– Да, госпожа. Мне известно, что ты отправляешься на войну и выступишь на стороне Ксеркса против греков!

Ее губы насмешливо дрогнули.

– Это так… И что дальше?

Я глубоко вздохнул.

– Мне известно, что последняя победа обошлась персам очень дорого. И я буду служить тебе, царица Артемисия, если Ксеркс окажется разбит – или если победит столь же великой ценой!

Артемисия долго смотрела на меня… а потом расхохоталась. Ее смех прозвучал резко и неприятно.

– Понятно, – произнесла она, отсмеявшись. – Стало быть, на войну со мной ты не отправишься?

– Нет, – сказал я. – На войне от меня, как ты знаешь, было бы мало проку. И я не стану выступать против моих собратьев.

Артемисия покачала головой, все с тем же насмешливо-удивленным выражением.

– Внутри ты еще страннее, чем снаружи! Но, кажется, теперь мне ясен извилистый ход твоих мыслей… и твои представления о чести.

Она поднялась с трона и спустилась в зал, ко мне. Теперь она оказалась ниже меня, но у меня все равно сохранялось ощущение, что я смотрю на эту женщину снизу вверх.

– Я могла бы казнить тебя за такую дерзость.

Артемисия помолчала, чтобы понять, какое впечатление произведет эта угроза.

Я стоял не шевелясь, постаравшись выбросить из головы все мысли, глядя на царицу: в глаза мне вдруг бросились мелочи, которых я не различал прежде. Я заметил – прическа Артемисии, казавшаяся простым узлом, на самом деле состояла из многих косичек, собранных сзади, а ее золотые браслеты, надетые выше локтей, были украшены сценами охоты.

– Я могла бы казнить тебя. Но ты почему-то нравишься мне, Питфей Гефестион, – наконец произнесла она, отворачиваясь и отступая от меня. – Ты не боишься сказать правду в лицо.

Артемисия опять взглянула на меня.

– Хорошо. Я принимаю твое условие, – она благосклонно кивнула и улыбнулась. – Если Ксеркс потерпит поражение… или если его победа будет равносильна поражению, как год назад, ты станешь моим слугой!

Она произнесла это слишком легко – слишком легко с ее уст сорвались слова о поражении персов, подумал я, глядя в непроницаемые темные глаза царицы, подкрашенные сурьмой и оттененные египетской лазуритовой пудрой. С подобными женщинами никогда нельзя быть спокойным!

Вернувшись домой, я с порога рассказал Поликсене новости. Жена выслушала меня молча: она побледнела.

– Если твое условие не будет выполнено и персы победят малой кровью, Артемисия казнит тебя! – заявила она. – А если Ксеркс окажется разбит, а она уцелеет… она может разделаться с тобой просто со зла! Ты слишком долго испытывал ее терпение!

Подобное мне и самому приходило в голову. Но я лишь улыбнулся. Я привлек жену к себе.

– Победят малой кровью?.. Это невероятно, она и сама понимает; поскольку знает, какой из Ксеркса тактик – и каковы эллины на море и на суше. И Артемисии самой невыгодно, чтобы ее повелитель одержал окончательную победу, – сказал я. – Мы все теперь слишком зависимы друг от друга.

Я поцеловал Поликсену в лоб.

– Фарнак верит в свою звезду. И я тоже.

Через месяц Галикарнас проводил свою царицу. Подданные, и карийцы, и персы, любили и почитали ее, я ощутил это не без зависти. К пристани было не протолкнуться, такая собралась толпа; многие женщины плакали, а мужчины смотрели на нее как на могущественную добрую богиню. Люди бросали в воду цветы, срывали с себя драгоценности, кидая к ее ногам, желая благополучного возвращения…

Артемисия поднялась на головной корабль, окруженная своими телохранителями: она выглядела точь-в-точь так, как я ее воображал при Саламине. На ней был выполненный по фигуре посеребренный панцирь, поверх длинного темного платья с боковыми разрезами, для удобства: под ним были поддеты кожаные штаны и высокие сапоги. Смоляные волосы, заплетенные ото лба и висков в мелкие косы, она собрала в хвост на затылке. Карийская царица была сегодня на диво хороша и грозна.

Артемисия вела на помощь Ксерксу пять своих кораблей – расписная триера Фарнака была среди них. Но когда карийская флотилия отчалила, сам Фарнак стоял на палубе рядом со своей госпожой.

