— Я не хотел тебя разбудить.

Реза отошел от кровати к открытой двери в коридор.

— Я заметил свет и решил, что ты не спишь, а потом хотел тихо выключить лампу, но не получилось, увы. Ты всегда засыпаешь со светом?

Какая разница, что она начала бояться темноты только в Египте. Можно согласно кивнуть.

— Как Санура сюда попала?

— Я впустила ее. Зачем же ей из-за меня лишаться привычного места!

— Она никогда не спала на кровати. Тем более со мной.

— Прости, я не знала, — Сусанна тронула подушку: песка на ней, кажется, нет. — Чисто. Но можно сменить наволочку.

Реза едва слышно усмехнулся.

— Это что, приглашение присоединиться к тебе?

Дура ты, Суслик! Язык бы тебе морским узлом завязать!

— Я подумала…

Да ничего ты не подумала! Ты ляпнула чушь, чтобы только не молчать в ожидание того, что скажет он. А вот что подумал мистер Атертон…

— Я рад, что зашел… Никогда не думал увидеть в своей кровати женщину…

Сусанна подтянула одеяло к самому носу. Лучше бы она погасила свет. Он не отогнал кошмар, он привел его к ней.

— Спи, моя царица. Я приду за тобой на рассвете.

И Реза ушел и даже дверь затворил. Сусанна выдохнула. Он ушел и забрал с собой сон. И кошки нет, чтобы обнять. Зачем выгнал бедное животное? Или Санура сама сбежала при виде хозяина? Она бы тоже сбежала, будь у нее документы.

Она закрыла глаза. Бесполезно. Свернулась калачиком. Не помогло. Вытянула ноги, и одеяло странно зашуршало. Включила свет. В ногах лежал лист бумаги. Вот зачем приходил Реза! Принес очередной, миллионный по счету, рисунок, чтобы она нашла свой портрет на рассвете. Ничего. Она найдет его прямо сейчас.

Листов оказалось аж три. И то были не рисунки, а распечатанный английский текст. Ничего, у нее по переводам всегда пятерка. Это разговорной практики не было. До нынешней недели.

«Шел двадцатый день четвертого месяца времени сбора урожая пятого года правления царя двух земель Тети III. Бог-солнца Ра в своем ночном путешествии уже достиг четвертой провинции и вновь установил на земле иерархию четырех рас, где выше всех стояли люди Кемета, затем белые-ливийцы, за ними желтые- азиаты и наконец черные-нубийцы, а фараон до сих пор не спал. Он вслушивался в тишину дворца, стараясь уловить дыхание Сети, спавшего за занавеской. Ровное. Значит, не проснется, когда он на цыпочках пройдет мимо, чтобы направиться на террасу. Там он ляжет на голые плиты, и, возможно, их холод подарит долгожданный сон. Только Сети проснулся и с тревогой уставился в лицо брата.

— Райя, ступай спать.

Всегда, когда Сети хотел напомнить фараону о братском авторитете, он обращался к нему по имени, данном отцом при рождении. Имя, которое он принял после восхождения на престол, не часто произносилось вслух, больше значилось в официальных документах. Им он подписал вчера свиток, чтобы опустить в Реку для начала половодья. Правда, рука дрожала сильнее вод Великой Реки. В месяц шему, когда каждый житель Кемета, вышедший из младенческого возраста, спешит помочь со сбором урожая, властитель двух земель, вместо серпа, взял в руки фиал с вином. И не сладость винограда оставалась на губах, а горечь бессилия перед судьбой…»

— What the fuck!

Сусанна поправила подушку, чтобы удобнее было подсунуть листы под лампу. Суслик, ты же сама велела ему писать продолжение! Я не говорила этого вслух! Так он, похоже, научился читать твои мысли…

«— Ступай спать!

Сети поднялся с походной кровати, которую велел поставить подле царской спальни, и сжал кулаки. Фараон вздрогнул, припомнив детские драки из-за вечно сломанных луков. Сейчас Сети не посмеет его ударить, и все же прежнее преклонение перед силой братских кулаков страхом поднялось в груди фараона.

— Не могу уснуть, — сказал он жалобно, совсем как ребенок, пришедший ночью в материнскую спальню.

— Пригласить к тебе светлоокую ливийку?

Ох, как жаль, что он был босым. Так бы и запустил в наглое лицо сандалией! Да, их никто не слышит сейчас, но сколько можно изводить его язвительными шуточками!

— Это последний раз, когда я позволил себе с тобой откровенность.

