— он тоже не падал.

— Оставайтесь с миром! — отступила от них Сусанна и низко поклонилась.

— Тоже тронулась?

Аббас схватил ее за плечо и попытался развернуть к двери.

— Я хочу снять ожерелье.

И серьги тоже! И, не найдя ларца, Сусанна опустила украшения просто на стол. Сразу стало легче дышать, и она поспешила прочь из гробницы, и, пока Аббас закрывал дверь, уже была наверху.

— Я поднимусь на крышу за одеждой.

Когда она спустилась в шортах и футболке, Аббас уже сидел за столом и подле ее тарелки лежал паспорт.

— Мать решила не будить Резу. Так что мы завтракаем вдвоем?

— А почему мадам Газия не ест с нами?

— Она уже поела. А ты действительно собралась печь торт?

Сусанна кивнула. Аббас тяжело вздохнул и крикнул матери, наверное, поторопиться. Сусанна уставилась в скатерть. А что если Реза разозлится на них за самоуправство со статуей? Так не хотелось портить мистеру Атертону его первый день рождения. Решение казалось теперь слишком спонтанным — что это она раскомандовалась в чужом доме… Только вздыхать поздно. Авось обойдется. И он всегда может притащить статую обратно.

Однако первым делом Сусанна решила спрятать паспорт. Рюкзак не оправдал доверия. Теперь очередь чемодана — она сунула паспорт под подкладку на самое дно и потянулась к телефону, чтобы найти рецепт торта, но, увидев сообщение от сестры, чуть не выронила его. И даже когда поняла, что родители все еще не знают про ее побег из отеля, не сумела сдержать дрожь в ногах и плюхнулась на кровать. Уже застеленную. Господи, мадам Газия успела побывать и здесь!

Живот до сих пор крутило от крепости кофе. Хозяйка бухнула в ее чашку от души или со злости, но Сусанна не жалела, что заглотила кофеиновую бомбу. Вставать на рассвете не для растущего организма. Но если она завалится спать, Реза останется без обещанного торта. Живо нацепить длинную юбку и бегом на кухню!

Гугл переводил названия ингредиентов на английский, а Аббас уже по-арабски объяснял матери, что нужно гостье. За пять минут она собрала необходимые для медовика продукты и осталась в кухне одна. Аббас сообщил, что собирается заняться обработкой фотографий, а мадам Газия исчезла молча. И то верно, Реза не допускает мысли о двух хозяйках! Тоже мне, хозяйка нашлась! Еще недавно ты считала себя пленницей мистера Атертона. Сколько вообще настоящий хозяин собирается еще спать? Не разозлится ли он в дополнение к статуе еще и на то, что его не разбудили к завтраку? Впрочем, тут ее вины нет, она честно передала его просьбу матери.

Однако сердце все равно не находило в груди привычного места, и руки тряслись настолько, что Сусанна чуть не опрокинула на себя кастрюлю с кипятком, пока топила мед. Ну кто тебя за язык с тортом тянул? Печь не умеешь, выйдет несъедобная хрень, так еще и изуродуешь себя! Ничего, масло хорошо смешалось, и все остальное тоже — даже миксер не задымился!

Только что делать сорок минут, пока тесто вылеживается в холодильнике? Что, что! Мышкой прокрасться в библиотеку и забрать недочитанную рукопись. Реза продолжал преспокойно спать. Только вновь раскрылся. Однако нынче можно укрыть его без риска для жизни. Если только шкаф не вздумает упасть. Ага, думаешь поумнеешь, коль получишь по башке всеми томами «Британики» одновременно? Шутки шутками, а словарем бы получить не мешало… Мистер Атертон мог бы и фильтровать лексику — знал же уровень своей читательницы! Скажи спасибо, что он написал за тебя продолжение и, если ты дома плотненько посидишь со словарем, то даже не станет претендовать на соавторство. Ведь не заберет же он рукопись. Она готова вернуть кольцо, но не историю фараона. Первые листы все равно уже лежат в чемодане.

Сусанна вернулась на кухню и присела к крохотному столику — за ним, наверное, мадам Газия и ест в гордом одиночестве. Интересно, а во времена отца Резы дела обстояли иначе? Может, она с таким рвением застелила нынче кровать, потому что Сусанна осквернила собой ее женскую память… Лучше не думать — в этой семейке сам черт ногу сломит! Как и в рукописи мистера Атертона.

