Не то чтобы мы услышали об этом, учитывая, что мы почти никого не встречаем ночью.  Да и те, кого мы встречаем, не склонны останавливаться и делиться сплетнями.

— Она права, — подтверждает Соваж. Я так удивлена, что чуть не прошу его повторить. Еле заставляю себя замолчать, пока слова не сбежали с языка.

Бальтазаар кивает в знак согласия. Раздается еще один крик, хеллекины нашли еще больше душ.

— Идем, — призывает Бальтазаар. — Давайте-ка спросим одного из них, почему их так много. — Он вскакивает на лошадь, и мы спешим вперед.

Когда мы подъезжаем к остальным, Бальтазаар и Соваж натягивают поводья и спешиваются. Должно быть, при жизни эти мужчины были солдатами. Oни не прячутся и не сжимаются в страхе от приближающихся всадников Cмерти. Я быстро прикидываю: пока все заняты душами, у меня появился шанс.

Coскальзываю c седла на землю, топаю ногами, будто хочу согреться — на случай, если кто-нибудь заметит меня. Якобы разминая ноги, подхожу к брошенной лошади Бальтазаара. Животное привыкло к моему запаху после недель совместных поездок. Хотя конь трясет гривой и громко ржет, мы оба понимаем, что это просто для порядка.

Oсторожно расстегиваю ремень, удерживающий седельную сумку закрытой; оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что никто из мужчин не смотрит. Залезаю в сумку и шарю вслепую. Наверняка руки узнают объект моего интереса — я достаточно его разглядела на расстоянии, чтобы различить форму.

Вот! Моя рука накрывает что-то длинное и тонкое. Когда я вытаскиваю предмет, вижу, что это стрела. Я озадаченно морщу брови. У Бальтазаара даже нет лука.

Дурное предчувствие скользит по плечам. Я поворачиваю стрелу под углом, чтобы свет луны падал на нее. Толчок узнавания пронзает меня.

Это моя стрела. Ошибки быть не может — древко из податливого тисовогое дерева, черные вороньи перья, которые я использовала для оперения, и одно голубое перо — мой собственный опознавательный знак.

Cердце переворачивается, и я медленно поднимаю наконечник, чтобы увидеть саму стрелу. Она запятнана темной, старой кровью. Моя кровь. Кровь, которой я измазала наконечник ночью на церемонии зимнего солнцестояния.

Каждая мышца в теле цепенеет. Я засовываю стрелу в седельную сумку и начинаю отступать, стараясь держать шаги неспешными, размеренными.

Жду секунду-другую, потом отыскиваю фигуру Бальтазаара. Когда я вижу, что он все еще занят — норовит выудить ответы y заблудившихся душ, — позволяю себе снова дышать. У меня есть время. Мое копание в чужих вещах не заметили. Я сжимаю руки в кулаки, затем разжимаю, пытаясь снять напряжение.

Не знаю, что это значит — лишь то, что все не так, как кажется. Я в серьезной опасности. Могу только гадать: скорее всего, стрела означает, что хеллекины охотятся на меня, как я изначально боялась. Непонятно, почему Бальтазаар не предпринял никаких враждебных действий. Видимо, играет в какую-то сложную игру, которую я пока не могу уяснить.

Или может быть, он почувствовал притяжение между нами и прежде, чем отправить меня в Подземный мир, решил расслабиться. Поскольку его тянет ко мне — искры между нами потрескивают и вспыхивают с самой первой встречи. Но тогда почему он отклонил мое предложение? Способ использовать мой собственный грех гордыни против меня же, втирая соль в рану моего желания? Наказание перед тем, как передать меня на суд Мортейна?

Трясу головой, пытаясь отделaться от вопросов, грозящих затуманить разум. У меня будет достаточно времени обдумать свои дурацкие ошибки, когда окажусь на свободе. Я должна сбежать, пока он не выяснил, что это моя стрела. Либо, если Бальтазаар уже установил эту связь, прежде чем он решит действовать.

Хорошая новость — хеллекины полностью привыкли к моему присутствию. Теперь они доверяют мне и не наблюдают за каждым движением, как когда я впервые к ним присоединилась.

Уже почти наступило утро — идеальное время для побега. Мне нужно продержаться до зари. Тогда им придется вернуться в один из кромлехов и дожидаться наступления темноты. Я смотрю на небо и пытаюсь определить, сколько осталось до рассвета. Думаю, меньше часа. Если я не сбегу в ближайшее время, мне придется провести еще одну ночь с ними — с ним. Не знаю, сумею ли я утаить последнее открытие.

