«Что же до выборов консула… ну, главное участие, Гай, не так ли?»

До выхода оставался какой-то пас. Внезапно в дверном проёме показались люди. Он рассчитывал, что и они расступятся, но скучившись в плотную стену из человек семи-восьми, они воинственно выставили фасции, не как ликторы, оберегающие порядок на территории, а как легионеры при задержании особо опасного преступника, все при доспехах, со шлемами с белым султаном.

— С дороги! — потребовал Магнус.

Молчание.

— Я сенатор, разве не видно?!

Молчание.

— Дайте пройти!

Он пробовал протолкнуться. Его ухватили за тогу. Он выругался. Сзади закричали. Магнус обернулся. Раб с табличкой скатился с лестницы кубарем — окровавленный, и тут народный трибун понял наконец, отчего так спокоен, так пассивен был старший брат, даже не попытавшийся его задержать: «Ночь отступает, начинается день, золотой, как эфиланская корона, и жаркий, как солнце!»

Его бы поразил ужас, ноги понесли бы его прочь. Но повернувшись, чтобы позвать на помощь, трибун получил удар, от которого в глазах замерцало. Новый удар — чем-то твердым — выбил его из сознания, и теряя себя, он видел Альбонт, видел отца, видел мать.

СЦЕВОЛА

Его, магистра, выставили на посмешище! Собственный брат переметнулся к врагу, десятки голосовавших оказались ближе, чем родная кровь!

Его же враг победоносно хмылился, позор рода людского!

Подчиняясь негодованию, нарастающему под давлением колючей обиды, Сцевола знал, что если он не сделает ничего, он потеряет всё. Долго он прятал в складках тоги свой меч. Дрожащим локтём прижимал его рукоять к подмышкам. И вот, наконец, не нашёл ничего лучше, кроме как, выхватив его, распороть живот бесполезному рабу и засунуть в его кишки ту проклятую таблицу, которой его надумали победить.

Наивные, надменные лица покрылись ужасом.

Ему кричали:

— Что вы делаете! Запрещено проливать кровь в Сенатос Палациум!

Но они закричали громче, когда ликторы вошли в зал и по приказу Сцеволы выстроились на кафедре, а кто препятствовал, те были сброшены по ступеням. Топорики фасций резали вечерний свет, как шёлковые нити. Золотопанцирные слуги магистра были угрожающим оружием сами по себе, но подчинённые единой воле, единому хозяину и единой судьбе, они жаждали сеять справедливость безоговорочно.

В их защитном кольце оказались жрецы.

— Ты был прав, Хаарон! — сокрушённо молвил Сцевола. Его хватило бы на целую речь, но залившийся пожаром алых красок, с рассеянными мыслями и в состоянии невосполнимой мести, он едва дышал. «О, насколько мудрым был верховный авгур, и насколько глупым был магистр оффиций!»

— Дурак, — заявил Силмаез, отходя к своему электорату. — Выйди! Ты и твои прихвостни, дождитесь нового голосования!

«Сдаётся, он путает магистра с покупателем, которого можно обмануть, пересчитав деньги!»

— Львёнок, не хочешь ли склониться перед диктатором?

— Ты проиграл, — поддакивала Силмаезу грязнокровка Нинвара, — следующее голосование подтвердит это.

— Ха-ха-ха!

— Посмотрим, кто будет смеяться последним.

— Ты так ничего и не понял, Львёнок? — сквозь смех спросил он.

Ликторы заперли двери на засовы. Запасной выход тоже был перекрыт, воинам приказали убить любого, кто попытается выйти из здания без разрешения Сцеволы. «Мы сделаем это, — пообещал он себе и Богам, — с Нас довольно!»

— Вы не уйдёте, пока не признаете Нас своим диктатором!

Услышав эти слова, его сторонники-сенаторы тоже разделились во мнениях, одни присоединились к ликторам и жрецам, другие озлобились. Сцевола плевал равно на всех. Право сильного — вот единственное право, которому присягают народы.

