А вдруг Айвен сумел увернуться, убежать, может, ранен, но не сильно, и ждет нас в избушке? Нет, напрасная надежда. Если жив — уже бегал бы и искал, а не сидел сиднем…

Добежала, уф-ф-ф… никого нет. Так, не время для паники! Даже мозгов хватило сдернуть с вбитого между бревнами сруба сучка куртку, одну из трофейных с лодки, и натянуть на себя. Можно было еще и ноги чем-то обмотать, но я так боялась не успеть, что плюнула на это дело, если что — ну поцарапаю, ну заживут.

А вдруг там Айвен ранен и истекает кровью? Бегом надо, бегом!

— Крис, сиди тихо и ни в коем случае не открывай дверь, поняла? Умница. Я пойду и приведу папу.

— Его чужой медведь порвал, да? — не по-детски серьезно спросила малышка, забившись в угол лежанки и глядя на меня оттуда огромными заплаканными глазами.

— Наш папа сам любого медведя порвет, — немного фальшиво попыталась пошутить я. — Все будет хорошо, мелкая. Главное, сиди тихо. А еще лучше — поспи. Дать тебе рыбку?

Крис отрицательно помотала головой и зарылась в одеяло, сооруженное Айвеном из куска парусины. Ну и ладно, действительно, какой тут аппетит у ребенка будет после всего случившегося. Живая, целая, в безопасности? Вот и хорошо.

Я выскочила из зимовья, тщательно закрыла за собой дверь, хотела было подпереть ее поленом, но передумала — не дай бог, что со мной случится. Надо, чтобы у Крис была возможность выбраться на волю. Обернется мишкой, и… у нее будет хоть какой-то шанс.

Уже на третьем шаге по лесной тропе ноги как-то сами приноровились ступать бесшумно и ловко, обходя колючки, сучки и упавшие шишки. Я двигалась быстро, при этом стараясь сохранять осторожность. И тихо молилась про себя всем богам. Только бы был жив, только бы!

Я же без него не смогу. Сама не знаю, когда успела. Это даже не влюбленность — что я, в парней не влюблялась, что ли?

Это другое. Это как дышать — если его вдруг не станет, я просто задохнусь. Айвен, дурак такой, чертов не-Гринч! Только будь живым!

К тому месту на тропе, где все случилось, я подбиралась с удвоенной осторожностью и поневоле замедлив шаг. Пряталась за кустами, за деревьями и напряженно вслушивалась в заполненную обычными звуками жизни лесную тишину. Вот ведь когда пришла пора пожалеть о медвежьем слухе и нюхе. Хотя…

Запах крови я еще как почувствовала. И то, что звуков при этом никаких особенных не было, только заставило сердце сжаться сильнее. Жив? Ранен? Или… Шаг, еще шаг по тропе. Вот там, за большим валуном, дорожка сворачивает вдоль лесистого склона и плавно скатывается к малиновым зарослям. Там все и случилось… Так, колени, не дрожать. Не дрожать, я сказала!

Выглянуть из-за огромного слоистого камня оказалось трудно — пришлось себя заставлять. Я очень боялась того, что там увижу. Как ни странно, но слух и нюх у меня, может, и не остались медвежьими, но определенно были острее, чем у человека. Кровь, поломанные ветки, разрытая земля — все эти запахи ощущались четко. И звуки наконец-то прорвались сквозь плотную вату страха.

Кто-то там возился на тропе, недовольно сопел, похрюкивал, порыкивал и трещал. Костями? Господи…

Это был медведь. Медведь, скотина такая, стоял прямо посреди склона, задом ко мне, и что-то то ли копал, то ли жрал, то ли разрывал зубами и лапами. И запах крови, этот запах… Нет, пожалуйста… нет!

Тело медведя хорошо передает его настроение. К примеру, если медведь сидит, отводит глаза в сторону и зевает, словно ему неинтересно, это говорит о том, что он готов подчиниться и не собирается воевать с другими медведями за господство, злачные места или самок. Эти знания у меня были еще до того, как я сама перенеслась в тело зверя, а потом они подкрепились инстинктами второй сущности.

Так вот, «язык» медведей мне стал более-менее понятен. И сейчас этот самый язык не просто говорил — орал во весь голос, что от злобного зверя на тропе надо держаться как можно дальше. Драпать надо со всех ног, пока он меня не заметил.

