Ксеркс, надо полагать, настроен вовсе не благодушно, получив такую трепку от моих соплеменников. И малейшая моя оплошность может погубить всех нас…

И пока я терзался такими сомнениями, совершенно неожиданно явился посланец из Карии. Царица Артемисия прислала мне письмо.

Казалось, Артемисия уже забыла, какую дала мне отповедь прошлой осенью. А может, она посчитала, что я проглочу любое оскорбление!

Как бы то ни было, карийская царица предлагала мне не что иное, как побег… Артемисия писала, что понимает, в каком затруднительном положении я очутился: и, из сочувствия к соплеменнику, она предлагала мне свободно провести меня через свои земли и в порту Галикарнаса посадить на корабль, который доставит меня куда угодно! И все это безвозмездно!

Я попытался добиться от посланника какого-нибудь объяснения; но этот кариец, одетый как перс, лишь с достоинством поклонился и сказал, что воля его госпожи является для него тайной. Он не знает содержания письма, и ему велено только передать его и дождаться ответа.

Я пошел к моей царице. Она как раз укладывала детей поспать днем. Но по моему лицу жена сразу поняла, что у меня неотложные вести.

Мы направились в спальню, и там я вручил Поликсене письмо. Она села за столик и, сдвинув брови, внимательно его прочитала. Потом подняла на меня глаза – в них появился особенный блеск, который я хорошо знал, на высоких скулах проступил румянец.

– Каково твое мнение? – спросила она.

– Это ловушка, – ответил я без колебаний. – Думаю, за этим стоит Фарнак.

Поликсена медленно наклонила голову.

– Очень может быть.

Я усмехнулся.

– И она еще сочла, что я попадусь! Неужели Артемисия считает меня таким дураком?

Поликсена так же медленно покачала головой. Она принялась расплетать косу, перекинутую через плечо.

– О нет, Питфей. Напротив, Артемисия убеждена, что ты умен! Она действительно предлагает тебе корабль и свободу… но не просто так. Однако о подобных вещах мужьям и отцам не пишут напрямую.

Я почувствовал, что краснею под ее пристальным взглядом. Неужели?..

Пурпурные губы Поликсены тронула улыбка.

– Ну как, господин мой муж, ты согласился бы на такой обмен?

Я наклонился к ней.

– Мне казалось, что ты достаточно знаешь меня, чтобы не задавать подобных вопросов! Что об этом думаешь ты сама?..

Поликсена расплела косу до конца и встала, резким движением головы откинув за спину черные волны волос.

– Фарнак никогда не стал бы подчинять меня силой, – произнесла она. – Любовь рабыни – это не любовь! Женщина только тогда любит, когда может выбирать за себя и за другого… И теперь брат – и царица Карии ждут ответа от меня, а не от тебя!

Она вскинула крепко сжатый кулак. Я восхищался ею, почти забыв, что мы говорим о моем сопернике. Я понимал теперь, почему Фарнак всю жизнь пламенно любил ее одну и не мог забыть!

– И что ты скажешь ему? – воскликнул я.

Поликсена посмотрела мне в лицо.

– Я напишу ему, напишу своей рукой, – произнесла она с расстановкой, – пусть приезжает в Вавилон сам, чтобы взглянуть на нашу дочь. Мы объяснимся, и я скажу свое окончательное слово… И пусть Фарнак привезет с собой сына, которого я так давно не видела!

Я отпрянул, потрясенный.

– Он никогда на это не согласится!

Поликсена усмехнулась.

– Согласится. Иначе покажет себя трусом, который недостоин моей любви! А ты проявишь свое прославленное благородство и примешь его как дорогого гостя… не правда ли, Питфей?

Я посмотрел ей в глаза.

– Я сделаю так, как ты хочешь, – но только если ты скажешь мне, что у тебя на уме! Я вижу, ты опять что-то задумала!

Поликсена кивнула.

– Да.

Потом лицо ее исказилось болью, и она подняла обе руки, стиснутые в кулаки.

– Я скажу ему, кто повинен в смерти Варазе: и тогда Фарнак сам откажется от меня!.. Он приедет, полный надежд, а я воткну ему нож в сердце!

