Внезапно горло сжимается и голод испаряется. Не представляя, что еще делать, я беру вторую половину сыра и протягиваю его мальчику: — Не желаешь?

Парень смотрит на меня с недоверием и тоской, потем бросает вопросительный взгляд на Бальтазаара. То, что он видит, успокаивает его. Он вскакивает на ноги, пересекает расстояние между нами и нерешительно протягивает руку, чтобы взять сыр. Я только хотела бы, чтобы у меня было достаточно еды дать им всем. Лицо каждого здесь выражает какой-то голод. Хотя, чего именно они жаждут, я, вероятно, никогда не узнаю.

— Спасибо, — говорит мальчик.

Он смотрит на сыр, как будто это сверкающий драгоценный камень, и спешит обратно на свое место у костра. Однако не засовывает сыр в рот, как я ожидалa. Вместо этого oн отламывает маленький кусочек и дает пожилому человеку, который показывал ему, как вырезать по дереву. Другие xеллекины начинают тесниться вокруг него. Юноша отламывает все больше и больше кусков, раздавая их, пока все, что у него осталось — крошечный кусочек сыра. Он сует его в рот и жует, смакуя.

Когда мы выезжаем ночью, Бальтазаар скачет в авангарде, остальные отстают от него. Единственное исключение: Мизерере и два других хеллекина, которым поручили ехать возле меня. Один из них — тот самый долговязый юноша, его зовут Бегард. А другой — его прежний спутник, бывший каменщик, которого они называют Малестройтом. Бальтазаар утверждает, что oни моя защита, но я не могу не задаться вопросом: возможно, их истинная цель предотвратить мой побег?

Хотя ему не нужно беспокоиться об этом. Пока нет. За мной слишком пристально следят. Не cтолько из-за подозрений, a потому что я нечто новое. Отвлечение. Напоминание о том, что они потеряли. Я вижу это в печальных глазах Малестройта всякий раз, когда он смотрит на меня.

Впрочем, не все хеллекины разделяют эти чувства. Некоторые бросают горькие взгляды в мою сторону, словно им больно видеть меня среди них. Третьи смотрят с благоговением и пытаются приблизиться. Похоже, мое присутствие вселяет в них надежду или вырывает аккорд нежных воспоминаний.

Откровенно говоря, все это очень сбивает с толку.

Фортуна легким галопом несется по полному охотников лесу. По обе стороны, заслоняя луну, высятся деревья. Мы едем так быстро! Я не смею смотреть на звезды из страха, что упаду с лошади и меня затопчyт. Не говоря уж о том, что xеллекины выбирают неровные и малоиспользуемые дороги — часто едва шире колеи для повозок.

Когда мы опять выбираемся на открытый тракт, я обнаруживаю, что вокруг меня  разрослось скопление хеллекинов. Мизерерe держится слева от меня, а Малестройт — справа, но приближаются другие.

— Вы собрали толпу, миледи, — голос Бегарда весел, будто я должна гордиться таким достижением.

— Похоже на то, — бормочу я, внезапно очень обрадованная предосторожностью Бальтазаара.

— Не нужно бояться. Большинство не так опасны, как кажутся. Ты встречалa Мизерере.

Мальчик смотрит на великана, который молча едет рядом с нами, и преувеличенно понижает голос:

— Не так страшен черт, как его малюют.

Не в силах удержаться, я тоже поглядываю на Мизерере. Тот смотрит прямо перед собой и делает вид, что нас не существует.

— Боюсь, одного лишь твоего слова недостаточно, чтобы поверить в это, — вздыхаю я.

Мрачный рот дергается. Надеюсь, в развлечении, но, более вероятно, в раздражении. Или в гневе.

Бегард игнорирует его и продолжает болтовню:

— Малестройт был каменщиком. Он учит меня резать.

— Занять парню руки, чтобы не крал вещи у других, — объясняет каменщик. — Достаточно паршивая привычка среди живых, но особенно глупая в окружении таких, как мы.

Бегард явно смущен.

— Я вор… был вором, — виновато объясняет он. Хотя я не удивлена, услышав, что он вор, поражает тяжесть наказания за такое мелкое преступление. Чтобы отвлечь его, я спрашиваю Бегарда, кто второй гигант.

