Потом меня с трёх сторон облепили Степка, Егор и Маруся. Я их зацеловала и пообещала купить и привезти им что-нибудь интересное из Межземелья. Про себя поклялась, что возьму с Гиртана слово, что он довезёт детям обещанные гостинцы. На Славу в этом вопросе я не рассчитывала.

Андрейка. Он будто предчувствовал расставание, и без конца ревел в это утро, успокаиваясь только тогда, когда оказывался у меня на руках. Я до последнего не знала, как лучше поступить: оставить его или взять с собой. И в том, и в другом случае, воображение рисовало массу опасностей, которым мог подвергнуться ребенок. Но я усилием воли приняла решение всё-таки оставить его на попечение Насти, хотя сердце было категорически против. Но всё-таки и Гиртан, и Настя были правы, когда говорили, что дальняя дорога не для такого малыша. Месяц трястись в телеге, останавливаться непонятно где, без каких-либо санитарно-гигиенических условий… Это не путешествие на самолёте или даже на поезде, где есть все удобства, а сама дорога занимает считанные часы. И то, даже в таких условиях матери стараются не брать таких малышей в дорогу без необходимости.

Гиртан со старшим сыном уже подошли к телеге, Настя протянула руки, чтобы забрать Андрейку, но я не спешила его отдавать. Хотелось насмотреться напоследок в его чудные глазки, надышаться его детским запахом, нацеловать румяные щёчки… Я почувствовала, как сзади мне на плечи, слегка их сжав, легли тяжелые мужские ладони.

— Мы можем никуда не ехать, — шепнул Гиртан еле слышно, так, что я даже не поняла, послышалось мне это или нет, — если хочешь, можешь остаться здесь, с нами.

Я замерла. Казалось совершенно невозможным, немыслимым, что он предложил мне это. Почему? Зачем? Что это значит? Надо было обернуться, взглянуть ему в глаза, прочитать в них ответ, но я не смогла.

Прижав ребенка к себе в последний раз, я быстро передала его Насте, пока не растаяла решимость, а потом развернулась и бегом бросилась к телеге. За спиной плакал, надрываясь, Андрейка, а затем к нему присоединилась и Маруся. Гриша помог мне забраться в телегу, следом запрыгнул Гиртан. Староста скомандовал:

— Н-но! — и лошади поцокали копытами по пыльной дороге. Телега тронулась с места, увозя меня навсегда от этих полюбившихся мне мест и людей. Плач младших детей разрывал мне сердце, и я сидела, как каменная, отвернувшись от них, ибо знала, что посмотрев назад, просто не выдержу — выпрыгну из телеги и побегу обратно, домой, к моим детям! Почувствовав, как капли падают на мои стиснутые руки, я поняла, что плачу, сама того не замечая. Слезы бежали по щекам и не могли остановиться.

Мужчины, надо отдать им должное, ничего мне не говорили, не лезли с утешениями, и вообще тактично делали вид, что ничего не замечают, за что я была им благодарна. Едва последние дома нашей деревни скрылись из виду, из меня словно вытянули стержень. Слёзы кончились, я просто упала на свой дорожный мешок, обняла его и так лежала, пока не задремала.

Проснулась я уже на подъезде к Жданову. Достала из мешка зеркало, полюбовалась на опухшие красные глаза и нос, постаралась привести себя в порядок. Поймала взгляд Гиртана, но не смогла расшифровать его выражение. Момент упущен и теперь не понять, что же это было такое там, на дороге? Он пожалел меня, не желающую расставаться с детьми? Или его предложение шло от чистого сердца? Возможно ли, что он просто озвучил то, что думал, то, чего и сам хотел? Не знаю и, наверное, уже не узнаю. По крайней мере, сейчас он вёл себя так, словно ничего не произошло, словно этих слов не было. А может, мне это в самом деле приснилось?

Староста нас вёз только до города, дальше мы ехали на местном общественном транспорте, представлявшем собой ту же телегу, только с крышей, ну и размерами побольше. Следующий перевалочный пункт был — деревня Соловейки, там будет ночлег, а оттуда мы поедем в город Зроднев.

