— Там вновь спрашивают тебя, Нен-Нуфер. И в этот раз он сказал, что не уйдет, пока не увидится с тобой.

Лицо храмового стражника не предвещало ничего хорошего. Отчего же они все так недолюбливают друг друга? Неужто охранять Великого Пта хуже, чем покой Его Святейшества? Подобная обида даром не проходит — обязательно скажет что-то горькое про нее верховному жрецу. Что ей ответить тогда про приход стражника? Она скажет Амени правду, лишь о царевиче утаит. Мудрый Амени и сам может вступиться за Кекемура. Он не потерпит такой несправедливости! И его фараон станет слушать так же внимательно, как и брата. Или даже больше, ведь устами Амени с ним говорит сам Пта.

Нен-Нуфер коснулась локтя стражника:

— Я должна увидеться с Амени. Скажи ему о моем желании, когда откроешь ему ворота. Мне есть что сказать ему.

Пусть не думает, что она таится от верховного жреца. Пусть думает, что дворцовый стражник приходит к ней с его ведома. Храмовый стражник кивнул и приоткрыл ворота, чтобы выпустить ее на площадь. Дворцовый стражник заранее отошел шагов на двадцать, чтобы никто не подслушал их разговор, и она засеменила к нему, взметая сандалиями пыль. В руке его, как вчера, лежало ее ожерелье. Он протянул его — лотос тоскливо склонил голову, как и сам стражник.

— Прости, моя госпожа. Я не смог исполнить твоей просьбы. Царевич сказал, что не знает никакой Нен-Нуфер и впервые видит это ожерелье. И убежал.

— Убежал? — переспросила Нен-Нуфер.

— Да, убежал. Что я сделал не так, моя госпожа?

— Ты все сделал так. Скажи свое имя. Я стану молить за тебя Пта и Великую Хатор.

— Рамери.

— Оставайся с миром, Рамери.

Краска вновь сдержала слезы. Как понимать слова царевича? Он не знает никакой Нен-Нуфер. Не знает… Она надела ожерелье с лотосом поверх простого и повернула голову в сторону рыночной площади — нет, она не пойдет к Кекемуру. Она не желает смущать его своим присутствием. За желание помочь ей он заплатил страшную цену. И теперь она знала, за что платит сама — Богиня простила ей то, что она назвалась жрицей. Она не простила того, как она вела себя будучи ее жрицей. Она платит за тот трепет, что ощутила за краткое мгновение, когда ее губы соединились с губами царевича. Это никогда не повторится. Она не увидит его больше. И он позабыл о ней, как велят ему Великие Боги. И она должна забыть, и тогда Богиня сжалится над Кекемуром. Или кто-то другой должен просить за него перед фараоном. Не царевич. Это может сделать тот, кого Божественный с таким нетерпением ждет. Это может сделать Пентаур.

Нен-Нуфер вернулась к воротам. Амени до сих пор не пришел. Быть может, ей позволят увидеться с Пентауром, если она попросит. Однако стража у башни была непреклонна, но лишь Нен-Нуфер показала им кольцо Амени, оба стражника с благоговением отступили от лестницы. Нен-Нуфер поднималась медленно, пытаясь собраться с духом. Что ей сказать, если Пентаур вновь предложит ей стать его женой? И вдруг на середине пути до Нен-Нуфер донесся голос верховного жреца:

— Я ослаб, и этот храм совсем скоро будет твоим, и твоими устами Пта будет говорить с фараоном. Врачами полнится Кемет. Своими руками ты спасешь одного, двух, десятерых, сотню… Но своими устами ты спасаешь весь Кемет. Как фараон не смеет помыслить о собственном благе, так и ты не смеешь менять свет знаний на тело женщины!

Нен-Нуфер думала повернуть назад, но последние слова Амени пригвоздили ее к месту.

— Она не твой свет, она твоя тьма, — продолжал верховный жрец. — Не в добрый свой час ты оказался у Великой Реки. To не светлый Гор, а злой Сет привел тебя туда… Я отошлю Нен-Нуфер прочь, чтобы она не погубила тебя и чтобы ты не погубил ее. Изначально я должен был отдать младенца Хатор, но за твоими слезами не расслышал мудрых слов Пта.

— И я вновь стану рыдать у твоих ног, Святой Отец, — голос Пентаура был тверд, когда Амени весь дрожал от гнева. — Я могу дать счастье одной женщине, но я не смею взять на себя право отобрать его у другой. Я не стану отвечать фараону.

— Не станешь?! — голос Амени взвился. — Ты хочешь вновь наслать на себя немилость, зная, что в этот раз я буду обязан лишить тебя сана. Этого желает твоя плоть, но не разум, и я не допущу гнева Божественного. Я сам отправлюсь к Его Святейшеству и скажу то, что у нас уже есть. Пусть сам решит, которую из женщин положит в свою гробницу, чтобы подарить Кемету наследника. Но свою женщину ты не получишь! Никогда Нен-Нуфер не будет твоей женой. Она отдана Великой Хатор, и проклятье падет на того, кто покуситься на собственность Великой Богини.

Амени замолчал, и сердце остановилось в груди Нен-Нуфер. Если бы Амени знал, что богиня уже наслала проклятье…

— Так будешь писать послание или нет? — голос верховного жреца дрожал, как и колени девушки.

— Нет, — огромной глыбой упал ответ Пентаура и сотряс стены башни.

Заслышав шаркающие шаги старика, Нен-Нуфер бросилась вниз. Стражник даже протянул к ней руку, решив, что она оступилась, но Нен-Нуфер вырвалась и побежала к воротам. Ее попытались остановить, но она изворотливой кошкой проскользнула между охранниками и побежала в сторону Реки. Боги вправе гневаться на нее, но за что невзлюбили они Его Святейшество и несчастную Никотрису? Не снимая сандалий, вступила она в вязкий ил. Спокойная вода поднялась к коленям. Почему ее корзинка не встретилась с пастью крокодила раньше, чем ее плач услышал Пентаур? Как, как ей уберечь жреца от него самого? Исчезнуть, раствориться в водах Реки, будто никогда ее и не было… Бродить у ворот, не смея вступить в царство мертвых — вот, что она заслужила. И Нен-Нуфер сделала еще шаг.

— Госпожа, позволь мне набрать воды.

Она обернулась на звонкий голосок: совсем девочка, из-под короткой юбки выглядывают грязные коленки, да и лицо перепачкано — видно грязной ладошкой утерла пот. Такое хрупкое плечо переломится под тяжестью полного кувшина.

— Позволь мне помочь тебе.

Девочка пугливо прижала к голой груди кувшин, но Нен-Нуфер не отступила и с улыбкой повторила просьбу. Зачерпнув воды, она вышла на берег и взяла девочку за руку. По дороге та рассказала, что вся семья ушла в поля, а дома осталась лишь старая бабушка, вот и пришлось ей самой впервые бежать к Реке.

— Тебя послала мне сама Хатор, — выдохнула девочка у порога своей хижине.

— Нет, это тебя послала мне Великая Хатор!

Теперь Нен-Нуфер знала, что ей делать. Она вновь покажет стражнику перстень Амени и скажет Пентауру о своем непреклонном решении принадлежать Великой Богине. Он должен оставить все надежды видеть ее своей женой и тогда ему останется только попросить у Амени прощения. У старика доброе сердце, и он любит Пентаура, как сына, которого у него нет. А потом… Потом она отыщет верховного жреца и расскажет про Кекемура. Воды Великой Реки отступили от нее, потому что у нее осталось слишком много незавершенных дел в мире живых.

Нен-Нуфер не понимала, откуда брались слова — видимо, сама Хатор вкладывала их ей в уста, и потому Пентаур не перебивал. Жрец стоял с опущенной головой, сжав край стола, и Нен-Нуфер со страхом ждала, когда он взглянет на нее — слова были тверды, что камень изваяния Богини, но глаза — они блестели от едва сдерживаемых слез. Она отказывала не ему, она отказывала в его лице своему женскому естеству, которое изводило ее ночью страшными видениями.

Ей снился царевич Райя. Сначала под его пальцами яростно бился ее пульс, но к утру эти же пальцы потрясали перед ее заплаканным лицом ожерельем, он швырял его ей в лицо и с диким хохотом убегал прочь. И так раз за разом. Нен-Нуфер змеей извивалась на жесткой циновке, но не могла проснуться, а когда наконец ей удалось сбросить оковы сна, она увидела в зеркале ужасные черные борозды, которые оставила на щеках не смытая с вечера краска. А в купальне ей и вовсе почудилось, что это воды Великой Реки, которой она вчера так неразумно предложила свою жизнь, сомкнулись над дурной головой, и Нен-Нуфер закричала. Невольницы бросились к ней и вытащили из ванны. Богиня в наказание лишает ее разума, и только Тирия способна вымолить у Хатор для нее прощение. Нельзя медлить, надо прямо сейчас упасть в ноги Амени и молить жреца ускорить ее отъезд.