Я не испытывала горечи. Молчанов меня отверг, но сделал это, не оскорбив и не обидев. К тому же подобное случилось не впервые. Сколько раз он должен повторить, что не заинтересован в отношениях со мной, прежде чем я пойму и отстану? Пришла пора услышать его. И поверить ему. Это рукопожатие поставило жирную и окончательную точку в нашей несбывшейся любви.

Я огляделась.

Олег все еще читал книгу о нежных наказаниях. Он быстро перелистывал страницы, иногда вскидывая брови, а иногда громко и озадаченно хмыкая. Без бороды и с нормальной человеческой стрижкой он уже не напоминал лесного бродягу или городского бомжа. Он стал весьма привлекательным мужчиной среднего возраста. Да, не молод, но и не настолько стар, чтобы перестать нравиться женщинам. Наверняка он пользовался бешеной популярностью у дамочек бальзаковского возраста, предпочитавших крупных молчаливых самцов. Но Олег не собирался жениться. Он хранил верность своей однокурснице, с которой пережил роман сто лет назад, — хотя вряд ли он планировал оставаться холостяком до конца жизни. Просто так сложилось.

А Кирилл, напротив, обещал Леночке не жениться ни на ком, кроме нее. Однако он собирался нарушить клятву и жениться на подходящей девушке. Я не сомневалась, что рано или поздно он такую встретит, несмотря на уверенность Лены.

Я глянула на Бориса Михайловича, дремавшего на диване с повязкой на глазах. У этого тоже были большие проблемы с личной жизнью. Его жена ушла к партнеру по бизнесу двадцать пять лет назад. Бросила двоих детей и укатила в Америку за новой любовью и лучшей долей. Почему он не женился второй раз? Не захотел? Решил, что проще и дешевле обходиться любовницами? Скоро он встретится с бывшей супругой на свадьбе дочери, которая ждет ребенка от мужчины своей мечты. Ей тоже пришлось несладко. Сколько Паше было лет, когда она разглядела его пробуждающуюся мужественность? Двенадцать? Машу укусила безобидная змейка, а маленький Паша испугался и попытался отсосать яд…

Ни у кого не складывалось просто. С чего я взяла, что стану исключением?

Я обвела взглядом остальных пассажиров. Наверняка у каждого была своя история любви, страсти, разочарования, нежности или одержимости. И ничего, все жили дальше. И я буду жить. Если мы не можем быть любовниками, то быть братом и сестрой — не такая уж плохая альтернатива. Мы не наделали глупостей, не разбили чужие сердца, не исковеркали жизни — это уже достижение.

А главное — мы могли смотреть друг другу в глаза, не краснея от стыда.

Когда самолет сделал широкий круг над морем и начал снижаться над бесконечными квадратами жилых кварталов — красные крыши, зеленые кроны деревьев, голубые капли бассейнов, автомобильные развязки, дымка на горизонте, выгоревшие холмы, кучка небоскребов в центре, — у меня возникло острое и ясное осознание того, что я перевернула одну страницу своей жизни и открыла другую.

Мне было немного жаль того, что не сбылось, но к этому тоскливому чувству примешивались и другие — смирение и облегчение. Кирилл принес банку газировки, открыл и протянул мне:

— Знаешь, я много раз прилетал в Лос-Анджелес, но с тобой все по-другому. У меня ощущение, что наконец-то моя жизнь становится такой, как я мечтал.

Маше очень шла беременность. Ее грудь стала еще пышнее, карие глаза сияли радостью, а блестящие волосы завивались в тугие мелкие колечки. Она обняла меня сразу после того, как мы прошли таможенный и паспортный контроль.

— Спасибо, что согласилась приехать, — сказала она, целуя меня в щеку — и не символически, как принято в светской тусовке, а по-настоящему, губами. — Как твое плечо? Сильно болит?

— Да не очень. Пока еще заклеено пластырем, но скоро заживет.

Я сама не ожидала, что мне так приятно будет увидеть Машу. Она пахла вкусными духами, искренне радовалась встрече и лучилась позитивом. Ее руки, когда она обнимала меня, были теплыми и мягкими. Я не могла в очередной раз не вспомнить, что моей маме было бы приблизительно столько же лет. И, может быть, она бы тоже брызгалась духами, беззаботно смеялась и тискала меня после разлуки.

