Люди задакали, как послушные овцы. Их задели за живое, за независимость, не будь Сцевола уверен, что Боги предрешили исход Выборов, он уже сошёл бы с кафедры побеждённым.

Но избраннику небес не пристало проигрывать.

— А что услышали Мы, Силмаез? Ты отдал Её Высочество замуж за невежественного варвара. Совершил грубейшую ошибку!

Люциус осклабился.

— О, и в чём же моя ошибка, Сцевола?

— В том, — отвечал магистр, — что своим деянием ты, о вымесок свиньи, уничтожил честь рода Аквинтаров, веками правивших нами. Последняя его надежда отдана в руки нелюдям, которые достаточно хитроумны, чтобы использовать её в достижении своих целей.

Силмаез побагровел:

— Неприлично оскорблять почтенных сенаторов.

— Почтенных сенаторов — верно, но ты — почтенный?

Марк Алессай тоже вставил слово:

— Мой кузен сражается на Дальнем Юге. Я не хочу думать, что… что его служба бесплодна. Если эти дикари нагрянут с Востока, с нашей же цезариссой, с нашими же деньгами на приданное, за что мой кузен проливает кровь, за что борется и наш Отец Архикратор? Магистр прав, кстати говоря. Никто, почтеннейшие, не поручится за то, что может произойти, а может и не произойти. Будущее — в руках Богов.

— В руках Богов, — одобрил Сцевола.

Зал заволновался.

— Архикратор Тиндарей, вероятнее всего, мёртв, — молвил Феликс, овладевая начавшейся шумихой. — За последние три года ожерелья эмиссаров загорелись один раз. Было объявлено, что Его Величество переходит реку Эльнош, но что потом случилось… думать об этом я страшусь.

— Естественно он мёртв, — у магистра не было сомнений. Боги открыли Хаарону, что он мёртв, а может ли Хаарон ошибаться, когда говорит ex deo? — Его племянница у варваров, возможно уже изнасилована и принуждена отречься в пользу своего новоиспеченного мужа-недочеловека. Что, Силмаез, ты на это ответишь?

— Я доверяю Арбалотдору больше, чем себе. Он не станет…

— Продажный прохиндей! — выкрикнул кто-то из зала.

— Почему никто не посоветовался с нами!

— Что за проклятый смрад…

Сцевола жестом приказал молчать, уже нимало не скрывая своих притязаний. Власть постепенно переходила к нему. «Прав был Наш наставник, управление толпой плебеев и управление толпой правителей — в сущности, наука об одном и том же».

— Вы дышите умирающей эпохой. Вам позволено выбрать между Богами и забвением, выберете Богов, и тогда Мы постараемся вас спасти.

— И что же ты изменишь? — не унимался Силмаез. — Ты разглагольствуешь о своей избранности, но не предлагаешь ничего взамен мной сказанного. Кто тебя поддержит!

— План небожителей не сложен, — Сцевола продумал и этот момент. — Вернуть цезариссу клинком, уничтожить Вольмер, сравнив его с землёй, установить Царство Закона во всех краях Амфиктионии, не делая различий между гюнрами, аквинцами, амхорийцами и прочими. Всех варваров и их родичей — в рабство! Всех инаковерующих — в софронистерий, на перевоспитание! Сенат должен быть реконструирован заново, ибо у общей рыбы костей нет, каждый должен владеть своей — тем, что полагается по статусу.

— Безумие, — послышалось справа.

— Нет, это разумно, — хлынуло слева.

— У консула нет таких полномочий, — рванулось спереди.

— Это твоя судьба, — раздался голос сзади.

Власть за небольшим исключением перешла в его руки, она была луком, и Сцевола натягивал его от плеча. Через секунду вылетит последняя стрела — и Силмаез сломится, как трухлявый щит. Он посмотрел на младшего брата. Магнус сходил вниз, холодный, как море, покрытое коркой льда, его пальцы собирались в кулак, разжимались и дрожали, морщины засновали по лицу, как муравьи, плотно зажатые губы недобро кривились.

Этим всепоражающим гневом он — последнее звено в цепи, что ковал Сцевола — одарил присутствующих. Его, Силмаеза, Марка Алессая, Нинвару Кинази, Денелона, Фалько, Марцелласа… всех, кто в Сенатос Палациум на Дне сбора урожая посмел открыть уста.

Но магистр не услышал его речи. На кафедру вторглись незнакомые люди, мужчина и женщина. От неожиданного их появления парочка криворуких фециалов опрокинула воскурительные чаши. Сцевола, убеждённый, что он целиком захватил кафедру на ближайшие полчаса, недоумённо впялился в нарушителей церемонии. Его глаза задели также презрение авгура, и поднятую его ладонь, и срывающиеся с языка колдовские проклятья. Чужаки не нравились ему — почему?

______________________________________________

[1] «Fermere» (фермэре) — «во-первых» на Старой эфиллике.

[2] «Xadere» (ксадэре) — «во-вторых» на Старой эфиллике.

[3] Свиными бобами называется белена.

ДЭЙРАН

Вот и конец, рассудил Дэйран. Голос, пронёсший эту мысль через животный страх смерти, похоже принадлежал Медуиру, несомненно душа старика бьётся сейчас о стенки Незримого Мира, глядя на вытворяемое учеником безумие.

«Ты вздумал повторить мою участь, Дэй?»

Ступенька за ступенькой он преодолевал расстояние до возвышения. В его груди неистовствовал вулкан, знакомый тем, кто решается на жертву и не думает останавливаться, едкий брыд нагружал дыхание, жалил ноздри, просачиваясь в мозг. Оказавшись на кафедре, он в последнюю секунду замешкался. Не бросить ли эту глупую затею? В самом деле, что за безумие?

Хионе не сдвинулась, её силуэт маячил справа. Она — и весь зал, сенаторы, языческие жрецы, все музыканты около входа нацелились, впились в него.

«Жить разумно, жить бесстрашно, жить по правде!»

И он начал, не дав опомнится ни им, ни себе:

— Я не мастак двигать речи. Поэтому скажу коротко. Меня зовут Дэйран Фланнаха, и я этериарх Ордена Сакранат, из старого мира, который вы забыли. — Ропот, проклятья, удушающая ненависть, и бледнеющий, как сатурния в густеющем сумраке, магистр оффиций… — Стойте! Прежде, чем эти подъярёмные псы накинутся на меня, — …и волхвы, жаждущие крови, — я напомню о Пакте, который заключил Аврелий с первосвященником Авралехом: «ни один язычник не в праве переступать пределы Тимьянового острова», гласит он, «так клянемся именем Ласнерри, Салерио, Талиона и Ашергаты». Знаю, что не пристало мне или моим собратьям бродить по Аргелайну, но на прошлой седмице владыка Авралех был подло убит в одной из наших гробниц людьми Чёрной Розы. — В доказательство он поднял плащ одного из мёртвых убийц, растянув его, как пыльное одеяло на выбивание. Длилось это недолго. Жалея драгоценное время, Дэйран швырнул демоническую тряпку под ноги, и заговорил вновь. — Кто-то богатый и вероломный нанял их избавиться от благородного Авралеха. Кто-то — из вас… У меня нет выбора! Я пришёл призвать Амфиктионию к ответу! — «И погибнуть если нужно: ни я, ни Хионе не доставим вам радости мольбами о помиловании».

Пока ещё зал был в замешательстве, никто из сидящих не возвышал голос. Опомнился первым идоложрец, у которого волосы переливались расколоченным, лишённым оправы аквамарином.

— Приспешник тьмы! Как ты обращаешься к отцам сенаторам?! — Его язык не шевельнулся в злобно разинутой пасти, голос громыхал внутри Дэйрана, под черепом, в костях. — Решил, что твой лживый бог защитит тебя? Какое трогательное безрассудство. Какая глупая самонадеянность!

«И какая бездарная попытка унизить меня».

— Если бы я нарушил Пакт, никто из вас не сказал бы, что палач, отрубивший мне голову, поступил самонадеянно, так?

— Но ты его нарушил, — изрыгнул язычник, — придя на землю Четырёх, когда должен гнить на острове до тех пор, пока не изгладится и память.

— Признайся, это ты послал убийц к владыке Авралеху?

Как Дэйран и полагал, язычник не взял на себя такую ответственность и, напрягшись, стушевался, как вымытая краска.

Но это вовсе не значило, что он промолчал.

— Убей их, — потребовал жрец у магистра. — Исполни волю Богов, твоя светлость, или заклинаю, это сделаю я!

Воин не обольщался, независимо чьими стараниями, но его миссия завершится. Что жрец, что его марионетка магистр вольны были поставить жирную точку в его судьбе.