— Ты пришел к нам не с миром, повелитель двух земель, — прозвенел в воздухе ледяной голос жрицы. — Но мы отпускаем тебя с миром, коль ты не желаешь остаться с нами.

Фараон покачал головой:

— Я увидел все, что хотел, и не желаю смущать более ваш покой.

— Но ты уже смутил, подняв руку на мальчика…

— Который посмел поднять руку на женщину и жрицу, — перебил ее фараон. — Я не сожалею о своем поступке, и тебе не в чем упрекнуть меня.

— Мне есть в чем упрекнуть тебя, повелитель двух земель. Только пожелаешь ли ты выслушать меня.

— Я всегда готов выслушать любого, кому есть, что мне сказать, если только меня не станут убеждать не верить собственным глазам. Раз ты так спокойна, то это не первая его выходка, и если платье можно сменить и лицо вымыть, то стыд за подобный поступок не смыть с души фараона.

— Если он раскается…

Рука фараона привычно обхватила тонкое запястье, заставив жрицу последовать за ним прочь от пруда в тень финиковых пальм, откуда их было не услышать ни детям, ни оставшимся по ту сторону стены стражникам.

— Я говорю не о себе, мой прекрасный лотос. Я говорю о твоем ученике. Боги не дают мне иного наследника, и в Райе довольно царской крови и коль добавить к ней брак с Асенат, то Кемет получит после меня законного правителя. Вот только будет ли подле него жрица, которая не убоится остановить его, когда он не прав? Сумеешь ли ты воспитать Асенат достойной спутницей моему сыну и приструнить его самого сейчас, покуда он не сжимает в руке кнут и крюк. Сумеешь ли?

Ответом было молчание. Нен-Нуфер глядела на него во все глаза, и приоткрытые губы выдавали недоверие. Только слова вдруг закончились, разум затмило единственное желание — коснуться этих губ, сомкнуть руки вкруг тонкой талии и прижать трепещущее тело к горящему торсу. И Великая Хатор, прознав про безумное желание правителя Кемета, оттолкнула от него свою жрицу. Нен-Нуфер отступила на шаг и обернулась к пруду, хотя и не могла увидеть учеников сквозь пальмы.

— Не слишком ли много ты требуешь от бедной Нен-Нуфер? — спросила она, не обернувшись больше к фараону.

— Я требую лишь то, что ты в силах мне дать, — прошептал фараон, отчаявшись вернуть себе твердость голоса. — Это то, зачем нас свели Боги. Чтобы вдвоем мы сумели воспитать наследника.

Нен-Нуфер обернулась:

— Так какой же пример ты подал ныне своему сыну?

— Любой необузданный порыв будет наказан. Пока он принимает наказание от людей, он может учиться на своих ошибках, когда же взойдет на престол, его станут карать Боги, и тогда он станет с радостью вспоминать мой кнут.

— Твой кнут лишил его возможности писать на несколько дней.

— Пусть пишет правой рукой! И эту боль Райя станет вспоминать всякий раз, когда вздумает перечить тебе. Ра всегда намеренно сводит людей вместе в определенном месте в определенный час.

— В сердце мальчика достаточно боли, и если бы ты помедлил хоть секунду, мне не пришлось бы отбирать от тебя кнут. Райя ни разу не швырнул в меня кистью. Он замахивается, когда устает и злится на свои неудачи, но сдерживается. А вот его отец очень легко расстается с кнутом — что в храме, что у пруда.

Фараон помрачнел.

— Ты не могла видеть этого. Кто рассказал тебе про кнут: Сети или Пентаур?

— Для чего ты хочешь знать это? Мне известно, и того довольно. Райя каждый день ждал тебя и сколько раз вместе с Асенат бежал навстречу Сети, надеясь увидеть подле него тебя. Сколько раз Сети предлагал ему пойти за колесницей, но царевич ждал тебя, чтобы получить дозволение. А ты все не шел, а явившись, ударил его, ударил за вину, которой за ним не было. Вину, за которую он ждал от тебя похвалы, потому что всякий раз, когда он тушил гнев и возвращался к письму, я обещала ему рассказать об этом тебе. И я ждала тебя с таким же нетерпением, как и дети. А нынче я думаю, что лучше бы ты не приходил.

Нен-Нуфер отступила на шаг, и фараон отступил на шаг, но два шага не утаили от них грохот растревоженных сердец.