После меня Маша бросилась на шею отцу, мрачному и уставшему после долгого перелета, потом брату, потом жениху. Молчанов притиснул ее к себе и чмокнул в подставленные губы.

Я прислушалась к себе. Ничего. Не так больно, как я ожидала. Почему-то я изначально не ревновала к Маше. Возможно, потому, что сама хорошо к ней относилась. Или потому, что признавала ее право на Молчанова, — выстраданное, вымечтанное и пронесенное через годы. Я тоже его хотела, но я хотела его всего два месяца, а она хотела его всю жизнь. У нее было преимущество, и мне в голову не приходило его оспаривать.

Меня больше напрягало то, что когда-то он женился на Леночке. Вот Леночку я недолюбливала, несмотря на ее статус жертвы. Я даже ревновала к ней.

Пока дружная семейка Кохановских-Молчановых обнималась, целовалась и справлялась о здоровье друг друга, как будто они не виделись десять лет, Олег руководил сортировкой багажа, вызовом такси и распределением гостиниц. Он болтал по телефону на английском языке, одновременно давая указания двум парням из СБ, прилетевшим с Борисом Михайловичем. Также он взял на себя общение с пассажирами, которых мы привезли из Питера.

Мне вдруг показалось, что он слишком суетится. Раньше я за ним такого не замечала.

Маша оторвалась от папы, брата и жениха и подошла поздороваться к Олегу:

— Голубев, ты феерический дятел, — сказала она, вставая на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. — Ты почему раньше не побрился? Я уже и забыла, какой ты красавчик.

— Ну вот потому и не брился, — ответил Олег. — Чтобы ты не приставала.

Она громко рассмеялась:

— Голубев, я все оценила! Вечером готовься, я накачаю тебя вином и буду грязно к тебе приставать.

Нашу группу, стоявшую в центре зала прилета, обтекал плотный людской поток. Мы явно всем мешали. От неумолчного гомона и усталости у меня закружилась голова.

— Вечером я буду дрыхнуть в гостинице, а не пьянствовать с беременной женщиной.

— Да щаз! — возмутилась Маша. — Никаких гостиниц. Отец, если хочет, пусть живет в «Хилтоне» со своими телохранителями, а ты будешь жить у нас. Найдем мы тебе свободную кровать!

— Ну, Маша, ну нафига… — попробовал возмутиться Олег, но она его не слушала.

После недолгого обсуждения было решено, что Борис Михайлович, двое охранников и второй пилот Саша поселятся в гостинице. Они будут спокойно отдыхать (то есть спать днем во избежание джетлага), знакомиться с городом (кушать удон в Литл Токио) и заниматься бизнесом (у слуги народа были назначены деловые встречи). Остальные — мы с Кириллом и Олег — поселимся в доме Маши и Молчанова. А «запасные» пилоты со стюардессами планировали улететь в Питер уже сегодня вечером, чтобы вернуться за нами через неделю.

Свадьба была назначена на следующий четверг.

Пока стояли в пробках и медленно продвигались на север в сторону Голливуда, я теснилась на заднем сиденье между Кириллом и Олегом. Маша вела «джип» уверенной рукой выспавшегося человека, а мы все клевали носами. Кроме, возможно, Молчанова. Тот привык к смене часовых поясов и выглядел бодрее остальных. Его галстук, распущенный в кабине, снова крепко обхватывал шею. Только лицо чуточку осунулось и побледнело: все же двенадцать часов за штурвалом не прошли бесследно.

Минут через сорок мы подъехали к белоснежному дому, скрытому в зарослях папоротника и цветущих розовых кустов. По периметру участок окружали кипарисы и высокие раскидистые пальмы. Пахло морской солью, горячим песком из пустыни, сосновой смолой и тропическими цветами. Я поняла, что запомню этот пряный насыщенный запах на всю жизнь, — первый орешек в мою кладовую памяти.

Мы выгрузились из машины и подошли к дому. Кирилл оценивающе посмотрел на арочные проемы окон, колонны, обрамлявшие веранду, причудливую ковку перил, и воскликнул: