— Через пять дней я увижу Нен-Нуфер? — спросил фараон, когда Пентаур присоединился к его вечерней трапезе. — Не молчи. Я устал от твоего молчания.
Пентаур все равно не поднял на него глаз. Бледный, с опущенными плечами, жрец внушал фараону ужас.
— Я могу поручиться лишь за ее тело, — Пентаур растягивал слова, будто не знал, что сказать повелителю. — С душевной болезнью справиться очень тяжело. Ожидая рождения сына, Нен-Нуфер успела проститься с миром живых и сейчас ей тяжело в него вернуться. Она не говорит со мной. Я пытался дать ей перо, но она не хочет и писать. Будем надеяться, что тебя она встретит куда более радостно, — и жрец возложил руки на колени. — Прости, я не могу сегодня есть. И завтра тоже. Я дал обет Пта…
— Тогда и я не стану есть, — фараон резко отодвинул блюдо и уже хотел хлопнуть в ладоши, когда Пентаур поднял руку:
— Не будет в том пользы. Ты прежде всего правитель, а потом уже муж. Не забывай этого. Твоя забота о благе Кемета не умаляет твоей любви к Нен-Нуфер.
— Я все равно не могу есть.
Фараон прикрыл глаза, чтобы вновь увидеть желанный образ. Он завидовал девушкам с опахалами, которых допускали до царицы, когда в спальне становилось невыносимо жарко. Он сам готов был обмахивать царицу, как она когда-то обмахивала его, стоя позади трона. Но жрец оставался неумолим, не позволяя ему входить в опочивальню даже под покровом ночи, даже в часы ее сна. Ожидание оказалось для фараона слишком мучительным, и Сети пару раз предлагал брату свое общество, но тот предпочитал плакать в одиночестве, каря себя за малодушие. Как же ему с улыбкой проводить сына в царство мертвых, когда все мысли сосредоточены на его матери, которую он всеми силами души желает оставить подле себя. Теперь, когда Нен-Нуфер свободна от тяготевшего над ней предначертания смерти, она сумеет насладиться подаренным короной величием. У них будут новые дети, и если кто-то из них покажется ему лучшим наследником, чем сын Хемет, он дарует власть новому избраннику.
Подобные мысли лишали сна, и пять дней вылились в череду мучительных раздумий, потому фараон вступил во мрак спальни, шатаясь, точно пьяный. Нен- Нуфер позволила ему присесть в ногах, но не протянула руки, и, вместо долгожданных пальцев, ему пришлось сжать пустые простыни.
— Ты позволишь мне остаться до утра? — спросил он осторожно.
— Безусловно, — послышался тихий незнакомый голос. — Это твоя спальня. И раз минул срок моего заточения, я хочу вернуться в свои покои.
Ответ прозвучал твердо и ровно, будто Нен-Нуфер все свое молчание репетировала его. А ведь последние перед родами слова звучали признанием в любви, а теперь… Теперь он получил то, на что соглашался перед очами жреца Пта
— он просил жизнь для царицы, даже если та решит провести ее вдали от него. Но слова ли это самой Нен-Нуфер? Или же эта мысль подарена ей Пентауром, который так и не сумел простить фараону обманной женитьбы. Жрец любит ее совсем не так, как Амени. Он любит воспитанницу храма еще с большей страстью, чем сам фараон, и поставил заботу о ней наперед обязанностям перед Пта. Он такой же преступник, как и правитель Кемета, но она, избранница Хатор и Пта, как может она ставить личную обиду наперед блага Кемета, ведь Нен-Нуфер известно, к чему приведет фараона разлука с ней — к полному фиалу и бессонным ночам.
— А я хочу оставить тебя подле себя, — по прежнему тихо, но более настойчиво произнес фараон, пытаясь усовестить жену. Он готов верным псом спать на циновке у ее ног, только бы не стоять у задернутого полога ее спальни. И он не хочет приказывать ей — его руки нынче слишком слабы, чтобы удержать ее запястья. Опомнись, царица Кемета! Опомнись!
— А я хочу уйти и быть подле матери, — Нен-Нуфер даже повысила голос. — Ты не в праве запретить мне это.
— Когда же я запрещал тебе общение с Ти? — фараон пытался говорить тихо, хотя рыдания подступили уже к самому горлу. — Я ке претендую на день, но ночь хочу оставить себе.
— Твои желания не совпадают с желаниями Хатор. За твою ложь я заплатила сыном! — вскричала Нен-Нуфер. — Не упорствуй, ибо ты, как правитель, неприкасаем для Богов, и потому за твои ошибки будут платить те, кто посмел шагнуть за тобой, презрев божественную волю.
