Я собрала со стола пустые чашки и понесла их на кухню. Мне хотелось остаться одной, чтобы никто не мог подсмотреть смятение на моем лице или подслушать сомнения в моих мыслях. Я не привыкла постоянно находиться на виду, в окружении людей, из которых как минимум двое по долгу службы умеют считывать эмоции.

Я поставила чашки и тарелки в посудомоечную посуду, машинально смахнула крошки со стола. Теперь, когда я представила Молчанова сидящим за столом на террасе, я не могла остановиться и не представлять его везде. Один призрачный Молчанов валялся на диване с книжкой, второй щелкал пультом телевизора, третий жарил яичницу, четвертый загружал в холодильник продукты, пятый включал посудомойку… Я приложила палец к кнопке, как будто могла почувствовать прикосновение Молчанова, и тут же убрала. Не надо. Так можно далеко зайти.

Взгляд упал на дверь, ведущую в ванную комнату. Мгновенно передо мной вырос шестой призрак, самый сногсшибательный — босой, с мокрыми волосами, с одним лишь полотенцем вокруг бедер. Нет! Нет. Я была в этой ванной, я видела: она гостевая. Там ничего не напоминало о хозяевах — никакой косметики, зубных щеток, бритвенных станков, фенов и расчесок. Там даже полотенца были отельные — большие, белые, сложенные в стопку. Молчанов мылся в другом месте. Где-то на втором этаже.

Один раз подумав об этом, я уже не могла выбросить эту мысль из головы.

Я оглянулась: Кирилл разговаривал с Олегом и Колей. Кажется, они обсуждали рабочие вопросы, до меня доносились обрывки их беседы: «двенадцать тонн не хватает» и «тальмана потеряли накладную». Дедушка лежал в мягком кресле под кадкой со стриженым деревом и читал «Деловой Петербург» недельной давности. Парень из СБ курил у ограждения и болтал с кем-то по телефону. На меня никто не смотрел.

Я выскользнула в темную прихожую и нащупала перила. Гладкое прохладное дерево остудило горячие ладони. Я замерла, не в силах пошевелиться. Я не должна идти на поводу нездорового любопытства. Это какой-то мазохизм — пытаться проникнуть в спальню мужчины, который сам меня отдал другому. Кроме того, если меня застукают наверху, все подумают, что я больная на голову. А Кирилл может догадаться о моих чувствах. Хотя нет, он верил Молчанову как самому себе. И мне он тоже верил…

Сердце застучало даже раньше, чем я осознала, что ступила на первую ступеньку. Больше я не медлила. Взлетела по изогнутой лестнице и оказалась в небольшой уютной гостиной, явно обставленной женщиной: светлая мебель веселой расцветки, пушистый ковер на полу, шкаф с книгами, ваза на комоде. Вечернего света из окна не хватало, чтобы рассмотреть корешки книг и узор на ковре, но хватало, чтобы не споткнуться в сумраке и не упасть.

В гостиную выходили четыре двери. Я по очереди заглянула в каждую. Две комнаты оказались пустыми — вероятно, будущие детские. В одной — нечто вроде гардероба и кладовки, а в последней, самой дальней от лестницы комнате, я обнаружила спальню. Я зашла в нее и закрыла за собой дверь. Нащупала на стене выключатель и щелкнула клавишей. За изголовьем кровати медленно разгорелись скрытые источники света.

Здесь он спал. С Машей. Здесь они любили друг друга. Здесь они зачали ребенка.

На одной тумбочке стояло хрустальное блюдце, в котором поблескивали жемчужные серьги. Там же лежал бальзам для губ и маленький тюбик крема. На другой тумбочке валялись несколько авиационных журналов, зарядка для телефона или планшета, и стояла недопитая бутылка минеральной воды.

Это его сторона кровати.

Я села и вытащила подушку из-под небрежно накинутого покрывала. Поднесла ее к лицу. Да! Это его запах. Не запах туалетной воды или крема для бритья, а запах его тела — тонкий, чистый, родной. Я неловко ткнулась лицом в подушку и здоровой рукой кое-как натянула на себя кусок одеяла. Я буду тут. Пусть меня найдут и убьют. Застрелят, как маму. Плевать.

Беспросветная тоска обрушилась на меня лавиной и погребла под собой. Я еще сильнее вжалась в подушку, потерлась об нее щеками, носом и губами. Побежали слезы. Почему это случилось со мной? Как мне жить дальше?

