— Следствие считает, что собрало все улики, материалы скоро пойдут в суд. Так что сомневаюсь, что мне удалось хоть немного помешать этому процессу.

— Хорошо. Надеюсь, что ваши действия, товарищ Быстров, не выходят за рамки уголовного кодекса.

— Никак нет. Я законы не нарушаю.

— Тогда оставим эту тему. Расскажите, как вы оказались в Летнем саду.

— У сестры возникли проблемы с квартирой. Её мужа арестовали, жилтоварищество захотело отобрать комнату. Я отправился в военшколу, где работал её муж, чтобы урегулировать ситуацию.

— Удалось?

— Да. Начальник отдела снабжения товарищ Рышковский сказал, что пока мужа сестры не осудили, никто не имеет права лишать его семью занимаемой площади.

— Так и есть, — качнул подбородком Шмаков. — Что было дальше?

— Я вышел из военшколы и почувствовал за собой слежку. Её вёл молодой человек по имени Тарас — я так понимаю, что он занимает должность секретаря начальника военшколы.

— Простите, а как вы поняли, что за вами следят?

— Слежка велась крайне непрофессионально. Думаю, Тарасу нечасто приходилось этим заниматься.

Шмаков вздохнул.

— Да… хромает у нас покуда это дело. Спецов не хватает.

Этой фразой он невольно подтвердил мою догадку, что Тарас работал на ГПУ.

— Я скинул «хвост»… простите, избавился от наружного наблюдения, и сам пошёл за Тарасом.

— А он, выходит, этого даже не понял? — хмыкнул Шмаков.

— Как видите, да.

— Зачем вы стали за ним следить?

— Ответ лежит на поверхности: я работаю в губрозыске. Если мной кто-то настолько заинтересовался, что пошёл по пятам — я просто обязан узнать, почему это произошло, — изложил свою позицию я.

— Продолжайте.

— Тарас привёл меня к Карпиевому пруду Летнего сада. Судя по его поведению, я догадался, что он кого-то ждёт и не ошибся. Оказывается, у него была назначена встреча с товарищем Маркусом.

— Стоп! — заволновался Шмаков. — А откуда вы знаете товарища Маркуса?

— Познакомились в поезде, на котором я прибыл в Петроград. Товарищ Маркус ловил некоего Фёдора Капустина по прозвищу Капуста. Капуста и его подельник вступили в перестрелку с сотрудниками ГПУ. Я оказался поблизости…

— И кончил Миху Копчённого, — договорил за меня Шмаков.

— Я не знаю, имени и прозвища того человека, — признался я.

Шмаков шутливо хлопнул меня по лбу.

— Что же я сразу не догадался! Маркус рассказывал мне об агенте губрозыска Быстрове, который так ему помог в тот день… А я как-то не догадался сложить один к одному. Не сразу понял, что это вы. Сами понимаете, Быстров — фамилия не из редких. У нас как минимум двое Быстровых работают.

— Ничего страшного, — улыбнулся я.

— Ну, а того урода, который стрелял в наших товарищей, знаете?

Сначала я хотел покривить душой, сказать, что не знаю — но потом подумал, что чекисты смогут выяснить, кто меня провёл в военшколу и тогда доверие к моим словам будет разрушено.

— Да. Это преподаватель той же военшколы, в которой работал муж моей сестры, Птахин Вадим Борисович. Я его встретил случайно у сестры. Он показался мне подозрительным.

— Почему?

— Вынюхивал, как обстоят дела с мужем сестры. Я решил, что он мог быть замешан в убийстве.

— Ещё что-то удалось о нём выяснить?

— К сожалению, нет. Не хватило времени, товарищ Шмаков.

— А перед смертью он ничего вам не рассказал? — внимательно посмотрел на меня чекист.

Я с выражением полной искренности на лице пожал плечами:

— Увы, товарищ Шмаков. Рана была слишком серьёзной. Ему было не до разговоров.

— Жаль, — вздохнул Шмаков и потушил окурок в пепельнице. — Его слова могли бы нам помочь. Мне нужно отлучиться ненадолго — побудьте здесь, пожалуйста. О том. Что ничего трогать нельзя, надеюсь, предупреждать не надо.

— Не надо, — подтвердил я.

Шмаков отсутствовал минут десять.