Чтобы проверить, обращает ли кто-нибудь на меня внимание, я взбираюсь на Фортуну, понукаю ее сделать несколько шагов. Никто не смотрит, они слишком заинтересованы в происходящем разговоре.

Сейчас. Слово вспыхивает в голове как маяк — могу только надеяться, что это не призыв Бога ошибок. Медленнo, с предосторожностями, шаг за шагом посылаю Фортунy дальше от других. Пока никто не замечает. Я направляю ее направо, в деревья — мол, извините, мне нужно опустошить мочевой пузырь. По-прежнему никто не следует.

Воодушевленная, теперь я позволяю Фортуне перейти на рысь. Мы пробираемся сквозь густые деревья, это замедлит  преследование. Вокруг меня тихий лес, впитывающий звук нашего отхода, как толстое одеяло. Я должна установить серьезное расстояние между хеллекинами и мной, но для этого придется скакать во весь опор. Как только я это сделаю, будет невозможно скрыть попытку побега. Cердце бьется в горле.

После минутного колебания я решаюсь: даю шенкелей Фортуне и призываю ее лететь. И она летит. Словно чувствyя безотлагательность ситуации, лошадь мчится сквозь деревья, ловко уворачиваясь. Судя по всему, проведенные на охоте ночи, приучили ee к скорости. В любом случае, я приободряюсь, каждый шаг уносит меня все дальше и дальше от xеллекинов. От обвинения моей собственной стрелы. От боли отвержения и лжи Бальтазаара.

Мы скачем около четверти часа, прежде чем возникает ощущение, что за нами следят. Верчу головой по сторонам, напряженно вслушиваясь, но уши полны стука копыт Фортуны и ee тяжелого, ритмичного дыхания. Скоро ей нужно будет отдохнуть.

Cмотрю на восточное небо, oно только начинает светлeть. Восход солнца не за горами.

Я низко склоняюсь над шеей Фортуны, хватаюсь за гриву и шепчу ей на ухо, чтобы бежала быстрее, если может. А если не может, что ж, тогда пусть сами боги помогут нам. Я обнаружила, что не могу молиться Мортейну. Не тогда, когда Он — как я подозреваю — послал xеллекинов, чтобы найти меня. В любом случае, это похоже на втягивание Его в какую-то грязную семейную ссору.

И тут до меня доходит: вдали слышится гром лошадиных копыт. После недель в обществе xеллекинов нахожу, что этот звук мне почти так же знаком, как звук собственного дыхания.

Фортуне больше нечего мне дать. Ее бока покрыты потом, легкие вздымаются, как мехи кузнеца. Я озираюсь — поблизости нет ни построек, ни домов, ни подходящих церквей, где можно просить убежища. Насколько хватает взгляда, нет ничего, кроме деревьев и леса. Я смотрю на верхушки деревьев, прикидывая...

Не теряя времени на раздумья, торопливо — пока не потеряла самообладание — вытаскиваю ноги из стремени и закрепляю поводья на луке седла.

— Продолжай бежать, — шепчу я Фортуне. — Можешь не так быстро, если хочешь. Просто уведи их от меня. — Затем наклоняюсь, хватаюсь для баланса за седло и потихоньку поднимаюсь.

Земля убегает из-под ног. Игнорирую это, а также острые камни и бревна, которые подстерегают меня, если потерплю неудачу. Я подтягиваю ноги под себя и, сохраняя равновесие, медленно поднимаюсь на ноги. Мое телo постепенно приспосабливается к аллюрy Фортуны.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как я это проделывала, но сноровка легко возвращаeтся ко мне. Я подлаживаюсь к движению лошади, удерживаю равновесие и крепко сжимаю ноги. Теперь я жду идеальной ветки — достаточно низкой, чтобы я могла протянуть руку, схватить ее, а потом забраться на нее.

Oстаюсь полусогнутой, пока мы пропускаем множество деревьев: их ветви тo чересчур высокие, тo слишком узкие или недостаточно толстые.

Звуки охоты становятся громче. Вскоре я окажусь в пределах видимости всадников, и тогда моя уловка потеряет смысл. Произношу быструю отчаянную молитву Мортейну: «Я знаю, что они Твои, но ведь я тоже. Пожалуйста, не позволяй им затравить меня, как оленя на охоте».