— Где Пентаур?!

Жрецы рванули с места быстрее царских лошадей. И когда фараон добежал до башни, он уже слышал торопливые шаги жреца. Пентаур взглянул на фараона и закрыл глаза, но тот схватил его за плечи и зашептал в лицо:

— Дитя мертво, слышишь?! Но ее ты можешь спасти! Слышишь?!

Он за руку поволок жреца к воротам.

— Мне нужны инструменты! — кричал Пентаур на бегу.

— Все будет!

Они бежали, как два загнанных льва, хотя ни у одного не развевался, подобно гриве, платок, оба потеряли их еще у башни. Стражники, державшие лошадей, бросились врассыпную, и фараон чуть ли не закинул жреца в колесницу. Пентаур едва успел ухватиться за бортик, когда хлыст просвистел над его головой. У дворцовых ворот оба замерли, чтобы отплеваться от забившего рот и ноздри песка, а потом вновь понеслись по дворцовым переходам, как угорелые, и никто не рискнул встать у них на пути.

У стены стражников стояло трое врачей, но их не впускали. Вооруженные кнутами юноши стойко закрывали уши на посылаемые им проклятья. Приказ фараона! — слышал в ответ каждый, кто пытался их усовестить, слыша крики царицы.

Пентаур вырвал ящик с инструментами у ближайшего врача и ринулся за фараоном в открывшуюся в стене стражников лазейку. Фараон пал на колени подле Кекемура. Юноша зажал Нен-Нуфер в кольцо рук, и та билась теперь головой ему в грудь. Фараон подхватил обессиленную царицу на руки и, велев Кекемуру убираться вон, опустил на кровать. Пентаур тотчас припал ухом к ее животу.

— Я верно ошибся в расчетах! — прохрипел жрец. — Это смерть не царицы, а ребенка…

— Ты не ошибся, — пролепетала Нен-Нуфер, поднимаясь к воспитателю, и вновь со стоном повалилась на спину.

— Она мне не сестра, — закончил за нее фараон, — и потому ребенок не мог быть наследником, за которого я платил бы матерью.

— Не сестра? — Пентаур даже выпустил запястье Нен-Нуфер, на котором прощупывал пульс.

— Да, я врал! — прорычал фараон, протирая ладонью лоб жены. — И заставил Ти подтвердить, что отец ее дочери фараон, чтобы Нен-Нуфер оставила ради меня Хатор, и теперь Хатор наказывает меня! Но не ее, слышишь? Сохрани ей жизнь, даже если она решит оставить меня.

— Я сделаю все, что в моих силах, если на то будет милость Пта, — едва слышно сказал Пентаур, не склоняя перед фараоном головы. — Позови слуг.

— Сейчас я твой слуга. Никто не должен знать нашей тайны. Ты сам прекрасный врач, а согреть воды и принести свежую простынь я сумею сам. Сохрани мне жену, слышишь?!

— Ты не должен видеть ребенка, — настаивал на своем жрец.

— Я сделал многое, что не должен. И взять на руки мертвого сына после всего не такой уж и грех.

— Если я сумею достать его целиком.

— У нее отошли воды, он должен родиться сам, насколько я смыслю в женской природе.

Фараон вновь склонился к Нен-Нуфер, когда она со стоном вцепилась в покрывало.

— Положи ей на лоб, — Пентаур протянул фараону смоченную в опиуме губку и одним рывком разорвал подол платья. Фараон отвернулся от жреца, глотая слезы, готовый для себя самого попросить маковых зерен, которыми успокаивают детей. Он слышал звон медицинских инструментов и страшился обернуться, да и смотреть в ныне спокойное лицо жены было куда приятнее, чем на окровавленные простыни в ее ногах. В ноздри бил запах воскуренных жрецом смол, уши заполнял его тихий голос, шепчущий молитвы, и фараон не сразу расслышал приказ Пентаура.

— Надави на живот!

Фараон, обернувшись, увидел лишь покрытую испариной макушку жреца, склонившегося к поднятым коленям царицы. — Дави на живот! — повторил Пентаур нетерпеливо. — Я держу его голову. Еще! Еще! Как только я сумею выкрутить плечи, он свободен! Все!

Даже когда Пентаур положил на покрывала склизкое тельце, фараон не сумел убрать рук, а только сильнее надавил на пустой живот жены.

— Ступай в купальню и омой его, — Пентаур убрал нож, которым перерезал пуповину, и когда фараон не двинулся с места, добавил едва слышно: — Я понимаю, как это тяжело, но и мне сейчас не легче, поверь мне.