Я наконец-то написал письмо на Родос.

Таиться мне теперь было незачем и не от кого – а желание узнать, как обстоят дела дома в Линде, стало невыносимым. В Галикарнасе слухи обо мне распространились с первого дня: люди, как и следовало ожидать, относились ко мне с почтительной опаской, избегая как сходиться со мной, так и открыто враждовать. И я, – бывший персидский сатрап, – уже считался чем-то вроде нового советника Артемисии, хотя и не был принят ко двору формально.

Разумеется, Артемисия имела сношения и с Родосом, и с Критом: ее теперь хорошо знали по всей ойкумене… И хотя многие греки втайне торжествовали и потешались над изнеженным и неумелым варваром Ксерксом, мало кто осмелился бы открыто выказать неуважение великой мощи Персии. Мне было известно, что родосцы признали верховную власть Ксеркса и оказались вынуждены выступить на его стороне при Саламине, послав туда сорок кораблей. Я очень надеялся, что влияние карийской царицы оградит мою семью.

Помимо своих кораблей, Артемисия давала Ксерксу еще и много солдат: отряды направлялись на восток и на запад, через Ионию, чтобы соединиться с основными силами персов. Я, как все в городе, был взбудоражен военными сборами и спрашивал себя: сколь многие из этих молодых, полных сил мужчин не вернутся назад?.. Я подозревал, что, будь ее воля, Артемисия на сей раз не дала бы царю ничего. Мы с ней могли быть гораздо более близки в наших устремлениях, чем я прежде думал!

Итак, я написал письмо моей сестре Гармонии, как старшей из моих оставшихся в живых родственников, прося ее рассказать, как поживают она сама, ее муж и наша сестра Пандиона. Прошло больше пяти лет с нашего расставания – целая жизнь: маленькая Пандиона уже превратилась в невесту, а у Гармонии, кроме старшей дочери, могли родиться еще дети, мои племянники…

Я отдал письмо начальнику торгового судна, направлявшегося на Родос. Я предъявил агатовый перстень Ксеркса, который сохранился у меня от тех времен, когда я был сатрапом; и объяснил карийцу, что от него требуется, приказав во что бы то ни стало дождаться ответа от моей сестры. Триерарх обещал, что исполнит все в точности.

Тем временем вся Кария в тревоге дожидалась вестей от армии Ксеркса и от своей отважной царицы. Через пару недель прибыл корабль из Аттики с сообщением, что весь огромный царский флот, считая и корабли Артемисии, стоит на якоре и бездействует: греки отказываются дать персам бой на море. Возглавляет союзное войско эллинов теперь спартанец Павсаний, регент Лакедемона при малолетнем сыне Леонида Плистархе. Решающее сражение должно состояться на земле!

Это известие принесло мне значительное облегчение. Я понял, что теперь силы противников примерно равны! И вряд ли Артемисия ввяжется в бой со спартанскими гоплитами. Она все же не была амазонкой.

А потом пришел корабль с Родоса, который привез ответ от моей сестры. Прочитав его, я начисто позабыл обо всех войнах и греко-персидских распрях. Привожу его теперь слово в слово – я хранил послание Гармонии все эти годы.

«Дорогой брат, любимый мой Питфей!

Я несказанно счастлива получить весточку от тебя и узнать, что ты все еще помнишь о нас. Я же слышала о тебе постоянно: нет нужды меж нами говорить, кем ты был и кем стал. Ты сам знаешь, как велика теперь твоя слава! Бывали дни, когда на улицах и рынках Линда только о тебе и толковали!

Я знаю, что ты был персидским сатрапом в Ионии и вавилонским наместником: я убеждена, что ты правил мудро и справедливо. Однако я слышала о тебе много гнусностей, как ты, должно быть, сам догадываешься, – гнусностей, от которых вскипала моя кровь: тебя сравнивали с Эфиальтом, предателем Спарты… Не сомневаюсь, что годы очень изменили тебя, как и всех нас: однако я уверена, что ты стал только благороднее и сильнее, кто бы и что о тебе ни говорил! Нас с тобой воспитали лучшие на свете родители, а я помню тебя лучшим из братьев. Надеюсь, что ты сам, твоя жена и дети здоровы!