— Не тебе, жрица Хатор, решать, что должно делать властителю двух земель, а Богам. Маат послала меня сюда, и она же твоими руками вырвала у меня символ власти и передала моему сыну, и руками же Асенат помогла ему удержать кнут. Это воля Богов, и лишь потому я прощаю тебе твои слова.

Нен-Нуфер склонилась перед ним в глубоком поклоне, и фараон непроизвольно потянулся к земле, но нынче с волос жрицы ничего не упало — лотос крепко держался в волосах. Это тоже знак. Знак, что ей не нужно его внимание. Кто же достал лотос? Должно быть, Райя…

От чтения Сусанну отвлек конский топот — Аббас, как ненормальный слетел вниз.

— Police’s outside. They're after you, for sure. (Ha улице полиция. Это за тобой, уверен.)

Сусанна с трудом поняла, что Аббас от нее хочет, но, схватив телефон и рукопись, побежала следом в библиотеку. Реза с трудом стряхивал с густых ресниц остатки сна, и Сусанна была уверена, что Аббас сейчас съездит брату по морде, потому что он уже вылил на него тысячу слов, а в ответе Резы с трудом набралось с десяток. Его, кажется, больше интересовало наличие на плечах пледа. Он перехватывал его под подбородком то одной, то другой рукой, хотя тот и не падал. Однако, когда Аббас выбежал, Реза тут же сбросил плед и протянул к Сусанне руку.

— Please give me your phone. (Пожалуйста, дай мне твой телефон.)

Она покорно отдала, и Реза с такой скоростью заработал пальцами на клавиатуре, что те превратились в мельничное колесо. Когда он просил телефон, явно заметил отсутствие статуи, и Сусанна поспешила нарушить тишину кратким объяснением, на которое Реза просто махнул рукой. Дура, чего к нему со статуей лезешь. У него полиция в доме. И если Аббас прав, и ищут ее, то это дело рук Паши. Козел!

— I found my passport, — пролепетала она, и в этот раз Реза буркнул «I know», но глаз все равно не поднял. (Я нашла паспорт — Я знаю.)

Конечно, он знает! Аббас явно успел все рассказать. Не лезь. Видишь, он пишет кому-то… Адвокату, наверное… Мог бы попросить принести его телефон и позвонил бы — всяко быстрее рассказать, чем описать ситуацию. Дура, полиция, наверное, уже в доме — Аббас ведь побежал открывать. Блин, Суслик, ты должна все объяснить полицейским. Что все?

Извилины тряслись не меньше рук, и Сусанна больше для себя подняла плед, чем для Резы, но дверь библиотеки распахнулась именно в тот момент, когда ее руки обвились вокруг его плеч, и Реза, воспользовавшись прикрытием ее тела, незаметно сунул телефон за спину, а затем отстранил ее очень нежно и так же демонстративно погладил по щеке, попросив оставить их на минуту. Однако полицейский приказал ей остаться, и она опять села на диван, а Реза остался стоять в пледе, как в плаще, и слащаво-вежливым тоном заговорил с полицейским по-арабски, но в ответ явно тоже получил отказ.

Сусанна с трудом оторвала взгляд от подрагивающих усов тучного мужчины, под беретом которого от жары или нервов проступила испарина. Она чувствовала такую же под челкой. В дверях стоял Аббас и не сводил взгляда с окаменевшего лица брата. А за ним еще один полицейский в белой форме, явно рангом ниже, очень похожий на тех, что патрулируют Пирамиды. На Резу глядеть не хотелось, достаточно было бескровного лица Аббаса. О чем они говорят? О тебе, Суслик! О чем еще они могут говорить. Но почему усатый полицейский не спросит ее лично — в конце концов это о ее пропаже заявили! Потому что ты женщина. О тебе можно говорить и без твоего участия. Точно, забыла… Да я и слова сейчас не скажу, кроме одного: Паша — мудак…

Сусанна зажмурилась, чтобы сдержать слезы страха, а когда открыла глаза, не увидела Аббаса, но через секунду тот вернулся с лэптопом. Усатый полицейский втиснулся в кресло под портретом Раймонда Атертона, а бедный Реза, продолжая придерживать на плечах плед, присел подле стола на корточки. Блин, не мог одеться? Да он, наверное, и просил об этом, да его, как и ее, не выпустили из комнаты.