Но я не могла. Все понимала умом, о Кристинке не забывала, о том, что хотя бы для нее надо остаться живой и вывезти ее к людям, к родственникам Айвена, а потом хоть в прорубь головой. И все равно шла, медленно, как во сне. От ствола к стволу, еще соблюдая осторожность, стараясь ступать бесшумно. Но уже почти не контролируя собственное тело.

Большой, просто огромный, медведище на тропе услышал мои шаги в последний момент, когда мне оставалось до него всего несколько метров пройти лесом, в обход его непонятного занятия. Я еще успела подумать, что как- то странно незваный пришелец успел вырасти: когда я бежала за Кристинкой на скалу, он, конечно, выглядел крупным самцом, но не казался мохнатой горой. Или это оттого, что я вернулась в человеческое тело, а оно у меня заметно меньше медвежьего? Масштаб сместился?

Господи, о чем я думаю… Айвен…

Черно-волосатая гора с недовольным рыком оторвалась от своего занятия и резко, быстро так обернулась ко мне окровавленной пастью. Словно он и не весил несколько центнеров, а был легкой бабочкой в полете. Морда влажная и алая, белые огромные клыки на этом фоне выделяются особенно четко, и в глазах бешенство.

А мне уже все равно! Вот как увидела эти следы пиршества, так и все равно!

— Ах ты… Ах ты гад проклятый! — заорала я надтреснутым от боли и ярости голосом и, как последняя дура, залитая слезами, с кулаками бросилась на мощного зверя. — Скотина! Сволочь! Чтоб ты сдох! Что б тебя… и твою мать! И триста раз во все дыры!

Это было так странно — огромное дикое животное, вставшее было на задние лапы и явно приготовившееся прихлопнуть меня передними как надоедливую муху, чтобы потом разорвать в клочья и сожрать, от моего неумелого, но отчаянного мата вдруг застыло. Вот как стояло в позе вздыбленного мужика с поднятыми когтистыми лапищами — так и заморозилось.

Я не успела вовремя среагировать, да и не могла, наверное, на меня помутнение нашло. Поэтому просто галопом проскакала последние метры до медведя и с разбегу врезалась в него всем телом, в отчаянии замолотив кулаками куда-то в могучий меховой живот.

Атакованный зверь отчетливо хрюкнул и сел на задницу, потом обхватил меня передними лапами и придавил к себе так, что я только и могла, что барахтаться, пихаться и орать. Кусаться не получалось, потому что мне в рот сразу шерсть набилась, тьфу. Я рыдала, брыкалась из последних сил и орала что-то матерное и бесполезное, каждую секунду ожидая, что страшные клыки вопьются в руку или в плечо, и разорвут, и…

А он все никак не впивался, не рвал и не грыз. Держал только, гад, так крепко, что ребра заныли. А потом к моей макушке сверху спустился огромный нос и тщательно обнюхал. И лизнул.

Нет, все же предположение о том, что собирающийся сожрать меня зверь сначала пробует на вкус, слишком сумасшедшее. А другого у меня не было, поэтому я замолчала, перестала отбиваться, вообще застыла, вцепившись пальцами в черный мех.

Медведь чуть-чуть ослабил хватку, еще раз меня обнюхал и вдруг спросил:

— Ты кто?

Следующие пять минут я билась в истерике, невнятно выкрикивая то «Айвен», то «скотина», обнимая медвежью тушу и самозабвенно проливая реки слез ему в мех. Обернувшийся зверем муж держал меня, нюхал, сопел и молчал. А когда я отревелась, настойчиво спросил:

— Ты кто? Ты ведь не Золотинка.

Я замерла. Слезы как-то сами собой кончились.

Оторвав лицо от меховой груди, я снизу вверх посмотрела на медведя. Хотела что-то сказать, но губы дрожали, а язык вообще не слушался. Только что вроде чувствовала такое огромное облегчение, почти счастье, оттого, что он жив, и вдруг… что я ему теперь скажу? Как объясню свой обман? Какие слова вообще тут можно найти?

Оттолкнет, заберет ребенка и уйдет. И будет прав…

— Где моя жена? — в его голосе уже сквозил первый ледок отчуждения.

А я по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Как он догадался, откуда узнал? А, неважно.

— Она умерла? — Медведь опустил лапы, и теперь не он держал меня, а я, как маленький ребенок, из последних сил цеплялась за его шерсть. — Я опоздал. Понятно… Понятно.