– Конечно, дорогая сестра, – спокойно ответил Фарнак. Он тоже взглянул на меня: и я кивнул, давая свое дозволение.

Я действительно оказался полезен. Артемисия не могла теперь испытывать ничего, кроме отвращения и ярости, по отношению к Ксерксу; однако нуждалась в покровительстве персов еще больше, чем раньше. Мы с нею сговаривались, как бы стравить между собой греков и варваров, чтобы не повторилась история Трои, когда ахейцы явились в Малую Азию за богатой добычей; и, в это же самое время, истерзанная Кария искала защиты у своего жестокого господина, которого изощренно обманывала. Я помогал царице составлять письма – сначала почтительнейшее послание Ксерксу, в Вавилон, с заверениями в своей преданности, а потом тайное послание на аккадском языке новому вавилонскому наместнику: с богатыми дарами и предложением союза с Карией против Персии, буде возникнет такая нужда. Или если этот исполин, в чьей тени мы все укрывались, все же не устоит на своих глиняных ногах и рухнет…

Артемисия хорошо владела персидским языком, но из аккадского знала только отдельные слова; и была приятно удивлена моими способностями. Я сочинял письмо и вспоминал, сколько добра сделала нам Аместрида; и как искренна была со мной царица Персии, поверяя свои печали и вручая перстень кшатрапавана Ионии. Каково ей теперь, когда ее муж лишился всего, что было завоевано его великим отцом?

Вначале я с трудом пересиливал отвращение к делу, которым занимался; потом привык. Я стал хорошим дипломатом5 – но хороший дипломат мало-помалу теряет чувствительность к добру и злу, и кладет свою душу на алтарь государства, которому служит! Хотя тот, кто боится запачкаться и не отмыться, никогда не должен заниматься политикой.

Поликсена отправилась в гости к Фарнаку, пока дороги еще были проезжими. Она брала с собой дочь, которую все еще не отняла от груди: надо сказать, что Артемисия-младшая закалилась за этот год и встречала свою вторую галикарнасскую зиму в лучшем здоровье. Девочка уже почти догнала Медона по росту и телесному развитию.

С Поликсеной в качестве охраны, с согласия царицы, отправлялись наши вавилоняне. Дорогу должны были показывать карийцы… несомненно, те самые, которые участвовали в похищении моей жены! Мне было страшно за Поликсену; и моя уязвленная гордость опять напомнила о себе. Однако я понимал, что нужно дать жене возможность выведать планы Фарнака, которых он не откроет никому другому.

Я не мог ни в ком найти поддержку – я подозревал, что царица Карии давно пособляла Фарнаку и все знала о том, что он проделывал с единоутробной сестрой; ну а если теперь Артемисия сама была влюблена в Фарнака или хотя бы неравнодушна к нему, разжигать ее ревность сомнениями ни в коем случае не следовало. Я заметил – хотя Артемисия проявляла уважение к Поликсене, как к моей жене и сестре Фарнака, она никогда не заговаривала с ней первая и держалась холодно. Конечно, причиной этого отчасти была красота моей жены, – до сих пор, несмотря на рождение двоих детей и все, что мы с ней перенесли, Поликсена оставалась изумительно хороша. Она на всю жизнь сохранила редкостную привлекательность: это дар богов – или проклятие некоторым женщинам, которые обращают на себя всеобщее внимание до самой старости.

Стоило мне представить, что Артемисия теперь могла приревновать Фарнака к Поликсене… Нет, лучше было вообще о таком не задумываться!

Я проводил жену и падчерицу, усадив обеих в удобный ковровый возок. День был зимний, ясный, – но одежда казалась постоянно отсыревшей, и по комнатам гулял студеный ветер: внутри повозки должно было быть и то теплее, и я распорядился, чтобы туда поставили дорожную жаровню с углями.

Я поцеловал в щеку Поликсену и подержал нежную ручку ребенка. Артемисия-младшая смотрела по сторонам удивительно осмысленным взглядом серых глаз… я вдруг ощутил, что эту девочку тоже ждет необыкновенная судьба. Возможно, для нее даже лучше, что она не дочь добропорядочного гражданина, которая стала бы женой такого же гражданина и всю свою жизнь провела бы между прялкой и колыбелью в стенах гинекея!