— Звонил в госпиталь, — сказал он. — Товарищу Маркусу сделали операцию. Врачи буквально выдернули его с того света. Говорят — будет жить!

— Спасибо за хорошие новости, — обрадованно произнёс я.

— Это вам спасибо, товарищ Быстров!

— Извините, а можно задать один вопрос? — спросил я.

— Попробуйте, — сухо произнёс Шмаков.

И опера, и чекисты предпочитают спрашивать, а не отвечать на чужие вопросы. Тут я его полностью понимал.

— Удалось схватить Капустина?

Шмаков помрачнел.

— Ушёл гадёныш. Есть сведения, что его видели в Петрограде, но где он залёг — неизвестно.

Общение с чекистами затянулось почти до полуночи, мне пришлось ещё несколько раз повторить показания, подписать необходимые бумаги, а потом Шмаков приказал доставить меня домой на служебном автомобиле.

Когда Катя открыла двери, я увидел, что её глаза полны слёз.

— Жора, ты где пропадал столько времени? — запричитала она. — Я так испугалась за тебя! Думала, что сгинул и больше не вернёшься.

— Извини, сестрёнка! Дела.

— Пожалуйста, не пропадай так надолго. Я себе места не нахожу.

— Не буду, — засмеялся я.

— Ты голоден? Пойдём, я накормлю тебя ужином.

За едой я рассказал ей обстоятельства встречи с Александром.

— То есть он вынужден молчать, чтобы его не обвинили в заговоре? — ойкнула Катя.

— Да.

— Но он же может сказать, что наотрез отказался принимать в нём участие и только слово чести не позволило ему обо всём рассказать. Я понимаю, что за это полагается наказание… но ведь оно гораздо меньше, чем за убийство, — вскинулась сестра.

— За недоносительство по уголовному кодексу ему могут дать год тюрьмы, — подтвердил я.

— Вот видишь! — обрадовалась сестра.

— Погоди, — попросил я. — А кто может гарантировать, что его всё равно не пристегнут к заговору? Для всех твой муж — «бывший», социально чуждый элемент. Другими словами — скрытая контра. И тогда Александру светит расстрел… Он правильно делает, что молчит. Выбора у него не осталось.

— Но ведь что-то можно сделать? — с мольбой посмотрела на меня сестра.

— Я пытаюсь.

— Как ещё можно помочь мужу?

— Только один вариант: найти настоящего убийцу и чтобы доказательная база была «железной». Тогда следствие не будет копаться в прошлом Александра и устанавливать его алиби.

— Как всё сложно, — произнесла Катя.

При этом она как-то странно посмотрела на меня. Я ошибся, решив, что это был укоризненный взгляд.

— Катя, я делаю всё, что могу! Из кожи вон лезу.

— Я ни в чём не обвиняю тебя, брат, — с печалью произнесла Катя.

— Давай ляжем спать. А утром я обязательно что-нибудь придумаю. У меня есть мысли на этот счёт, — с наигранной бодростью сказал я.

У меня действительно были планы прямо с утра заняться таинственной поэтессой и её лживыми показаниями. Вот только удастся ли через неё узнать истину и спасти Александра? Но делиться сомнениями на сей счёт я не стал.

Кате и без того хватает тревоги и волнений.

Сестра кивнула.

Я снова поймал этот её отстранённо-задумчивый взгляд. Казалось, что она стоит на пороге какого-то трудного решения. Из деликатности я не стал дёргать сестру и приставать с расспросами, отложив это на завтра — вернее, уже на сегодня.

Мы пожелали друг дружке спокойной ночи и легли спать.

Мне долго не спалось, Кате — тоже. Я слышал, как она ворочается на постели.

Потом усталость взяла своё, веки налились свинцом, я забылся сном праведника.

Проснувшись, я сразу почувствовал — что-то не так. Сама атмосфера в квартире изменилась — стала какой-то чужой и неуютной.

Тревога охватила меня с головы до ног.

Что хуже всего — Кати не было видно.

Я быстро вскочил и оделся. На столе был накрыт завтрак: несколько картофелин, краюха хлеба, варёное яйцо и постное масло.

Но где же сестра? Может, на кухне?

Кати там не было.

Хоть желудок и зверски бурчал, но есть почему-то не хотелось. Тревога гнала прочь все мысли о еде.

Я не знал детали, но был уверен: случилось нечто из ряда вон. И только появление сестры могло бы избавить меня от волнений.