Она стала кусать губы.

– Фарнак мой двойник, моя мужская половина! О светлая Анахита2, богиня чистых вод, я уже теряла любимых… но никогда еще мне не было так больно!..

Поликсена села и зарыдала, уронив голову на руки. Я понял, что должен уйти; и покинул мою супругу, которой предстояло сделать столь тяжкий и окончательный выбор.

Спустя час Поликсена сама вручила гонцу запечатанное письмо. Она так и не позволила мне взглянуть на него – однако я ей верил.

Поликсена плохо спала ночь, и наутро встала бледная, с запавшими глазами. Но она была уже почти спокойна; и даже подтрунивала над нашим положением. Она сказала, что царственная воительница наверняка наслышана обо мне и хочет познакомиться, раз зовет в гости!

Я был совсем не расположен шутить на подобную тему.

– Почему же тогда она так написала мне в прошлый раз?

Поликсена рассмеялась.

– Это Артемисия так с тобой заигрывает… Женщины могут говорить о тебе всякое, муж мой, но все согласятся, что ты очень необычен.

Я тоже рассмеялся и покраснел от такой сомнительной похвалы; в глубине души я был польщен – и встревожен. И Поликсена тоже перестала улыбаться, глядя на меня. В ее словах могло оказаться больше правды, чем хотелось бы думать.

Мы ждали, что Фарнак вышлет вперед гонца: если все-таки решится довериться сестре и явиться в Вавилон. Однако он приехал сам, без всякого предупреждения.

Фарнак и впрямь явился как почетный гость. Он не таясь объявил о себе страже – и воины пропустили его, будучи заблаговременно предупреждены: я все эти дни ставил у врат вавилонян, хотя было непонятно, когда ожидать Фарнака и ожидать ли его вообще. Я не знал, кому из вавилонских персов известно, что мой гость – преступник и заочно приговорен к смерти; и не знал, как скоро эти слухи дойдут до Ксеркса. Но в этом, как и во всем остальном, мне пришлось положиться на волю случая.

Я рассказываю об этом сейчас так спокойно! Старец уже не помнит, что в молодости заставляло кипеть его кровь; но никакими словами нельзя передать, что я испытал, вновь увидев лицо моего врага. И вспомнив, что у него в заложниках мой сын!

Я принял Фарнака на террасе, которую прозвал Демаратовой. Солнце уже не так немилосердно палило, и от реки не поднималось зловоние, только приятная прохлада. Это место всегда оживляло мои воспоминания, вливая в меня бодрость и ненависть: Фарнак не был послом или представителем государства, которого следовало бы принимать в тронном зале, а всего лишь моим личным гостем. И у меня с ним были слишком личные счеты…

Он явился во главе небольшого отряда одетых по-персидски карийцев, но от ворот ко мне поднялся один. Я стоял на террасе, совершенно безоружный, – если не считать моей материнской палки, которую я приказал отделать серебром и которая теперь вполне могла сойти за царский посох.

Соблазнитель моей жены подошел ко мне – и, остановившись в нескольких шагах, улыбнулся, охлопав свою запыленную одежду и разведя руками.

– Меня обыскали внизу, – таковы были первые его слова.

Он очень возмужал за те годы, что мы не виделись; загорелое лицо обрамляла короткая черная борода, он раздался в плечах. Однако сходство его с единоутробной сестрой никуда не исчезло – тот же тон, та же улыбка, те же плавные, изящные движения. Фарнак казался дополнением Поликсены, и между ними совсем не оставалось места мне!

– Привет тебе, – холодно сказал я, не ответив на попытку поддеть меня. – Рад, что ты добрался сюда благополучно.

Глумливая ухмылка исчезла, и он вмиг стал серьезен.

– Где Поликсена и моя дочь? – спросил Фарнак с угрозой: хотя был теперь вовсе не в том положении, чтобы угрожать.

– Ты увидишь их, – пообещал я. Мы с женой уговорились так заранее. – Но сперва тебе придется объясниться со мной. Где Нестор?

Фарнак обернулся и показал назад: блеснуло золотое колечко в правом ухе.