Надо бы аккуратно взять его за жабры и потрогать на предмет… Да на любой предмет. Если суетится, значит, есть чего скрывать.

И иногда не нужно копать глубоко, чтобы найти причину чужих волнений.

Прежде в «Крестах» я был только в качестве туриста, причём довольно давно. В памяти отложилась камера-одиночка, которую показывали во время экскурсии — высокое светло окно, тёмно-коричневый дощатый пол, побеленный потолок, оштукатуренная стена, выкрашенная в два разных колера, стол, табуретка, электрическая лампочка, не то топчан — не то кровать.

Особо страшных впечатлений после себя камера не оставила, приходилось видеть места, по сравнению с которыми эта одиночка — всё равно, что гостиничный номер.

Хотя тут как в анекдоте — не надо путать туризм с эмиграцией. В реальности порой в камеры набивали столько людей, что они чуть ли не сидели на плечах друг у друга.

Ещё запомнились решётчатые лестницы и переходы, они складывались в какой-то вычурный архитектурный ансамбль.

Ещё недавно здесь был лагерь принудительных работ особого назначения, теперь же «Кресты» переделывали под следственный изолятор, и Александру то ли повезло, то ли не повезло стать одним из первых задержанных, которого поместили сюда на время следствия. Прежде, если я правильно понял Катю, «политических» держали в Доме предварительного заключения на Шпалерной, а тех, кто проходил по уголовным статьям — на Малой Охте в казармах Новочеркасского полка.

Самбур немного задержался, но я добросовестно прождал его у ворот всё это время, никуда не отлучаясь.

Одет следователь был в матросский бушлат явно с чужого плеча, подмышкой у него был потёртый кожаный портфель.

— Привет, Жора!

— Здорово! Как Раису проводил?

— Да нормально. Когда возвращался, один типчик хотел пристал насчёт «закурить есть», я ему на всякий случай показал револьвер — и мы разошлись.

— А, ну это правильно, — поддержал его я. — Бережённого бог бережёт.

— Кажется пора придумать что-то взамен этой старорежимной поговорке, — улыбнулся он. — В общем, по нашим с тобой делам: бумаги я выправил, твой визит имеет официальный характер, так что следствие на тебя рассчитывает, товарищ Быстров.

— Какой лимит времени?

— Минут сорок — не больше, потом мне надо бежать в суд. Одного тебя в «Крестах», извини, не оставлю.

— Сорок так сорок, — не стал спорить я.

Конечно, чем больше — тем лучше, но даренному коню на зубы смотреть не принято. Эти несчастные сорок минут были тем самым подарком, на который я не особо рассчитывал.

Александра вызвали в комнату для проведения допросов: мрачную и стылую, из которой хотелось бежать без оглядки. Был ли в том какой-то психологический расчёт (причём на мой взгляд — ошибочной) или помещение выбрали методом научного тыка… но даже мне было здесь как-то не по себе. Сама атмосфера давила на человека, заставляла прятать глаза, опускать плечи ниже.

— Задержанный Быстров доставлен, — доложил конвоир, впуская Катиного мужа.

Я посмотрел на её избранника с интересом. Моего роста, явно похудевший на казённых харчах, с прямой спиной — не зря про таких говорят, что он словно кол проглотил, чем-то походил на иностранца — переодень его из изношенного грязного френча в костюм (который я сменил на свой) и хоть сейчас можно смело отправить гулять по Монмартру, под носом жёсткая щёточка усов, на щеках рыжеватая щетина — ну да, с бритьём в СИЗО непросто.

Он явно удивился, когда заметил меня и не сказать, что обрадовался. Скорее наоборот — счёл моё появление дополнительной строкой в приговоре.

— Задержанный Быстров прибыл по вашему распоряжению, гражданин следователь, — чуть надтреснутым простуженным голосом представился он.

— Садитесь, — показал ему на табурет Самбур. — Заранее хочу предупредить — вся мебель тут привинчена к полу и не сможет стать оружием.

— Благодарю за предупреждение, но бить следователя табуретом по голове не входило в мои сегодняшние планы.

Александр сел, стараясь не смотреть в мою сторону.

— Вы не желаете изменить ваши показания? — деловито спросил следователь.

— Не желаю, — подтвердил он.

— И как прежде отказываетесь сообщить следствию, где находились в момент совершения убийства гражданина Хвылина?

— Мне нечего вам сказать, — сухо ответил Александр.

— Уверены? — нахмурился Самбур.

— Да. Я от своих слов не отказываюсь.

— Товарищ следователь, оставьте нас пожалуйста наедине, — попросил я.

Самбур кивнул, спокойно поднялся из-за стола и вышел. Мы остались вдвоём с Александром.

— Здравствуй, — сказал я.

— И тебе не хворать, — произнёс он и тут же закашлялся, поднеся ко рту кулак. — Извини, Георгий. В камере холодно и сыро, как только мокрицы не завелись…

— Что-то мне подсказывает, что тебе там совершенно не нравится.

— Издеваешься? Ну издевайся дальше. Я ведь для тебя тоже недобитая контра, как и для следователя. Вы с ним просто два сапога пара, — со злостью заключил Александр. — Знаешь, нам не о чем с тобой говорить. Мы с тобой как будто из разных миров. И у каждого своя правда, вот только понять друг друга нам не суждено.

— Саша, — заговорил я, и он удивлённо вскинулся — видимо, не привык, чтобы я, а вернее прежний Быстров, так его называл, — брось позировать! Я здесь по просьбе Кати. Она страшно переживает за тебя, боится, что тебя приговорят к тюремному сроку — а это лет восемь-десять. И, поверь, следственный изолятор по сравнению с настоящей тюрьмой — пансионат благородных девиц.

— Ничего, и в тюрьме живут люди, — усмехнулся Александр. — И не надо меня пугать: я уже пуганный, и все эти ваши большевицкие штучки-дрючки мне хорошо известны.

— Пенитенциарную систему придумали не большевики, — заметил я.

— Пеницитарную… надо же какими начитанными стали «товарищи», — фыркнул он. — Георгий, не трать на меня время, иди домой к сестре. Успокой её, скажи, пусть не волнуется.

— Сам-то понял, чего просишь? Давай поговорим как два нормальных человека, — я чуть было не ввернул «мужика», но вовремя спохватился и заменил слово на более нейтральное.

Мой родственник явно был голубых кровей и белой кости. Весь облик был пронизан аристократичностью и дворянством. Это не стирается за год или два. Даже СИЗО не поколебал Александра.

— Это как?

— Да так: скажи мне сначала — ты убивал Хвылина или нет?

— Мерзавец был достоин смерти, но я к его убийству не имею ни малейшего отношения, — сказал Александр.

Мне понравилась твёрдость, с которой он произнёс эту фразу. Он не был похож на талантливого актёра и явно говорил правду.

Я почувствовал, как груз падает у меня с плеч. Одно дело — спасать невинного человека, и совсем другое — отмазывать убийцу. Тем более, второе я точно не собирался делать и никогда бы ни сделал, даже в ответ на все мольбы и просьбы Александры.

— Я тебе верю, Саша.

— Надо же, — дёрнул подбородком он. — А вот следователь почему-то считает совершенно иначе. И что-то мне подсказывает, что он в этом деле главный.

— Решать следователю, не спорю, — подтвердил я. — Но даже его можно переубедить — тут уже ты поверь моему слову. И ты здесь самая заинтересованная сторона. Так какого хрена ты, Александр, не говоришь, где был и что делал в момент убийства?

— Да потому что не могу, не имею права! — взорвался он.

— Саша, ты дурак? Тебе влепят десятку, отправят в края, где бродят одинокие и злые былые медведи, не факт, что ты выживешь там — твоими сокамерниками будут не вчерашние офицеры, купцы или чиновники… Нет, тебя посадят к уркам, которые будут издеваться над тобой, доводить тебя до срыва — они прекрасно чувствуют, что ты другой, что ты намного лучше и чище их, а таких нигде не любят!

— Ты говоришь так, словно сам отсидел эту пресловутую десятку! — в сердцах бросил Александр.

— Твою мать! Саша, я не понимаю, что такого нашла в тебе моя сестра и какого хрена она выбрала себя в мужья такого придурка?! Я — сыщик, работаю в уголовном розыске, я прекрасно знаю, кто и как сидит. И, если я что-то говорю на этот счёт, то не ради красного словца, а опираясь на свой жизненный опыт. Ты — гордый и упрямый, тебя будут чмырить — надеюсь, ты понимаешь или догадываешься, что означает это слово! Сломать можно любого человека — даже такого упёртого как баран, вроде тебя! Но… но даже если ты станешь исключением из правил, выживешь, освоишься — всё равно восемь-десять лет будут вычеркнуты из твоей жизни. Ты сможешь увидеть Катю, только если вам разрешат короткое свидание. А когда выйдешь на волю, обнаружишь, что лучшие годы жизни потрачены впустую, что здоровье ушло навсегда и ты — никому не нужная и никчёмная развалина без малейших перспектив, — я старался вложить в голос максимум убедительности и красноречия, намеренно перебарщивая и сгущая краски. — И всё это ради каких-то непонятных вещей! А в это время убийца останется на свободе и быть может лишит жизни других, ни в чём неповинных людей. Ну, скажи мне, Саша, оно того стоит?