Я видел, как бледнеет Александр, как учащённо дышит и как ходит туда-сюда кадык на его горле. Я очень надеялся, что моя эмоциональная речь, мой посыл дошли до него, заставили изменить точку зрения, что он станет заколебаться, хорошенько обо всём подумает и…

— Всё, что я мог сказать — рассказал! — срывающимся голосом произнёс Александр.

Чувствовалось, что ответ стал для него трудным решением, и всё-таки он его принял

— Ты, идиот? Ты подумал, что я скажу твоей жене?! — хотелось дать ему по морде, врезать под ребро, свалить на пол и лупить-лупить ногами, пока из открытого рта не потечёт ржаво-красная юшка.

— Скажи Кате, что я её очень и очень люблю, — спокойно ответил Александр.

Меня охладила его ледяная уверенность, она подействовала на мой разум.

Я одёрнул себя: как бы ни близка была мне Саша, нельзя давать волю чувствам и поддаваться эмоциям. Быть может во мне бурлила горячая кровь и молодой темперамент настоящего Быстрова — в той жизни я бы вёл себя совсем иначе.

— Она, кстати, тоже тебя любит и тоже просила передать это на словах, — произнёс я. — Ты — главная радость в её жизни. Она не может без тебя.

— Я не могу без неё тоже, но всё равно буду молчать.

Я вперил в него изучающий взгляд.

— Ладно, ты можешь играть в молчанку и дальше, это твоё дело, но я попробую понять какой мотив тобой движет…

Александр хмыкнул, но меня это не смутило. Ничего, пусть думает о своём родственнике всё, что заблагорассудится. Я приехал, чтобы найти убийцу и помочь сестре, и я сделаю это, чего бы мне это ни стоило.

— Один вопрос, Александр, всего один вопрос: может, в день смерти Хвылина ты находился у любовницы и теперь боишься сказать об этом, чтобы не убить Катю?

Александр едва не испепелил меня взором.

— Что ты сказал? А ну, повтори, — от волнения он схватился за душивший его ворот.

— Повторю, не проблема. Скажи — есть ли у тебя любовница и не мог ли ты находиться в тот день у неё? — спокойно произнёс я, наблюдая за реакцией родственника.

— Раньше за такие вещи я бы отхлестал тебя перчатками по щекам и вызвал на дуэль. Но всё изменилось… Как теперь вы, большевики, отвечаете на оскорбления? Пишите доносы и сдаёте в ГПУ? — Он с ненавистью посмотрел на меня.

— Заткнись! — попросил я. — Заткнись и хорошенько подумай. Забудь про свои прежние офицерские замашки — они остались где-то там, в прошлом. А в настоящем у тебя есть любящая жена, которую могут выкинуть из квартиры, если тебя посадят.

— Что? — вскинулся он.

— Что слышал! Катю собираются выселить из квартиры.

— Сволочи! — покачал головой он.

— Сволочи, — не стал спорить я. — Но и ты не лучше!

Он хотел что-то ответить, но промолчал.

— Даю тебе слово, Александр: если ты был у любовницы, и она может подтвердить твоё алиби — я договорюсь со следователем: Катя ничего не узнает. На моё молчание ты тоже можешь рассчитывать.

— Ты порешь чушь, Георгий! У меня не было, нет и никогда не будет любовницы, — твёрдо объявил он.

— Тогда где ты был?! Скажи мне — твой секрет останется между нами!

Он отрицательно замотал головой.

— Не могу. Не имею права. И рад бы сказать, но не могу. Особенно тебе.

Я молча проглотил это оскорбление. С другое стороны, сейчас мне многое становилось понятным и без его слов.

— Ладно. Дело твоё. Не хочешь говорить — как хочешь.

— Передай, пожалуйста, Кате, что если меня посадят, то пусть подаёт на развод. Иметь в мужьях уголовника и убийцу — не самое большое удовольствие. Я пойму, — проговорил он.

— Да ни хрена ты не понял и не поймёшь! На, — протянул я узелок. — Тут передача, Катя что успела — собрала. Там будет записка — прочитай её и снова хорошенько подумай.

— Береги Катю! — попросил он.

Я вызвал Самбура.

— Ну как? — спросил следователь, когда Александра увели.

— Впустую, — признался я. — Даже мне ничего не сказал.