Только горечь снедала его, состояние отчуждённости из-за того, что рядом не было младшего брата — но Магнус поплатится. Свой шанс он уже потерял, ему не держать Башню с истинным владыкой Амфиктионии, не для него начинается новый день. Но Сцевола позволит ему вернуться в Альбонт из последних капель любви к их общему детскому прошлому (и не ранее, как после отмены наложенного вето).

— Ты идёшь против Закона, Сцевола! — выступил Феликс. Сцевола обещал его наказать во вторую очередь, после Силмаеза. — Уйди, дождись результатов перерасчёта, заплати хозяину раба виру, и думаю, все сенаторы простят твоё временное помешательство!

— Феликс, безрукий ты глупец! — повысил тон Сцевола. Терять ему было нечего, предчувствие Сердца Богов зажглось, встречая его своим жаром. — Перерасчёт — это фикция, чтобы устранить неугодных кандидатов. Но Мы и есть Закон, отныне не будет повторных голосований и подложных голосов!

— Ты называешь меня безруким глупцом, когда у самого, при двух целых руках, нет мудрости.

— Да что говорить с ним! — выпалила Нинвара в зверином боевом запале. — Все всё слышали! — Она и её воинственная делегация вынули кинжалы, которые, как и Сцевола свой меч, они доселе прятали, потому что сенаторам воспрещалось носить оружие во время заседания. — Сбросим безумца с кафедры!

Сцевола дивился их лицемерию.

— И эти люди говорят Нам о нарушении Закона!

Призыв амхорийской правительницы сподвиг сенаторов занять её сторону. Сцевола попытался найти Феликса — желание убить его росло ежеминутно — но на прежнем месте его не было. Коварный сенехарист растворился одному ему известным способом.

Зато место рядом с Нинварой занял Силмаез — безоружный, как жертвенный барашек. Так умилительно было глядеть на него сверху-вниз, с высоты своего величия, и ждать, пока от слов враги перейдут к действию.

Боги благословили его сторону. Голоса ещё не услаждали его, однако Сцевола ощущал их присутствие, оно воодушевляло его, соком вдохновения разливалось по венам, заменяя кровь на амброзию, восполняя обиду неустрашимостью судьи перед вынесением приговора.

— Твоя светлость, если Чёрный Лев хочет получить консула, пусть забирает, — обратился к нему Хаарон, так зычно и оглушительно, чтобы услышали не только ушами, но и всем своим безбожным организмом. — Довольно ему этого поста, ибо змей никогда не взлетит. Ты же достоин бóльшего. Да признают они тебя, твоя светлость, их новым цезарем и грядущим Архикратором, Гаем I из рода Ульпиев!

В зале восприняли это как шутку.

Он заколебался.

— Мы… х-м… верно! Верно! Истинно так! — Но уверенность взяла своё. Богам нужен Избранный, он с честью возьмёт на себя ношу власти. — Что ж, Силмаез, что ж, Сенат, Боги ответили вам. В силу того, что Тиндарей умер, а Меланта выходит замуж за варвара, Аммолитовое Сердце Богов вакантно, никого, кто мог бы претендовать на него по кровному родству, не осталось. Но остались Мы — помазанник самих Богов, Избранный Четырьмя! И Мы берём его по праву избрания Всевышними, а пост консула, так уж и быть, оставим Львёнку!

Почти все сенаторы, что некогда его поддержали, его покинули, по их коллегам прошёл волнительный гул, сменяющийся кличем. Звучали призывы казнить его без правосудия, обвинения в узурпации власти при действующим монархе — не одна уже Нинвара Кинази точила зуб, но многие, и Силмаез возглавлял это сборище шакалов, которых Сцевола когда-то считал патрициями.

Но история всех рассудит. Те немногие, в том числе Марк Алессай и цензор Хогус Декастр, что остались с ним, в новой Амфиктионии займут ключевые посты.

Ибо право сильного — за ними.

— У нас есть Архикратор, и имя его — Аквинтар, не Ульпий! — раздался чей-то щенячий визг.

— И ты ещё смеешь говорить про богов! — вспылил Квинмарк Фалько. — