А затем ее сговорили за Ивара Киртена, главу клана Серого ястреба. Его источник ожил, а род требовал развития. И детей, которых Эдель должна была рожать мужу.

– Я видела его однажды, – решила приободрить любимую тетушку Берта. – Мы были представлены друг другу, когда он приезжал с отчетом к отцу. Он молод и хорош собой.

– И влюблен, – прошептала Эдель, распахивая большие светлые глаза. – В другую.

Берта мало знала о любви, потому возразить было нечего.

– Несправедливо выходить замуж за того, чье сердце несвободно, – вздохнула Эдель. В этом Берта с ней согласилась, и души, назойливо шепчущие девочке на ухо, на время смолкли – видать, тоже жалели юную леди Бригг.

Эдель мечтала о любви, которую воспевали менестрели. О двух сердцах, сливающихся в одно, о подвигах в честь своей дамы, совершаемых мужчинами с горящим взглядом. О муже, который будет смотреть на нее с обожанием. Однако, несмотря на романтичность, Эдель была дочерью своего отца и понимала, как в этом мире все устроено. И умела отделять грезы от реальности.

– Если уж мне не суждено полюбить взаимно, я предпочитаю и вовсе не выходить замуж, – говаривала она, когда в комнате оставались лишь они с Бертой. – В Капитуле, я слышала, нужны сильные целители, а талантливейшая Ирана Бейт находится в постоянном поиске. И если получится убедить отца…

Матушка Берты считала стремления сестрицы блажью. И говорила, как важно выйти замуж за лорда из рода с сильным источником, чтобы помочь этот род прославить. Она читала Эдель лекции о долге женщины и важности долгу этому покориться. И еще много чего говорила, и Берте слышался за всеми этими словами голос Волтара Бригга.

Матушка сполна исполнила свой долг, но счастья ей это не принесло. Она злилась. Сжимала кулаки. Срывалась на прислуге, которая в последнее время боялась показаться хозяйке на глаза. А в разговорах с отцом была столь холодна, что у Берты порой болело в груди.

Она знала, что отец покорился долгу, женившись на матушке. Души, преследующие Берту, поведали о женщине, что жила тут до ее рождения – эта женщина была сильна, красива и тронула сердце отца. Так чего стоит долг, если он делает людей несчастными? И если во всех семьях магов происходит так, то пусть тетушке повезет, она снищет благословение Тринадцати, попадет в Капитул и исполнит свою мечту. Возможно, тогда ее будущее сложится не так трагично, как у родителей Берты. Она чувствовала приближение беды нутром и никак не могла беду эту предотвратить.

Все случится, как должно – в этом ее уверил Огненный дух, приходивший к Берте во сне. Он обжигал кожу горячим дыханием, и кожа эта пузырилась, покрываясь болезненной коркой ожогов. “Огонь очищает”, – говорил он, на его лице расцветала безумная улыбка, и жар сдавливал грудь Берты узким кольцом. Она смотрела на чернеющие свои ладони и плакала, жалея себя. Кусочки, хранящие в себе древнюю магию, вплавлялись в плоть Берты, составляя вместе нечто цельное, настолько могущественное, что даже представить страшно. Но даже осознание этого не помогало унять боль…

Среброволосая леди наблюдала за мучениями Берты молча и бесстрастно. Берта знала, что матушка обидела красивую леди в прошлом, и мучения Берты виделись платой за ту обиду.

На рассвете, просыпаясь вся мокрая от собственного пота, Берта зажмуривалась и считала про себя дни. Близилась Эостра, и Берта знала: она в последний раз встретит весну…

Огненный дух набирался сил на юге. На западе расцветала смута и лилась кровь. На востоке готовилась проснуться огненная жила, и когда она проснется – Берта знала – наступит конец мира. Двери в иные миры готовы были раскрыться…

Задумавшись, Берта снова уколола палец и ойкнула, роняя вышивку. Красная капля выступила на коже, и девочка заворожено смотрела на нее, не в силах оторвать взгляд.

– Ничего, – успокаивающе улыбнулась тетушка, поднимая шитье и аккуратно складывая в сундук, – всего лишь кровь.

Она не чувствовала в крови Берты угрозы. Не знала, насколько опасной субстанцией может стать эта кровь в руках того, кто задумал перекроить весь мир. Подобное тянется к подобному, рано или поздно среброволосая леди соберет все части головоломки, и огненный дух принесет самую большую жертву из тех, которые когда-либо приносились духам.

Треснут небеса, и обжигающий дождь прольется на землю. Горящие реки выйдут из берегов и затопят мир, а жернова духов перемелют страждущие души. И Берта наконец обретет покой…

Души, обступившие ее кресло, благостно вздохнули, соглашаясь. Их нетерпение Берта ощущалась кожей.

– Ты что это вся дрожишь? – всполошилась Эдель, сжимая руки девочки в своих теплых ладонях. – Замерзла? Подать тебе шаль?

Берта ответить не успела – с шумом распахнулась дверь, и в комнату буквально влетела разъяренная матушка. Бледная, с горящими глазами и растрепанными волосами она была похожа на посланника велла, которыми пугают непослушных детей строгие нянюшки. В дрожащих пальцах Матильда сжимала бумажное послание, свернутое в трубочку.

– Вирта, выйди, – велела она резко, и незаметно сидящая до того в углу нянюшка Берты поднялась. Изобразила поклон. Зашуршали юбки, и молчаливая бесстрастная Вирта закрыла за собой дверь.

Матушка подошла к окну, и Берта смотрела на ее напряженную спину, не моргая.

– Что случилось, сестрица? – осторожно спросила тетушка Эдель, поднимаясь.

– Мой муж, – ответила Матильда, разворачиваясь и сверкая глазами, – этот веллов бастард, сын какой-то портовой шлюхи…

– Матильда! – возмутилась Эдель и покосилась на Берту, явно не одобряя слова, вырвавшиеся из красивого рта ее матери. – Не при ребенке.

– Во имя Тринадцати, Делла, она имеет право знать, что ее отец потерял остатки совести и тащит в мой дом эту… эту…

– Уверена, что бы ни делал лорд Морелл, он делает это ради вашей семьи.

– Он делает это ради собственного удовольствия! – взорвалась Матильда, смяла послание, и бумага с тихим шелестом упала на пол. – И ради того, чтобы меня унизить. Меня! Знаешь, кем он был до женитьбы на мне? Конченым человеком – вот кем. До союза с отцом Сверр был на волосок от смерти – его собственные вассалы готовы были его четвертовать. Я подняла его из грязи, возвеличила, а он готов наплевать на все это и сделать ей сына! А потом потеснить законную дочь и отдать источник ее выродку!

– Берта, сходи-ка на кухню. – Эдель говорила тихо, но в голосе ее прорезались стальные нотки – такие же, какие часто звучали в голосе деда Берты. – Твоя матушка устала, потому попроси кухарку приготовить ромашковый чай. И пусть добавит шепотку валерьяны.

– Да, тетушка.

Берта послушно поднялась и, отвернувшись к двери, сунула в рот палец, слизывая остатки крови – ее успокаивал солоноватый вкус. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она слышала, как матушка что-то ответила сестре, и голос ее не выдержал, сорвался. Берта не разобрала слов, но ей и не нужно было.

Близилась Эостра. Как только закончатся гуляния, а в лесах из-под прошлогодней листвы пробьются на свет ростки весноцветов, серебряная леди появится в их доме. Гомон чужих людей наполнит чертоги, за стенами замка разобьют военные лагеря, и стяги будут трепетать на ветру. Матушка станет злиться, а серебряная леди пройдет по узкой тропке к сердцу Кэтленда.

Тогда путь, подготовленный духами, окончательно оформится, и свернуть с него Берта уже не сможет.

Она лишь надеялась, что дух Матери будет рядом, чтобы облегчить боль, Берта каждую неделю жгла благовония у ее алтаря. И кровью делилась щедро. Мертвецы перешептывались, что смерть от огня наиболее мучительна, и Берта боялась, что не выдержит. Сорвется. И будет выглядеть недостойной той великой жертвы, для которой Огненный дух ее избрал.

Она не сбежала, нет.

Просто думать всегда легче, когда стены не обступают с четырех сторон, когда небо – высокое, яркое, бесконечное – раскидывается над головой куполом. И куда ни глянь – снег. Белое полотно, сверкающее на солнце, слепящее глаза, отчего по щекам текут слезы. Именно от этого, а не из-за слов, которые…