До отъезда оставалась пара часов, так что я забежала в салон — дать последние указания и попрощаться, а потом еще заглянула к Фани. С ней мы тоже крепко обнялись. Она не знала, зачем я еду, не знала, что, когда вернусь, это буду уже не я. Интересно, Слава сохранит общение с Фани? Почему-то я в этом сомневаюсь.

Пока посещала салон и лавку Фани, пыталась удержать ощущение, будто я никуда не уезжаю, а просто занимаюсь привычными делами в городе. Про детей старалась не думать, но подспудно присутствовали мысли о том, как скоро удалось Насте успокоить Андрейку, вовремя ли она покормила его, да и остальных тоже. Не хулиганит ли Егор, и не потеряла ли опять Маруся свою любимую куклу, которую я ей подарила, едва у нас появились свободные средства.

Наконец, с делами было покончено, и я вернулась на станцию, где встретилась с мужчинами, успевшими за это время пообедать. Они и мне принесли пирожков, которые я с благодарностью приняла, хотя есть вообще не хотелось. Жевала механически, не чувствуя вкуса, понимая, что силы в дороге нужны. Наконец, подали телегу, и мы, вместе с другими пассажирами, стали устраиваться на жестких деревянных лавках вдоль бортов. И только когда и Жданов остался позади, я, наконец, в полной мере осознала, что, по всей вероятности, больше никогда сюда не вернусь.

В Соловейках, как в официальном перевалочном пункте, был большой постоялый дом (уж не знаю, почему они тут так называются, но мне всегда хотелось исправить, сказать «постоялый двор»). Как я понимаю, он был источником дохода всей деревни. С одной стороны — удобно: не надо часть урожая на ярмарку возить, на защитные артефакты дохода с постоялого дома должно хватать, да и на прочие нужды деревни — тоже. Вон, какие тут домики красивые, ровные, аккуратные, и заборчики в одном стиле сделаны. С другой стороны — постоянно чужие мимо едут, и мало ли среди них лихих людей, нехороших? Да и без того неудобно, что постоянно чужие лица мелькают, наверное. У нас вон один раз за четыре месяца мимо эльфы проехали — так событие на всю деревню. А местные, наверное, привыкли. И, кстати, получается ту часть урожая, которую мы на ярмарку возим, они всё равно отдают — ведь постоялый дом предлагает своим гостям ужины и завтраки, а их из каких-то продуктов готовить надо.

Выделили нам три маленькие комнатки, в каждой по одной кровати и тумбочке, да таз с водой для умывания. Голову я решила не мыть, а вот тело освежила. Ужин нам принесли в комнаты, а на завтрак договорились встретиться внизу, в столовой. Там будет общий сбор, а потом наш транспорт поедет дальше, до конечного пункта — города Зроднева. Там мы, наверное, наймём телегу или посмотрим, вдруг тоже общественный транспорт ходит.

Условия тут, надо сказать, были похуже, чем в постоялых домах Жданова. Постельное белье, по ощущениям, не очень свежее, перина комками какими-то и отсыревшая вся. В общем-то, я заранее настраивалась на походные условия, но лучше бы мы и правда в лесу ночевали. Впрочем, не исключено, что это удовольствие нас еще ждёт.

Наутро я спустилась в столовую и огляделась в поисках своих спутников. Заметила только Гришку, который почему-то сидел за одним столом с каким-то незнакомым молодым мужчиной — и это при том, что свободных столов хватало. Нахмурившись, я двинулась к ним и уже открыла было рот, чтобы возмутиться, как незнакомец поднял на меня взгляд и улыбнулся.

Я так с открытым ртом и застыла: этим незнакомцем, которому на вид было лет тридцать максимум, оказался Гиртан! Он усмехнулся, провёл рукой по гладковыбритому подбородку и спросил:

— Ну, как? Хорошо мне без бороды?

Я только и могла, что кивнуть. Ну, надо же, как борода или её отсутствие меняют черты лица мужчины. Кажется, я только сейчас смогла как следует его лицо рассмотреть, раньше усы и борода мешали. Усы, кстати, Гир тоже сбрил.

Придя в себя, я приняла невозмутимый вид, села за стол и произнесла:

— Неплохо. Вот только кожа нижней половины лица теперь на несколько тонов светлее верхней.

— Это ничего, пару дней пути — и загар станет равномерным.

— А с чего вдруг такие перемены?