Я испуганно заморгала.

— Его звать Ёнко, — представил его Шъял. — Он не говорить на твоём языке, но он умный и прекрасно владеть этим кораблём.

— Это что такое? — Я не слышала о людях с белыми глазами.

— Он сирт. Ты узнать о сиртах. Много-много чего.

Поглядев на меня минуты две, Ёнко вернулся к работе с кнопками. Толстый Шъял вёл себя, как его восхищённый поклонник.

— Их изобретательность не иметь себе равных, — послышалось из его уст.

— Ответьте на мой вопрос!

— Который? — Он выпятил подбородок. Вдруг спохватился и всхлопнул руками. — На первый? Какой же мы забывчивый! Ну да. Вы лететь не непонятно куда, а в страну Солнца, Вольмер, или на нашем языке Вольмерхунн. — Он толкнул Ёнко и обвёл пальцем поршень в основании двух маленьких рычажков. Сирт пожал плечами. Мне оставалось гадать, что это значит. Вскоре его лысеющая голова сделала движение ко мне. — Ваша свадьба с наш князь уже давно подготавливаться. Это неизбежно. Это судьба. Как говорить у нас, судьба есть солнечный луч в ночи, если он появляться, его ничто не остановить. — Его снова заинтересовал какой-то механизм в управлении летающим судном. Сирт реагировал с ворчанием, но видимо всё же показывал. Ёнко, как и я, скорее всего не имел выбора. «Но он человек, это точно. И он наверняка знает эту посудину». Насколько сильно он боится или ненавидит Толстого Шъяла?

— Есть ещё вопрос, Меланта?

— Да. — Я вытерла слёзы и выпрямилась так гордо, как могла. — Я могу идти?

Посол был явно разочарован. Мне понравилось.

— Иди, Меланта. Завтра ты прибыть в свой новый дом.

«Мой дом — Аргелайн», мысленно поспорила я и, круто развернувшись, буквально впечатала шагами свою ненависть в пол капитанского мостика. Так и вышла на свежий, сильно дурманящий воздух.

Отныне всенепременно за мною следовали два бугая. Бежать я бы не убежала, но Шъял любил подстраховаться. Они же и проводили меня до покоев на нижней палубе, где предстояло жить ещё ночь, а может и больше. Такие дела не могли не печалить, но у круглой железной двери я поклялась себе, что вернусь в Аргелайн — завтра, послезавтра, на неделе, через месяцы или годы. Если суждено стать этой княгиней, что ж, пусть так. Но все, кто хотел этого, однажды заплатят тем, что им дорого. «Прими решение или его примут за тебя», таковы последние слова Серджо. Добрую половину решений я пропустила. Но то решение, которое предстоит в будущем, не пропущу ни за что. «Мой дом — Аргелайн, а варвары — зло!»

Упиваясь необычайным подъёмом духа, я извлекла из сундука «Жизнь и правление Лилии Аквинтар, дочери Адриана I Дружелюбного» и, разлёгшись на кровати, стала его пролистывать в поисках зарисовок.

Нашла не то, что искала — как всегда… Не картинка, а текст отчего-то прочно запал в душу, как строчка из песни. Он был написан в середине истории, к тому времени прошло уже много событий:

Была цезарисса Лилия подобна всем дочерям своего народа, несгибаемая, она жила в доме Гибба Захрума, словно свободолюбивая лань, которая на исходе следующей весны уже обрела таинственное очарование, столь же опасное, сколь и манящее, и слухи о ней ходили по всему Варидейну от Бедных пещер до Красного Браслета. Нищие, простые люди, аристократы и жрецы говорили: когда в городе происходит нечто странное, знайте, гуляет рядом Лилия Аквинтар из дочерей эфиланского народа, избранного Единым, и цветы вокруг неё распускаются, мужчины сходят с ума, женщины с завистью бросаются в огонь, бедняки богатеют, придворные пауки плетут сети, и в них попадаются осы, желающие навредить Жемчужине Южного края.

«И ты попадёшься, Шъял» — пообещала я.

ДЭЙРАН

Как он и ожидал, кумпонарий потребовал ещё денег. Выяснилось, что достать сенаторские одежды не так уж просто, люди магистра переловили без счёту контрабандистов, остающиеся на свободе прячутся, у уличных торгашей не найдёшь и шёлковой туники, а известные портные шьют по специальным заказам Сената — словом, поиски грозили затянуться до завтрашнего дня, и одолеваемый предчувствием, что Аргелайн его не скоро отпустит, Дэйран уговорил Хионе остаться на ночлег.

Он и сам не знал, во что ввязывается.

В уме воин напомнил себе, что выбирает меньшее из двух зол, Амфиктионией Аквинтаров управляют предатели, в облике предателей и придётся явиться. Среагируют ли сенаторы иначе, чем Аврелий? Что изменилось за последние пятнадцать лет? Вопросы повисли в голове, когда он протянул кумпонарию ещё пару десятков фельсов и остерёг, что завтра с первыми лучами солнца результат должен быть прямо тут, в «Сардине».

— Где же мы будем ночевать? — спросила Хионе позднее, всем видом подсказывая «где угодно, только не здесь». — В лодке?

Не в этом сезоне. Беспроигрышный рыбацкий вариант, но только для лета, в преддверии же осени ночи отдают заморозками.

— Неподалёку есть заезжий двор, — ответил Дэйран. — Мой старый друг когда-то там работал. Если бы найти его…

— Он поможет?

— В худшем случае заночуем в «Сардине».

— Чего же мы ждём! — Но на полушаге Хионе всё-таки обернулась. — Где это место?

Видя её нетерпение, этериарх улыбнулся:

— Не отставай, — и выверенным, почти что караульным шагом застучал калигами по Деловому кварталу, будто и правда был легионером из какой-нибудь девятой патрульной центурии, прославившейся дисциплиной и боевыми качествами.

И ему удавалось — прекрасно удавалось — стать декорацией для прохожих, из которых многие были уже слепыми стариками, или подростками, чтобы помнить в деталях скорбную весну 905 года, когда Верных собрала на корабле надежда отплыть в Агиа Глифада, а язычники, крича, подожгли смолу в трюме, и надежду поглотил огонь. Где была девятая патрульная центурия во время первого крика? Её отозвал Архикратор — ибо Верных жгли по его приказу.

Таким нескованным и скучным движением они с Хионе достигли крытого рынка. В броне стражи их сторонились и продавцы с покупателями, и извозчики с рабами, и если было возможно — расступались, треножили коней, поднимали над собой товары, предоставляя свободный проход — ибо кто заступил бы дорогу охране, мог нарваться на неприятный урок субординации (уже одно это Дэйран отметил, как неизменное качество Аргелайна).

Бывало, что и не расступались. Сложнее всего обойти базар, его границы расширялись, как моровая язва на болеющем теле, весь порт утопила суматошная разгрузка товаров, тьма повозок и, как следствие, долгие заторы на узеньких улицах, ведущих — если Дэйран правильно помнил их контуры — к Форуму. Кони пыхтели, дети верещали, взрослые люди исходили желчью, и захлёстываемый звуками городского ужаса воин чувствовал, что сорвётся и закричит — лишь бы пропустили и перестали галдеть!

Но срываться опасно, потому и кричать нельзя. Они под прикрытием, если начнут толкотню, кто-то обязательно пострадает, и ни сослуживцы, ни простые люди не заступятся за горе-стражников. Поэтому, скрипя зубами, этериарх вёл Хионе через беснующийся рынок и с неведомой окружающим ностальгией вспоминал о тишине под деревьями гингко.

Сколько времени кануло в этой толчее, и Мастер задумался бы, но моровая язва рынка в дальнейшем уступила свободному дыханию искорёженной улицы с загвазданными окнами, лужами, с мусором и кочками болезненной травы. Улица была непроходима для повозок, что делало её непривлекательной и купечеству, и всему остальному свету. Но, как ни странно, здесь Дэйран расслабился.

О брусчатке на проулке никто не слыхал, вверху с подозрительным плеском раскачивались помойные вёдра, внизу мутно-зелёные речки сочились из канализации, стекали по раздробленным булыжникам, но в целом это было приятнее базара, и даже напомнило детство. Ещё прежде, чем отец устроился поваром, они жили в месте навроде этого — Дэйран слышал вонь стойла в родной хибаре так отчётливо, как ныне — густой смрад мусора. Вонь бушевала над просекой в летний день, когда деревня таяла под жарой, как масло в печи.