— Ну я же тебе говорил, — хмыкнул Иван. — Ты извини меня, Жора, но твой родственник был и остался «золотопогонником». Это контра, наш с тобой классовый враг, а врага надо бить любыми способами и уничтожать, пока не изведём под корень.

— Врага надо уничтожать, — согласился я. — Но тут понимаешь, какая закавыка, Иван: Александр не убивал Хвылина — я это знаю, но доказать не могу. И, если мы его посадим, то настоящий убийца останется на свободе. А это в нашем деле самое хреновое.

— Брось, Жора, — устало вздохнул Иван. — Сейчас в тебе говорят родственные чувства. Любой, окажись на твоём месте, думал то же самое. Я — не исключение.

— Можешь объяснить, на чём строятся твои обвинения? — спросил я.

— Смотри сам: мотив — ревность. Хвылин был тем ещё ходоком, он приставал к твоей сестре — ну, думаю, ты в курсе. Быстров узнал об этом — и это тоже подтверждённый факт. На этой почве у них возник конфликт.

— Допустим, — кивнул я. — Мотив хороший, но его одного недостаточно.

— Кто тебе сказал, что я на мотиве зациклился? У меня и с уликами полный порядок: отсутствие алиби — раз! Свидетельские показания — два! Для любого суда хватит и ещё останется, — немного хвастливо заявил Самбур. — Обидно, что револьвер, из которого стреляли, не найден, ну да и без него есть чем припереть убийцу к стенке.

— А что за свидетельские показания? Кто-то видел, как Александр стрелял в Хвылина?

— Нет, — ответил следователь.

— Вот видишь! — обрадовался я, но Самбур тут же меня огорошил:

— Жена Хвылина показала, что незадолго до убийства к её мужу пришёл Быстров — очень взвинченный, раздражённый и злой. Они заперлись в кабинете, стали о чём-то спорить — разговор вёлся на повышенных тонах. Чтобы не мешать, жена ушла в свою комнату. Потом раздался выстрел. Она испугалась, заперлась в комнате и не выходила из неё, пока Быстров не ушёл. А потом вызвала милицию.

— Так может это она и стреляла в мужа? Сам говоришь — он ходок. — начал строить версии я. — Тётке надоело, что ей изменяют направо и налево, она где-то раздобыла шпалер, ну и всадила пулю в неверного супруга. Как тебе вариант?

— Да ты просто гений! — восхищённо произнёс Самбур, но по его тону было понятно, что он издевается надо мной. — Никто не додумался, а он — бац! И всё раскрыл! Так вот, товарищ сыщик, это была самая первая версия, которую я отработал в тот же день.

— И что?

— Пустышка, — вздохнул следователь. — На её руках и одежде не нашли следов пороха, а самый тщательный обыск в квартире и вокруг дома оказался безрезультатным — оружие не было найдено. И можешь мне поверить, никто не халтурил — мы исследовали каждый вершок, но всё без толку.

— Понятно, — протянул я. — А что она вообще за человек?

— Человек она, скажу я тебе, странный. Двинутая на всю голову.

— Это как? — заинтересовался я.

— Не, ты не подумай, что она совсем того, — покрутил у виска Самбур. — Баба — как раз соображающая. Но соображалка у неё только в одну сторону повёрнута.

— В которую?

— В литературную. Она поэтесса, печатается под псевдонимом Зина Ангина.

— Чего? — не выдержав, улыбнулся я.

— Зина Ангина — и я не шучу, — без тени улыбки произнёс следователь. — Представляет поэтическое направление не то символистов декадентов, не то конструктивистов-авангардистов — она мне долго трещала на этот счёт, но я ни хрена не понял. Для интереса полистал пару её стишков: какая-то мистическая чушь на кладбищенскую тематику — гробы, скелеты, ожившие мертвецы и прочая хренотень. А в конце обязательно — давай самоубьёмся. Дескать, нечего делать в этом проклятом всеми мире. Ну, а про измены мужа она давно всё знала и чуть ли не поощряла. Так что тут ты мимо, Георгий. Не при делах поэтесса.

— То есть вы ей поверили?

— А почему мы не должны ей верить? — пожал плечами Самбур. — Она, хоть и поэтесса, но ведь не круглая дура.

— Хорошо, — сдался я. — А соседи что говорят? Они что-то видели или слышали?