Никогда прежде ладья Амона так медленно не пересекала небо, как в последовавшие за разлукой дни. Прочитав гимн Осирису, фараон долго глядел в сторону дома Сети, но даже тоскующий взгляд не мог проникнуть сквозь густые ветви многочисленных финиковых пальм, сладость плодов которых ложилась нынче на язык горечью. Фараон почти не притрагивался утром к еде — не желая есть в одиночестве, он избрал голод, хотя порой с тоской вспоминал времена, когда ежедневно делил утреннюю трапезу с Никотрисой, и все равно не приглашал к себе царицу. Ночи он тоже проводил в одиночестве, а если и звал кого на ложе, то отсылал, едва насытившись.

Фараон не чувствовал прежней радости от близости женского тела. Весь трепет остался в ладонях жрицы Хатор, имя которой давно не слетало с его уст. Много лун минуло с разлива Реки, а он все оттягивал встречу с Нен-Нуфер и ее учениками. Он хотел проявить перед Богиней стойкость, да не худшая ли слабость оправдывать свою робость заботами, ведь взгляд с трона непроизвольно скользил на террасу и уносился к пруду и дальше, в гущу финиковых пальм. Сети не спрашивал, когда он собирается навестить детей. Он избегал любых разговоров о них и потому, даже когда оставался во дворце, предпочитал свои покои, а фараон ждал приглашения брата, которое развязало бы руки, связанные страхом рассердить Богиню. Только Сети чувствовал желание младшего брата и потому молчал, но Боги не молчали, и однажды, после молитвы, жрец Маат спросил про царевича, и фараон, даже не успев подумать, сказал, что как раз сейчас собирается его проведать. И, взяв лишь двух стражников, отправился тем путем, которым Асенат привела к нему Нен- Нуфер. И на глазах изумленных юношей так же легко, как и беззаботная племянница, перемахнул через стену и велел им дожидаться его возвращения в саду.

Тишина, сопровождавшая фараона всю дорогу, здесь тут же нарушилась плеском воды. Он не смог сдержать улыбки и принялся гадать, мальчишеская или девичья рука бросает в пруд камешки. Маат направила его в верный час, чтобы не мешать учению, и славно, что они вновь встречаются у пруда, и он сумеет достать для жрицы лотос. Фараон уже несколько раз прикусывал язык, желая отдать распоряжение отослать в дом Сети корзину с украшениями, боясь, что Нен-Нуфер рассердится за подобный знак внимания. Но лотос, лотос она примет из его рук безропотно.

Этот чистый, рожденный из мутной воды, символ новой жизни, которую она, сама того не ведая, подарила ему. Эти прекрасные губы могут хранить тайну, и, быть может, он может открыть ей страшное предсказание. Папирус давно сгорел, но огонь до сих пор опаляет его пальцы. Он не допустит смерти Асенат, он сумеет повлиять на волю Богов, и если к его молитвам присоединится голос Нен-Нуфер, они сумеют убедить Пта изменить расположение звезд… Ее воспитал Пентаур, и потому жрец не рассердится, если фараон посвятит Нен-Нуфер в жестокую тайну. Только бы найти уединение. Если бы возможно было вновь склониться вдвоем перед статуей отца и, испросив его позволения, снять печать с уст. Быть может, Нен-Нуфер согласится отнести вместе приношение? И там, в сумраке гробницы, даже она не увидит его слез.

Окрыленный принятым решением, фараон почти выбежал к пруду. Только вместо приветствия над водой просвистел кнут, и его конец опустился на пальцы царевича, выбив занесенную над жрицей кисть. Райя вскрикнул и упал на колени, пытаясь прикрыть влажной от воды грудью горящую руку. Асенат так и осталась с опущенными в пруд ногами и открытым ртом. Лишь Нен-Нуфер сумела сделать шаг в сторону фараона и с такой силой схватилась за рукоять кнута, что фараону пришлось разжать пальца, и жрица молча зашвырнула его на середину пруда. Асенат в страхе закрыла лицо, а царевич накрыл больной рукой рот. Но кары не обрушились на голову их наставницы. Фараон молча развернулся и пошел прочь, но всплеск воды заставил его обернуться: это Райя бросился доставать символ царской власти, а Асенат, испугавшись за него, побежала следом и успела схватить за руку, чтобы удержать на плаву там, где царевич уже не доставал ногами до дна. Если сын вытащит кнут, то это тот знак, за которым Маат послала меня сюда, думал фараон, не замечая пронзительного взгляда Нен-Нуфер.