Эндшпиль — не на жизнь, а на смерть — подходил к логичному завершению. Доску встряхнули, подсчитывали запечатлённые на папирусе ходы, голосовали. Писцы из Дьюрна уже чертили схемы будущих иллюстраций, а гости из Флосса провожали Юстинию домой.

Завтра весь город узнает, кто одержал победу.

Сцевола дотронулся до его плеча. Магнус дёрнулся от неожиданности. Повернулся. Дружелюбная улыбка брата удлинила черты лица, преобразила его маску бесстрастия, но вот уголки губ… прятали смертельную угрозу.

— Не следовало тебе его защищать.

— Гай?

— Ты проиграешь, и навлечёшь на себя позор.

Магнус сложил руки на поясе.

— А если я выиграю? Что тогда, Гай?

— Мы этого не допустим.

— Правда? — с сомнением выдохнул трибун. — Почему же?

— Совершивший преступление должен быть наказан.

— Ты так уверен, что он преступник…

— А ты будто бы веришь, что нет?

— Не верю, а знаю. И ты знаешь тоже, но почему-то не хочешь признаться, хотя факты говорят против тебя. Ты сам понимаешь, что разумно было бы перенести разбирательство. И доводы будут, и доказательства появ…

— Переносить нет времени, — возразил Сцевола. Как Магнус не любил, когда его перебивали! — Послезавтра День сбора урожая, выборы консула, а ты уже сейчас созидаешь себе скверную репутацию. Чему Мы учили тебя, ради чего сделали оратором?

— Плевать! Что там может решиться, чего я не знаю?

— Дальнейшая судьба Амфиктионии…

Магнус фыркнул: демагогия!

В арочной двери, ведущей в комициум, возник светловолосый асикрит.

— Достопочтенные, уважаемые, сиятельные, суд принял решение, и готов объявить его во всеуслышание. Просим вернуться на свои места.

Трибун переглянулся с магистром, оба они зашли в комициум первыми и встали у своих кафедр.

Остальные расселись по прежним местам.

Судьи, стоя, подняли символы власти: весы и меч. Их красные плащи развевало дуновение ветра. Диадемы на головах сверкнули, когда луч солнца показался из плотных серых облаков. Все служители правосудия, кроме одного, не размыкали уст.

Руки примаса раскрыли свиток.

— От имени Четырёх Богов, Архикратора Эфилании, славнейшего и препрославнейшего Тиндарея из рода Аквинтаров, благородного повелителя земель, лесов и морей, а также Сената, народов эфиланских и воинств, суд постановил! Учтя все доводы, проверив все факты, рассудив по надлежащему представленные доказательства, суд единогласно оправдывает слугу, флоссийца по имени Тимидий, назначая, однако, ему превентивную меру в виде семи ударов плетью. — Сковал страх. Магнус застыл на месте, не шевелясь, словно судьи, увидев одно неловкое движение, изменили бы приговор. — Суд заслушал также доводы сиятельного трибуна, Магнуса из рода Ульпиев, касаемо вины Марка Цецилия, и разделился в своём решении. Двое членов коллегии признают плебея виновным в совершении преступления и убеждены, что он должен быть наказан смертной казнью через повешение, один против, один воздержался по собственному желанию.

Он приостановил речь, подготавливая слушателей ко второму вердикту.

Магнус проглотил крик бессилия. Его блуждающий взгляд случайно зацепил Сцеволу за кафедрой обвинителя и… задержался: рот старшего брата раскрывала ликующая улыбка.

— В соответствии с правилами голосования мы должны были бы провести его на втором заседании, — заключил примас, но следующие слова его были преисполнены печалью, — однако справедливость не признаёт воздержавшегося субъектом голосования, следовательно, Марк Цецилий объявляется всецело виновным в инкриминируемом ему преступлении, согласно двум из трёх голосов, и подлежит смертной казни через повешение.

— Во имя Амфиктионии! — довершили судьи. — Во имя Богов!

СЦЕВОЛА

Магистр оффиций не секунды не сомневался. Убийца должен быть наказан, ибо всякий повешенный становится напутствием для других, и судьи, которые под аплодисменты уходили с комициума, доказали, что не спроста боги даровали им право быть молотом, сокрушающим камень.

Но Магнусу этого не дано было понять. Он грозил апелляциями и жалобами, призывал к сочувствию, просил одуматься. Преторы не сподобили его даже тенью внимания, да и зачем, спрашивается, им отвечать? Если бы до того, как браться за дело, он спросил его совета, Сцевола бы уберег его от позора. Но любимый брат никогда не искал мудрости…

Ликторы уводили Цецилия в городскую темницу. Его мать и невеста рыдали, вторя вопиющему о безумии Магнусу, заика Тимидий закрывал опущенную голову и тело его вздрагивало, как в предсмертных конвульсиях. Вернувшийся в комициум Марк Алессай преподнёс Сцеволе одобрительную улыбку — послезавтра, в День сбора урожая, он точно поддержит его притязания на кресло консула, уж боги не поскупились на милость.

Его кузина ушла прежде, чем приговор объявили. Сцеволе не терпелось обсудить с Юстинией произошедшее, узнать о её самочувствии и увидеть её посветлевшее лицо, когда Цецилия вздёрнут, как свинью в мясной лавке.

Месть — то, что утоляет горе, прогоняет уныние, делает жизнь прекраснее, бывает трёх видов. Есть месть, которая совершается по беззаконию. Такую месть Сцевола не уважал. Есть та, что покоится на лезвии секиры, кончике гвоздей или в промасленных узлах висельной петли, её должны почитать все подданные Амфиктионии, ибо исходит она от Закона.

Но есть месть совершенно иного рода — абсурдная, месть возмездию, месть правосудию. Именно такой местью загорелся Магнус.

Уже асикриты покинули заседание, забрав клепсидру, уже обвинители расходились, а Магнус не прекращал строить из себя защитника угнетённых. Пылая жаром, ополоумевший младший брат подошёл к Сцеволе и шваркнул на кафедру копии протоколов. Он был возмущён и разочарован. Его голубые глаза — как у отца и деда — пытались пронзить Сцеволу, будто брошенное копьё. Рот сжался, губы, а вместе с ними усы и золотистая бородка, дрожали, что-то желая сказать.

— Не думай, будто Мы не сожалеем, — сказал Сцевола, приводя в порядок бумаги. «Ему надо привыкнуть быть мужчиной». — То, что ты взял роль отца, ещё не делает тебя им, дорогой брат.

— Ты мог сказать… — послышалось из уст Магнуса, — ты мог отступить.

Сцевола посмотрел на мраморное лицо Талиона.

— Перед долгом? Есть ли нечто более святое?

— Да, например, жизнь этого бедного человека. — Магнус повёл головой чуть назад. — Благо его матери, ребёнок его невесты.

— Ты не зришь в корень. — Маска сожаления была у Сцеволы самой любимой, никто и не представляет себе, чего можно добиться напускным сочувствием. — Мы верно служим Закону, но так же, как и ты, скорбим, что не можем его изменить. Встань на Наше место, младший, и подумай, смеем ли Мы пойти против призвания? Мы подневольны. Мы зависим от эдиктов, что исходят от Архикратора, консула или сенаторов.

Его усмешка была полубезумной.

— И хочешь сказать, это тебя оправдывает?

— Нет, — моргнул Сцевола.

— Тогда это просто слова, Гай.

— Ошибаешься.

— Правда? — Брови его взметнулись, и можно было даже подумать, что лицо ненадолго скрасило выражение понимания, однако нет, слишком хорошо Сцевола знал Магнуса. — Почему же?

— Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы спасти Амфиктионию.

— Меня беспокоит, что надо сделать, чтобы спасти этого мужика от виселицы. Он не виноват в случившемся.

— Все виновны при консульстве Силмаеза, — спокойным и разъяснительным тоном говорил Сцевола. — Его казнят. Но после Дня сбора урожая. Дозволь разъяснить тебе, почему это так важно.

— Силмаез? — Он всплеснул руками. — Ты обвиняешь Силмаеза в том, что является твоим правом.

— Нашей обязанностью. — Тут ему на помощь пришла статья из закона о преступлениях и судопроизводстве. — Ибо закон гласит, что ежели подданный Амфиктионии обращается за судебной помощью к государству, государство в лице его магистра оффиций или его асикрита не имеет права отказать. Возможно, когда-то давно было иначе, и нерадивые Наши предшественники отказывались от потерпевших в пользу таких, как твой Цецилий, но истинный слуга Богов, Аврелий, заповедал магистрам мстить за потерпевших.