— Да что ты знаешь про волю Богов! — фараон не мог больше покорно сидеть на кровати. Он вскочил и зашагал по комнате, не в силах совладать с охватившим его гневом на несправедливые обвинения. — Первенец моих родителей умер в младенчестве, но мать родила меня, спустя два года, не сетуя на волю Богов и не обвиняя моего отца…
— А ей не в чем было обвинить фараона Менеса! — Нен-Нуфер приподняла голову, и фараон бросился к ней, боясь, что та попытается встать. Ее плечи вновь оказались в его руках, да только глаза обжигали сильнее пламени, на котором он сжег папирус, но отстраняться от боли он не стал: — Твой отец не взял твою мать обманом. А ты, ты не верил в мою любовь и положил на весы не свое сердце, а благо Кемета, зная, что я изберу его, потому что Хатор не упрекнет того, кто заботится о своем народе, но заставит платить того, кто возымел наглость поставить свои желания превыше долга!
— Я слышу слова Пентаура! — вскричал фараон. — Это он вложил их тебе в уста!
Фараон чувствовал, как у него начинают дрожать руки, а в голове закипает от негодования кровь. Как мог он оставить жреца так надолго с Нен-Нуфер. Он, знающий, что такое протягивать руки к желанному телу и получать по ним божественным кнутом!
— Это мои слова, Райя! Это мои слова, которые пятнадцать дней я берегла для своего мужа. Пентаур не посмел бы ни в чем обвинить тебя, потому что сам презрел долг перед Пта, народом Кемета и Амени, предложив себя мне в мужья, когда Амени пообещал меня Хатор.
Нен-Нуфер сумела разорвать кольцо дрожащих рук и поднялась с постели. Фараону пришлось отступить, хотя он и продолжал тянуться к жене руками, страшась, что слабость возьмет над царицей верх. Но нет, Нен-Нуфер стояла перед ним прямая и гордая, с горящими, как у кошки, глазами.
— Я напомнила ему о долге, и он одумался. Я напомнила тебе о твоем, но ты не одумался. И Пентаур хотя бы остался передо мной честен. Ты же лгал мне все эти месяцы. Ах, если бы ты нашел в себе силы сказать правду, наш сын родился бы живым, но ты, ты…
И тут фараон ринулся к жене, чтобы не дать ей упасть, но подхватив на руки, остался стоять посреди спальни, вдруг испугавшись, что прижимает к груди любимое тело в последний раз.
— Отпусти меня! — просьба Нен-Нуфер была едва различима за всхлипываниями, но фараон побоялся проигнорировать ее. Он опустил Нен-Нуфер обратно на ложе и укрыл простыней.
— Я жду тебя завтра к ужину. И если ты не придешь завтра, я буду ждать тебя послезавтра и все вечера, последующие за этим. Ты — моя жена, а я — твой муж. И так будет до скончания веков.
Он коснулся груди и затем прикрытого покрывалом тела своей царицы. Прождал ответа целую минуту и, не дождавшись, вернулся в свою одинокую постель, понимая, что встретится с Нен-Нуфер теперь лишь на похоронах сына ровно через пятьдесят пять дней. Однако на завтра велел накрыть стол на двоих. И на послезавтра. И на следующий день, как и обещал.
Фараон не вступал на женскую половину дворца, давая царице полную свободу. Любовь сильнее смерти, так его учили, так он и полюбил свою жену и верил, что Нен-Нуфер просто нужно время, чтобы успокоиться и смириться с временной разлукой с сыном. Пентаур вернулся в храм и не будет больше смущать ее своим скорбным видом, а Ти и Никотриса постараются вернуть в сердце Нен-Нуфер благосклонность к мужу.
В этом он нисколько не сомневался и радовался, узнав, что Никотриса, спустя десять дней, стала провожать Нен-Нуфер в дом Сети. Однако пресекал всякие разговоры, говоря брату, что желает услышать все из уст самой Нен-Нуфер. Только маленький Райя, глаза которого при встречи с отцом светились неподдельной радостью, выбалтывал все, что происходило у пруда. Нен-Нуфер с удвоенным усердием вернулась к обучению детей. Сети стал часто брать мальчика в свою колесницу, и фараон не мог удержаться и встречал их на конюшне, чтобы пригласить к обеду. Вечерами же смотрел в пустое кресло царицы и верил, что раз та вспомнила долг перед учениками, то вспомнит его и перед мужем, когда проводит сына в царство Осириса. Тогда их любовь раскроется чистым лотосом в тине прошлых переживаний и лжи. Однако ожидание не становилось легче, и фараон пригласил за стол Никотрису в надежде разговорить, но та не знала, что сказать повелителю про царицу. Она говорила лишь про гробницу, в которую так и не смогла привести Нен-Нуфер и сейчас просила помощи супруга. Фараон ухватился за возможность увидеться с Нен-Нуфер и велел ждать его завтра подле гробницы. Он даже суд не довершил, испросив у Хентики позволения удалиться. Но когда они с Сети примчались к гробнице, загнав лошадей, стража доложила, что царицы уже час как находятся в гробнице и велели смотрителю оставить их одних.