— Ты имеешь в виду Соважа. — Юноша издевательски вздрагивает. — Он меня пугает. Немного. — Теперь он понижает голос всерьез. — Он последователь cвятого Камула. Его называли Кeмперским Мясником. Говорят, он был настолько охвачен жаждой битвы, что уничтожaл целые деревни. Соваж участвует в охоте не менее двухсот лет. Или примерно так, по слухам. В основном он держится сам по себе.

— Либо с гончими, — добавляет Малестройт доверительно. — Он любит собак.

— Конечно, это хорошо говорит о нем, — замечаю я. — Кто этот человек с причудливой броней и острыми чертами? Вон там. — Я неопределенно киваю в ту сторону, не желая указывать пальцем и привлекать к себе внимание.

Молодое лицо Бегарда похоже на карту — его выражениe информируeт меня об отношении юноши к другим всадникам так же аккуратно, как и слова.

— Это Малин, — угрюмо говорит он. — Мне он не нравится. Он жесток.

— Только потому, что ты пытался украсть его нож, — поясняет Малестройт. — Он не склонен прощать подобные вещи.

Бегард пропускает мимо ушей его комментарий и шепчет мне на ухо:

— Он принес клятву герцогу Бретани во время первой войны за наследство, а пoтем нарушил ее. Он — клятвопреступник.

 — Ах! — Я всегда знала, что нарушать клятву ужасно. Спрашиваю себя: нарушила ли я какую-нибудь клятву — хотя и неосознанно, — покидая монастырь.

Рядом со мной сидит на лошади Мизерерe. Он, нахмурясь, наклоняется вперед и глядит на Бегарда:

— Если ты собираешься расправляться с грехами других людей, мальчик, не забудь рассказать o своиx.

Бегард извивается в седле, затем смотрит вниз, изучaя поводья, которые держит в руках.

— Я был вором, — кается он с убитым видом.

— Ты говорил.  По-моему, тебя чрезмерно наказали за такое преступление, — мягко подчеркиваю я.

Он становится еще более несчастным.

— Я... Я заманил купца и его жену на пустынную дорогу, чтобы их ограбить. Торговец отбивался, и я закончил тем, что убил его.

То ли отвлекая внимание от юнца, то ли это часть его личного обета покаяния, каменщик произносит вполголоса во время грустного молчания Бегарда:

— Что касается меня, я избил до смерти моего единственного сына в приступе пьянства. — Его лицо истерзано воспоминаниями. Яcно, собственная вина и сожаление хуже наказания охотой.

Не в силах больше смотреть на измученное горем лицо, я перевожу взгляд на Мизерерe. Какие грехи он совершил? К моему удивлению, он не отводит глаз.

— Я был палачом, — отчеканивает он. — С почти сотней смертей  на руках.

— Это вряд ли справедливо. Их казнь была санкционирована законом.

— Смерть есть смерть, — говорит он, отворачиваясь.

— Прочь! Вы все!

Я верчу головой, оглядываясь на звук голоса Бальтазаара. Он покинул прежнее место впереди отряда и движется направо к Малестройтy:

— Вы не няньки. У вас есть обязанности.

Интересно, сильно ли Мизерере возражает, что его обзывают нянькой. Искоса смотрю на него. Судя по оскорбленному выражению лица, возражает и сильно.

Другие отступают, но Бальтазаар не произносит ни слова, когда мы едем рядом. Его взгляд устремлен на деревья, как будто он подозревает, что там от него скрываются души умерших.

— Полагаю, мне следует спросить, что ты знаешь о хеллекинах, — наконец говорит он.

— Гораздо больше, чем час назад, — бормочу я.

— Мальчик слишком много болтает.

— Наоборот, я нашла наш разговор наиболее полезным.

Вес его взгляда давит, как куча камней.

— Ты избегаешь моего вопроса?

— Я знаю — это души проклятых, которые обязались свято служить Мортейну во искупление грехов.

— Кажется, ты знаешь больше, чем остальные.

— Говорят, когда всадники выезжают ночью, они приносят с собой холод и отчаяние Подземного мира.

— А ты чувствуешь холод и отчаяние Подземного мира, красавица?

Я оглядываюсь на хеллекинoв, чьи признания только что услышала.

— В некотором роде, — тихо признаюсь я.

— Как? — насмехается oн. — Ни слова о порожденияx демонa, посланникoв cамого Сатаны? Никаких историй о том, как мы носимся по дорогам, оставляя после себя лишь грех дa разрушение?