Служанка Поликсены с помощью Артабаза втащила вещи хозяйки и сама удобно уселась на окованный железом сундук. Я захлопнул за ними дверцу.

– Мы вернемся недели через три… возможно, через месяц, – сказала Поликсена через окошко, словно бы извиняясь.

– Можете не торопиться, – ответил я, заставив себя улыбнуться. Я знал, что Поликсене трудновато будет с одной служанкой, ведь кормилица Нупта оставалась со мной и с мальчиком. Хотя Фарнак наверняка даст гостье женщину для услуг…

Я отвернулся и, прикрывшись плащом от взгляда Поликсены, крикнул вознице трогать. Мне показалось, что я в дурном сне, – что мою жену опять крадут у меня! И я сам помогаю этому!

Дорога до усадьбы Фарнака занимала три дня, если ехать без спешки. Через пять дней один из моих вавилонян привез мне привет от жены и сообщил, что она благополучно добралась.

Вначале я очень тосковал по Поликсене, и Артемисии мне тоже не хватало. Но мои обязанности при дворе отнимали большую часть моего времени и душевных сил: к тому же, приехал посланник из Вавилона, с ответными дарами, – с ним я несколько дней подряд вел переговоры от лица царицы. Мы заключили тайное соглашение на будущее, на случай падения Ксеркса. И на случай, если Ксеркс попробует снова прижать своих союзников, – он мог оказаться не так слаб, как мы о нем думали.

Вавилонянин рассказал, что, хотя персидский царь лишился лучших частей своего войска и упал духом, он мог оправиться быстрее, чем ожидалось. В Азии сыщется гораздо больше желающих воевать за деньги, чем в Элладе: а у Ксеркса есть чем заплатить. Склонить на свою сторону Вавилон было непросто – мне впервые было доверено такое тонкое и ответственное дело!

Артемисия хвалила меня… Она говорила, что в скором времени, вероятно, отправит меня посланником в Армению и Лидию, чтобы заручиться их поддержкой против Ксеркса. Царица предложила мне самому выбрать из привезенных вавилонянами даров себе награду за труды. Конечно, Артемисия проверяла, не опьянит ли меня столь быстрый взлет.

Я выбрал отрез зеленовато-синего тирского шелка, Поликсене на праздничный наряд, а себе красивый наборный пояс из серебряных листочков, колец и лазуритового бисера. Среди подарков была очень дорогая черепаховая арфа – такие делались в Аккаде еще тысячи лет назад; но я не взял ее, сохранив верность моей кифаре. Несомненно, вавилонский наместник этим подношением намекал, что ему известно, кто теперь является «устами царицы».

Поликсена прислала мне письмо через десять дней – совсем короткое. Говорила, что ей и дочери хорошо в гостях, чтобы я не волновался за них. Она сообщила, что Нестора не видела: наш мальчик воспитывался в другом месте, и она была рада, что это так, поскольку ему не следовало лишний раз напоминать об отсутствующей матери. Поликсена прибавила, что у нее для меня есть и другие новости: она обязательно расскажет, как вернется…

Сперва меня покоробил такой сухой тон, такая лаконичность; но потом я догадался, что не я один учился дипломатии, пока жены не было. Очевидно, Поликсена намеревалась рассказать мне при встрече много такого, что нельзя было доверить папирусу и глине! И, признаться, меня самого день ото дня все сильнее мучило любопытство.

Поликсена вернулась через месяц, как и обещала. Она выглядела цветущей, довольной и очень взбудораженной: ее прямо-таки распирало от новостей, о которых она умолчала в письме… Я подхватил на руки Артемисию, обнял их обеих, ощутив холодную свежесть.

– Скорее заходите, грейтесь! Ванна сейчас будет готова!

Поликсена пожелала сама выкупать дочь. Она еще больше сроднилась с нею, пока они были вдвоем. Потом, когда Артемисию накормили и уложили спать, мы с Поликсеной уселись в общей комнате. Артабаз принес горячего вина с медом и корицей и, поклонившись, оставил нас вдвоем.