От разговора у меня осталось гнетущее впечатление сгущающихся проблем. Все, что касалось Жанны, вызывало у меня страх и отвращение. Я не ждала от нее ничего хорошего. Да, я выкупила у нее список, и свежий гейский скандал меня не затрагивал, но чувствовать себя в безопасности я не могла. Под ложечкой нехорошо засосало.

Какое-то горькое утро.

Маша стояла перед платяным шкафом в нашей с Кириллом спальне:

— Ты хочешь понравиться маме?

— Ну… да.

— Тогда делай, как я говорю! Во-первых, ты должна надеть свой самый роскошный наряд, — она перебрала несколько вешалок и вытащила золотистое плиссированное платье, стоившее целое состояние. — Вот это подойдет! Во-вторых, ты должна сделать прическу и макияж. Маму ужасно бесят местные девчонки, которые шляются по городу в мятых шортах, словно только что вылезли из кровати. Она не любит этот расслабленный калифорнийский стиль, она скучает по русской манере одеваться.

Я вздохнула:

— Все лучшее сразу?

— Угу. В-третьих, называй ее Светлана. Никаких «мама» или «тетя Света», она это ненавидит. И самое главное — покажи, что ты обожаешь Кирилла.

— Но как?!

— Ну, это несложно, — засмеялась Маша. — Как любая еврейская мамочка она хочет, чтобы ее сынок хорошо кушал, спал по восемь часов в день, надевал в морозы шапку и удовлетворял свои мужские потребности. Просто положи Кириллу лишнюю ложку оливье — для первого раза будет достаточно.

— Оливье?!

— Да, оливье! Собирайся, мы сейчас поедем в Санта-Барбару знакомить тебя с будущей свекровью. — Она улыбнулась и пояснила: — Ты смотрела «Санта-Барбару»? Это любимый сериал мамочки. У тебя есть время глянуть хотя бы одну серию.

— Маша, но я… Мы с Кириллом… — Я сформулировала: — Мы не собираемся.

— Не волнуйся, как бы вы оба ни отнекивались, все равно все подумают, что ты его невеста. Ты — первая девушка, которую он привез в Штаты и хочет показать матери. Думаешь, это ничего не значит?

Я застыла посреди комнаты с платьем в руках.

— Маша, я, наверное, зря приехала. Все не так, как должно быть. У меня плохие предчувствия.

— Расслабься, Аня, нельзя быть такой напряженной. В жизни мало вещей, которые на самом деле являются плохими: смерть, болезнь и невозможность родить ребенка. Со всем остальным можно справиться.

Санта-Барбара оказалась тихим малоэтажным городком, похожим на дорогие районы Лос-Анджелеса. Единственное отличие — ее окружали живописные горы, а улочки радовали бесконечными белоснежными арками, словно сошедшими с заставки сериала.

Если сначала я переживала, что одета до неприличия вызывающе — в платье с открытой спиной, да еще и золотистого цвета, — то после того, как увидела Светлану, немного успокоилась. Она выглядела как голливудская кинодива восьмидесятых годов: в парчовом наряде с накладными плечами, с ног до головы в бриллиантах и с невообразимой прической, залитой лаком. К моему удивлению она оказалась голубоглазой блондинкой, и ничем не походила на своих смуглых черноволосых детей. Похоже, они пошли в папу.

Папа Борис Михайлович тоже вышел нас встречать. Вместе с ним подошел пожилой лысый американец — вероятно, бывший партнер и соперник, который переманил сногсшибательную питерскую блондинку в Америку. За ними во дворик вышли охранники, второй пилот Саша, несколько пар среднего возраста и трое детей с собакой. Наверное, чьи-то дети или внуки. Я удивилась количеству гостей. Семейные посиделки внезапно превратились в масштабные смотрины. Все американцы широко улыбались и сверкали большими белыми зубами.

Светлана подошла ко мне и торжественно сказала с явным акцентом:

— Добро пожаловать в Америку! Чувствуй себя как дома!

Может, она сказала это из добрых побуждений, но я сразу же почувствовала себя иммигранткой, приехавшей на поселение к богатым родственникам. Я растерянно оглянулась на Кирилла, он понял мое состояние и обнял нас со Светланой:

— Мама, пойдем в дом, здесь слишком жарко.