«Я обезоружена» — запел телефон в кармане.

Я достала его и посмотрела на экран: какой-то незнакомый номер, и, кажется, даже не российский. Я ответила на звонок:

— Да.

— Аня, пожалуйста, уходи оттуда сейчас же, — сказал Молчанов глухим бесцветным голосом.

— Паша? — я не поверила собственным ушам. — Паша, это ты?

— Это я, — жестко ответил он. — Аня, прошу тебя, вылезай из кровати и уходи из спальни.

— А откуда ты?.. — начала я. — Ты что, видишь меня?!

Я села и посмотрела по сторонам. Тут есть камеры? Но зачем они в спальне? Или… Или весь дом нашпигован камерами слежения? Вот я попалась!

— Да, я тебя вижу, — подтвердил Молчанов и принялся меня отчитывать: — Аня, что ты творишь? Ты сказала, что тебе нравится Кирилл, но мешает мое присутствие — я забрал семью и улетел в Америку. Теперь что не так? Зачем ты залезла в мою кровать? Ты подумала, что будет, если тебя там найдут?

— Ничего не будет. Тебя же тут нет…

— Аня, что у тебя в голове? — тихо спросил Молчанов.

Кажется, я нашла камеру. Над входом в спальню висел кондиционер, а на нем отчетливо виднелся квадратик видеокамеры. Я вылезла из-под одеяла, подошла к двери и встала на цыпочки, глядя вверх. Поднесла телефон к уху:

— У меня в голове ты, Паша. Если бы ты знал, как мне тебя не хватает, как я скучаю по тебе…

— Хватит, — оборвал он. — Чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы я бросил Машу и ребенка? Чтобы предал друга? Ты хочешь разрушить все, что мы создавали с таким трудом? Не выйдет, Аня, я тебе не позволю.

— Я хочу быть с тобой, — прошептала я.

Когда мы говорили вживую, я перенимала его манеру вести разговор — намеками и полутонами. Но сейчас, когда я не видела его суровых стальных глаз, я могла и хотела говорить без обиняков.

— Я люблю тебя.

Он замолчал, но я слышала его участившееся дыхание. Я робко улыбнулась в зрачок камеры:

— Я ничего не хочу разрушать — я все знаю, все чувствую и все понимаю. Я готова отдать жизнь за твоего ребенка. Я готова держать Машино платье, когда она будет выходить замуж. Я готова дать Кириллу все, что он захочет. Просто я люблю тебя, Паша, и ничего не могу с этим поделать.

По-моему, он выматерился мимо трубки длинным непристойным ругательством.

— Нет, ты точно ходячее недоразумение, — пробормотал он. — Ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, я не…

Снова послышались матерные слова.

— Аня, если ты и правда меня любишь — постарайся меня забыть, — настойчиво сказал он. — У нас не настолько далеко зашло, чтобы ты страдала обо мне день и ночь. Вы с Кириллом неплохая пара. Займись вашими отношениями. Выбрось меня из головы.

Слезы покатились по щекам, но я продолжала смотреть в камеру. Пусть видит мое заплаканное лицо. Пусть оно снится ему в кошмарах.

— Мы поняли друг друга? — спросил он. — Аня! Мы договорились?

— Как скажешь, Паш…

— Сама скажи!

— Да, мы поняли друг друга.

— Выключи свет, иди вниз и умойся. А потом возвращайся к Кириллу. Ты меня слышишь?

Я кивнула.

— Все будет хорошо, — сказал он таким тоном, словно сам в это верил.

Я сделала, как он велел. Погасила свет в спальне, плотно прикрыла дверь и спустилась на первый этаж. Зашла в ванную. Постояла, забыв, что нужно сделать, и вышла обратно. Наткнулась на Кирилла.

— Вот ты где! А я думаю, куда ты пропала?

Я посмотрела на него. В карих глазах сквозила тревога, как будто он чувствовал, что со мной произошло что-то непоправимое. На самом деле это произошло намного раньше — возможно, в тот вечер, когда Молчанов поставил поднос с виноградом на пол, отказавшись отдать его мне в руки. Или когда аккуратно вытер губы салфеткой, бросил ее в стаканчик и ушел из «Старбакса». Или когда поднял свой самолет со взлетно-посадочной полосы Пулково и полетел на запад, прочь от меня. Но всю окончательность принятого им решения я осознала только сейчас.