии у лучших преподавателей Капитула, младший брат матушки, Лорен, семи лет от роду готовился стать хорошим воином и защитником западных земель. Берта слышала, что он мечтает о вступлении в Орден, и мысль эта ей казалась скучной. Уехать из родного дома для того, чтобы служить верховным Капитула, не иметь ни жены, ни детей – слишком большая жертва.

Впрочем, каждый из них жертвовал чем-то, Берте ли не знать. Ее жертва выглядела так и вовсе непомерной, если не думать, к чему в итоге она приведет. Но все же, сколько Берта ни пыталась проникнуться родственными чувствами к семье матушки, у нее не выходило.

Иное дело Эдель.

В чертах тетушки отсутствовала холодная резкость, присущая ее роду. Лицо ее было слегка округлым, миловидным, а на щеках оживали ямочки, когда тетушка улыбалась. Улыбалась она часто. И говорила много, особенно когда знала, что ее лорда-отца нет в комнате. Она щебетала. И щебетала. И Берта невольно улыбалась тоже, а в груди становилось тепло от несущественных рассказов юной леди Бригг. Эдель рассказывала об искусстве врачевания. О том, как выходила целое семейство в призамковой деревне, заразившееся зеленой лихорадкой. Отца семейства, сорокалетнего торговца, привезшего болезнь с севера, спасти, увы, не удалось – слишком уж хворь укоренилась. Но его жену и четверых детей Эдель выходила самолично, сбегая из замка и готовя им целебное снадобье, которое в итоге одолело недуг.

Ее, конечно же, наказали. И лорд-отец ругался громко, что было ему совсем несвойственно. А леди Лингрид так вообще лишилась чувств – об этом тетушка рассказывала Берте шепотом, прикрывая рот ладошкой, чтобы скрыть лукавую улыбку. Старший брат и наследник отчитал сестру за беспечность: она мол могла погубить весь их род, принеся заразу в дом. И никто не поверил, что Эдель соблюдала все меры предосторожности, даже костюм защитный надевала, который покрывал все тело, а лицо так и вовсе скрывал причудливой маской с десятком фильтров, пропитанных эликсирами, чтобы не допустить скверну внутрь.