— Конечно, — Сети продолжал сжимать кулаки. — Больше тайн и не будет, потому что ты теперь не в состоянии вывести колесницу даже из ворот! Никогда не думал, что из-за женщины ты позабудешь долг перед Кеметом!

— Я помню свой долг. Много лучше чем ты свой! Научись придерживать язык с фараоном, как ты сдерживаешь коней в его колеснице!

— Я сдерживаю коней, чтобы сохранить тебе жизнь. И сейчас я бросаю тебе в лицо правду про твою жрицу, чтобы сохранить для Кемета правителя.

— Нен-Нуфер не имеет к этому никакого отношения! Сколько раз я должен повторить это?

— Столько, сколько необходимо, чтобы я поверил тебе, — выдохнул Сети. — Это началось с разговора со жрецом, и не смей отрицать! Что ты попросил у Пентаура? Разрешения уложить на свое ложе жрицу Хатор!

— Не смей!

Кулаки сжались сами собой, но фараон заставил ноги стоять на месте.

— Не смей приписывать мне грехи, которых за мной нет! Я довольно прогневал Великую Хатор, но нынче и душа, и тело мои свободны от греховных помыслов. И я вижу, что Хатор простила меня… Я столько молил Пта, и он не слышал меня, но стоило жрице Хатор замолвить обо мне слово — я получил ответ.

Сети сделал шаг к фараону и теперь мог бы дотронуться до его груди, но нет, даже наедине он не позволял себе лишних вольностей.

— Так Пентаур принес ответ от Амени?

Фараон покачал головой.

— Мы говорили с ним о твоей дочери.

— Какой прок в беседах с простым жрецом, когда мы ждем разрешение от Амени?

— Пентаур не простой жрец. Он жрец бога Пта и отличный врач. Даже если Амени даст разрешение на брак, я не возьму твою дочь.

На мгновение воцарилась тишина. Сети открыл рот, но фараон успел остановить его поднятием руки.

— Я возьму твою дочь, но не сейчас. Когда мы видели Асенат последний раз до прошлого разлива Реки, у нее и груди еще не было…

— Девочки взрослеют очень быстро, — не смог сдержаться Сети.

— Насколько быстро… Даже если грудь ее станет половинкой граната, Асенат не готова еще стать матерью. Я слишком ее люблю, чтобы подвергать опасности.

— Ты взял Никотрису в тринадцать. Асенат скоро исполнится двенадцать.

— Не сравнивай их. Никотриса уже в десять лет носила платья. Она в мать. И твоя дочь в мать. Сам вспомни, как тяжело было в родах твоей жене. Я не сделаю подобного с твоей дочерью.

По лицу Сети скользнула тень.

— Ты только что сказал, что я не люблю жену.

— Я этого не говорил. Я сказал лишь то, что не хочу подвергать твою дочь опасности, которой ты подверг ее мать по незнанию. Ты не виноват, а мне придется каяться и перед Хатор, и перед Таверет, если с Асенат случится беда. И вот потому я пью. Потому что оставлю Кемет еще на три года без наследника. Отец слишком рано ушел в иной мир, вручив мне бесплодную жену.

— Теперь ты обвиняешь отца! Ты знал с рождения, что женишься на Никотрисе, потому что нет больше во дворце царской крови, достойной тебя, и то не был выбор отца, то был выбор Богов. И теперь выбор Богов — моя дочь, и никто из нас не смеет противиться высшей воле.

— Ты ничего не знаешь про волю богов, а я знаю! — фараон поднял руку и оттолкнул брата. От неожиданности Сети даже пошатнулся. — Моя гробница закончена. Осталось расписать ее. И если я не дождусь брака с твоей дочерью…

— Ты и в правду не дождешься, коль не прекратишь пить!

— Не смей перебивать своего повелителя! — уже рычал фараон. — Если я умру, ты отдашь Асенат Райе, и в их наследнике будет довольно отцовской крови, чтобы править Кеметом. А пока мой сын подрастает, ты будешь направлять его действия во благо Кемета.

— Райя, ты болен? — голос Сети задрожал. — Ты что-то скрываешь? — Фараон покачал головой. — Так отчего ты вдруг заговорил о сыне, которого даже не ты учил стрелять из лука?

Фараон отвернулся.

— Я был ему плохим отцом, но я хочу остаться добрым дядей для Асенат много больше, чем плохим мужем. Мой Райя на год младше твоей Асенат, но когда придет время, он будет уже способен произвести потомство, и она будет способна родить здорового ребенка, — фараон тяжело вздохнул и поманил к себе Сети. — Не смотри, что Райя бастард. Смотри на то, что в нем моя кровь. И рожден он был в любви.