На улице и правда пекло.

Когда я согласилась поехать в Калифорнию, я как-то иначе представляла себе поездку. Мне мерещились тропические пляжи, ласковое море и ленивое безделье. Я не думала, что придется навещать маму Кирилла и общаться с толпой его родственников, да еще и находясь в неопределенном статусе.

Дом Светланы гармонировал с яркой личностью хозяйки. Золоченая мебель на гнутых ножках, охапки экзотических цветов в хрустальных вазах, канделябры, шелковые ковры, фарфоровые статуэтки и везде — бесконечные ряды зеркал. Как сильно нужно себя любить, чтобы так часто любоваться своим отражением?

У нас с дедом было лишь одно зеркало. Оно висело в сенях над рукомойником. Но то Овсяновка, а это — Санта-Барбара.

Обед оказался таким же экстравагантным, как и все в этом доме. Оливье красовался в центре стола, окруженный другими русскими «деликатесами», — шпротами, селедкой под шубой и бутербродами с икрой. «Королевский прием в русском стиле», — вспомнились слова Маши. Неужели они собирались это есть? Светлана двадцать пять лет прожила в Америке, но каким-то чудом сохранила привычки из восьмидесятых годов. Наверное, в ее время эти блюда были признаком богатой жизни, и она до сих пор считала их праздничными.

Я вспомнила совет Маши поухаживать за Кириллом. Пусть мама порадуется, что сынок нашел заботливую девушку. Я взяла ложку и потянулась за тарелкой Кирилла, но он сделал страшные глаза и не отдал мне тарелку. Очевидно, он не хотел оливье. Я глянула на Машу. Может, она подскажет, что делать? Но Маша щебетала с мамой, отцом и с кем-то из американских гостей, бегло переходя с русского языка на английский. Олег что-то обсуждал с Сашей. Остальные тоже были заняты, один лишь Молчанов смотрел на меня. Он вопросительно приподнял брови, словно спрашивая, не нужно ли мне помочь. Такое ощущение, что он за мной наблюдал. Я слабо улыбнулась и покачала головой. Положила ложку на место.

— Ну что ж, — сказал Борис Михайлович, поднимая бокал шампанского. — Не могу не отметить, что сегодня большая и дружная семья Кохановских собралась в полном составе. Редчайший случай и потому — вдвойне приятный.

Это прозвучало так, словно и муж Светланы, и Молчанов, и я — все мы были Кохановскими. Борис Михайлович продолжил:

— Наша любимая старшая дочь через три дня станет женой прекрасного человека, который неоднократно подтверждал нам свою преданность, а сын наконец встретил девушку, которую захотел нам представить.

«Нам, нам». Я снова машинально глянула на Молчанова. Он ответил задумчивым взглядом, который я не смогла расшифровать, и отвел глаза. А другие гости радостно кивали, слушая главу семьи. Я поймала себя на мысли, что все это напоминает мою работу: скучное сборище малоинтересных людей, которые заплатили за то, чтобы я присутствовала на их вечеринке. Я улыбалась, изображала заинтересованность, а сама витала в облаках. Возможно, над Гренландией.

— Так поднимем же бокалы за то, чтобы наша семья крепла, ширилась и процветала! — завершил Борис Михайлович свою речь.

Я вежливо сделала несколько глотков ледяного колючего напитка и хотела поставить бокал на стол, но Кирилл удержал мою руку:

— Нет-нет, выпей до дна!

Что-то в его поведении настораживало. Его глаза улыбались, а лицо было серьезным. Я в очередной раз беспомощно глянула на того, на кого не стоило бы смотреть так часто. Брат, не брат — главное, он мне не нянька. Я должна сама справляться со своей жизнью. Молчанов не ответил на мой взгляд. Я не стала спорить с Кириллом и допила шампанское. В губы мне что-то ударилось — что-то холодное и тяжелое, напоминающее кусочек гренландского айсберга.

Я отдернула от губ бокал и заглянула в него. Там лежало кольцо с огромным, просто гигантским бриллиантом. Оно сверкало так ослепительно, что во все стороны разбегались переливающиеся лучи света.

— Нет, — беззвучно прошептала я пересохшими губами.