— Не скажу.

— А вы женаты?

— Тебе зачем?

— Ну надо.

Он хмыкнул и растопырил пальцы. Кольца на них не было.

Дни проходили, а мы с Кириллом так и не поговорили о Лене. И я не была уверена, что этот разговор необходим.

Молчанов не врал, Кирилл действительно был травмирован прошлым. Хуже того, он не залечил эту травму, иначе не цеплялся бы за меня. Он спасал меня, чтобы спасти себя.

Я не могла уйти от него сейчас.

Мне хотелось зайти в спальню Молчанова и помахать перед камерой руками. А потом дождаться звонка и спросить: «Паша, что мне делать?». Молчанов единственный знал, что делать с Кириллом и со мной. Мне хотелось набрать тот номер, который высветился в телефоне, когда я обнимала его подушку и обливала ее слезами. Мне хотелось услышать его голос. Но я не смела. Он сделал свой выбор, я — сделала свой. И даже Кирилл его сделал, хотя в отличие от нас он принял решение не сам, а лишь подчинился решению Лены. Это она его бросила — а он просто жил с этим как мог.

И он неплохо справлялся. Если бы я не знала о его душевных проблемах, я бы и не подумала, что с ним что-то не так. Он всегда был добр и приветлив со мной. Он много работал, приезжал иногда за полночь, но все остальное время мы проводили вместе. Ужинали в ресторанах, пили кофе на террасе, смотрели кино, общались. Но почему-то так получалось, что наше общение носило оттенок отстраненности. Я и половины ему не рассказала из того, что рассказывала Молчанову или Олегу — о родителях и своей холодности, о работе у Василия Ивановича, о дедушке и планах на будущее. Я даже не сказала, что деньги, подаренные им в качестве платы за месяц, забрала полиция. Он тоже многих тем не касался. Я понимала: иначе и быть не может. У меня свои тайны, у Кирилла — свои, и мы оба не собирались друг другу открываться. Не потому, что не доверяли, — просто не было внутренней потребности.

Нас связывала не любовь, а нежность. Не жалость, не сочувствие, не деятельное желание помочь, а обычная человеческая нежность, проявлявшаяся в уступках, чуткости и взаимной заботе. Это единственное, что мы могли дать друг другу.

Мы много занимались сексом. Каждый день, не по одному разу. Я ни разу не кончила и со временем перестала возбуждаться, но меня это больше не беспокоило. Мне нравилось отдаваться Кириллу, нравилось быть нужной.

Как-то вечером Кирилл крикнул из кабинета:

— Аня, иди сюда, с тобой Маша хочет поговорить!

Я вспыхнула от радости и страха. Радость состояла в том, что я не напрасно мучилась с заживлением раны, ездила на перевязки и терпела боль, — я делала это ради маленького Молчанова, который родится зимой. А страх был в том, что большой Молчанов мог стоять за Машиным плечом.

Так и оказалось. Они сидели в залитой солнцем комнате, он ее обнимал («чтобы влезть в кадр», — тут же пронеслась гадкая мысль), на заднем плане виднелся выход в зеленый сад и, кажется, голубел бассейн. Птицы щебетали так громко, что фонили микрофоны ноутбука, — я не узнала ни одну пичужку: все были заморские, американские. Попугаи, что ли?

Калифорнийская идиллия.

Счастье без границ.

Кирилл привлек меня к себе и усадил на колени. Я покраснела. Мне не хотелось, чтобы Молчанов видел нас так близко. Еще с самого начала меня корежило от мысли, что он мог слышать наши стоны, а теперь мне хотелось дистанцироваться от Кирилла как можно дальше.

— Анечка, солнышко, прости меня ради бога! — начала Маша. — Я не смогла повидаться с тобой в Питере, а тут пока обустраивались, пока привыкали к смене часовых поясов…

Она говорила, а я разглядывала его лицо. Он похудел, загорел и не брился несколько дней. Густая щетина покрыла скулы, волосы на голове выгорели, а вокруг глаз остались светлые круги от солнечных очков.

— Я даже не знаю, как благодарить тебя, любых слов будет мало…

Значит, они загорали, купались и вели праздный образ жизни. Его гавайская рубашка — голубая с зелеными пальмами! — была то ли совсем расстегнута, то ли застегивалась ниже той линии, которую захватывала камера. И без того короткие рукава были подвернуты, обнажая мускулистые плечи.

Если бы я увидела его живьем, то упала бы в обморок. А глядя на него по скайпу — всего лишь обмякла на коленях Кирилла.

— Как бы мне хотелось поболтать с тобой, посекретничать, — продолжала Маша. — Всегда мечтала иметь сестру. Или дочку.

Кадык Молчанова несколько раз дернулся, словно он сглатывал. На меня он не смотрел. Похоже, он вообще смотрел куда-то за окно, а не на экран. Зато я могла любоваться его профилем.

— А вы уже знаете, кто у вас родится? — спросила я, чтобы не молчать.

Хотя мне хотелось молчать и пялиться на арийский профиль дальше.

— Пока еще нет, но к вашему приезду узнаем, — с хитринкой улыбнулась она.

Я тоже улыбнулась. Все замолчали и посмотрели на меня.

— Что? — спросила я.

Кирилл шутливо потряс меня за талию обеими руками:

— О чем задумалась, Анна? Маша и Пашка приглашают нас в Америку.

— Зачем?

— На свадьбу! — воскликнул Кирилл.

Он явно был в курсе сестриных дел.

— Я хотела отложить свадьбу до возвращения домой или хотя бы до рождения ребенка, — пояснила Маша. — Мне совершенно не хочется выходить замуж в Америке, а потом переоформлять документы в России. Но Пашка настоял — ему не терпится стать законным мужем. Так что мы решили пригласить родителей и самых близких друзей и сыграть небольшую свадьбу в Лос-Анджелесе.

Пашка никак не отреагировал на этот милый выпад про нетерпение. На лице у него ничего не отразилось. Это Кирилла я могла читать, а Молчанова я могла лишь разгадывать.

— Но… Но я не могу в Америку. У меня паспорта нет.

— Не ври, у тебя есть паспорт! — возразил Кирилл.

— Да, точно… У меня визы нет.

— Я уже договорилась с отцом, он решит эту проблему, — сказала Маша. — Придется съездить в Таллин в американское посольство — там быстрее всего можно получить визу. За пару дней обернетесь.

— Но…

— Аня, ну перестань, — сказал Кирилл. — Неужели тебе не хочется провести недельку на Западном побережье? Солнце, море, Голливуд. Я возьму отпуск, мы прекрасно отдохнем. Вернемся как раз к началу твоей учебы.

Я не удержалась и глянула на Молчанова. Тот быстро отвел глаза. Пальмы на его груди качнулись.

Провести неделю в доме Маши и Молчанова?

Это шутка?

Я же умру там.

— Большое спасибо за приглашение, Маша. Но у меня аэрофобия, я не выдержу двенадцать часов в самолете. Пусть Кирилл едет один, я его в Питере подожду.

— Аня, — ласково сказала Маша, — ну какая аэрофобия? Паша — лучший пилот в мире! Ты даже не заметишь, как пролетит время. Мой отец на дальние расстояния летает только с ним, а уж он-то разбирается в комфорте. Ты должна приехать! Это ведь благодаря тебе я жива. Мы все тебя любим и ждем.

Все-таки он на меня посмотрел. В его стальных глазах промелькнуло что-то невысказанное, едва уловимое, тоскливое. Если бы он не хотел меня видеть — он бы отговорил Машу нас приглашать. Или вообще отложил бы свадьбу. Но он этого не сделал. Он хотел жениться на Маше и хотел, чтобы я присутствовала.

Чего он добивался? Чтобы я сошла с ума? Или он тоже сошел с ума?

— Хорошо, — я улыбнулась. — Я приеду.

— Мы все приедем, — поправил Кирилл.

Незадолго до поездки в Таллин кто-то мне позвонил. Я сидела дома одна, читала новости в интернете. Номер был незнакомый, и я с опасением сняла трубку. Олег предупреждал, что преступники могут прозванивать мой телефон, и нужно быть предельно осторожной, а в сложных случаях сразу обращаться к нему. Женский голос нагло и без предисловий спросил:

— Диана, а это правда, что у тебя было только двенадцать мужчин? Или на одного больше? Тут что-то непонятное, не могу разобраться…

На секунду мне показалось, что сердце выпрыгнет от страха. Это ведь был ключевой вопрос: двенадцать или тринадцать мужчин имели проститутку Диану? Если считать первого, неизвестного мне клиента, — то тринадцать, но Василий Иванович уверял меня, что тот мужчина не считается. Что его нет ни в одном списке и вообще он крайне засекречен. Я верила Василию Ивановичу. Когда Молчанов просматривал мои документы и справки в офисе, он узнал только об одиннадцати клиентах — и то без упоминания имен. Кирилл по официальному списку числился двенадцатым.