— Я знаю и совсем не уверен, что мне дано любить ее сильнее твоего.

Фараон бережно взял мертвого сына на руки и, как слепой, нащупывая ногой каждую ступеньку, спустился в купальню. Холодная вода казалась кипятком, так обжигала она дрожащие руки. Бережно закутав ребенка в полотенце, фараон остался сидеть на приступке ванны, пока к нему не спустился Пентаур, чтобы омыть руки.

— Время, — сказал он тихо, но фараон не протянул ему ребенка, только сильнее прижал к груди.

— Как долго Нен-Нуфер будет спать?

— Достаточно, чтобы сильная боль стихла. Потом я дам ей новое лекарство. Швы могут болеть с месяц, и пока ей лучше не садиться.

— Ты останешься при ней?

Пентаур покачал головой.

— Мне нужно вернуться в храм. Амени не справится без меня.

— А здесь не справлюсь я! — почти закричал фараон.

— Я не врач, повелитель. Я — жрец Пта, но я дам наставления дворцовым врачам. Самое страшное позади, — он вновь протянул руки. — Отдай ребенка.

Фараон склонился над младенцем и запечатлел на лбу поцелуй.

— Как скоро Нен-Нуфер проснется? — повторил он вопрос. — Я бы очень хотел, чтобы она взяла на руки сына прежде, чем из него сделают мумию.

— Нынче слишком жарко, чтобы ждать. Да и не думаю, что Нен-Нуфер пойдет это на пользу. Как и тебе. Отдай ребенка! Дождись живого и положенного срока. Не гневи Богов, повелитель.

И фараон, в последний раз поцеловав сына, протянул неподвижное тельце жрецу и тут же отвернулся, чтобы не видеть, как тот тоже нагнулся к ребенку с поцелуем.

— Умойся, повелитель, — сказал Пентаур, закрывая лицо ребенка свободным краем полотенца. — Я велю сменить на кровати простыни. Сейчас царица не проснется, если осторожно приподнять ее.

Пентаур вышел, а фараон продолжал сидеть с согнутыми руками, будто все еще держал в них мертвого сына.

— Хватит!

Сусанна с силой ударила по листам и выбила всю стопку из рук опешившего Резы, проглотившего даже последнее слово.

— Довольно!

— Осталось совсем чуть-чуть, моя царица!

Реза поднялся с дивана и поклонился.

— Я не твоя царица! Ты не он и никогда им не будешь!

— Но и ты не она, — произнес Реза достаточно резко. — Все пошло немного не так, как думал Пентаур, верно? Но я даже рад, что твой воспитатель ошибся, а теперь уходи, как ты обещала ей. Уходи, тебе нет места среди живых! Уходи с миром. Сколько же можно мучить меня? Сколько же можно?

— Сколько же можно мучить меня?! — вскричала Сусанна, швыряя пустой бокал в бледное лицо Резы. — Хватит! Я устала от твоего продолжения! Это мой роман, оставь его в покое. Пиши про своего прадеда и свою мумию! Оставь в покое мою Нен-Нуфер! Она не твоя статуя, слышишь? Не твоя! И я не твоя!

Реза перегнулся через стол и, схватив Сусанну за шею, выволок из-за стола.

— Тебе стоит освежиться!

Он потащил ее дальше на палубу и под удивленные взгляды хозяев лодки нагнулся с Сусанной к самой воде и на мгновение окунул ее с головой.

— Я говорил тебе о живительной силе нильской воды?

Сусанна крутила головой, обдавая Резу брызгами, и пыталась откашляться. Платье на плечах намокло, и она судорожно отжимала ткань. Мустафа протянул Резе тряпку, которая оказалась длинной рубахой, и Реза отконвоировал Сусанну обратно под навес, и когда та переоделась, произнес тихо:

— А теперь ты сядешь и не откроешь рта, пока я не закончу говорить. Иначе я заставлю тебя поплавать в реке.

— Я не умею плавать, я говорила тебе уже, — пролепетала Сусанна, пытаясь отжать волосы испорченным платьем.

— Потому тебе лучше молчать.

Реза молча собрал рукопись и, придавив листы неразбившимся бокалом, невидящим взглядом уставился на них.

— Не смей к ним больше прикасаться. Я стер в кровь пальцы, пока писал это. Если ты повредишь хоть один лист, мне придется переписать его.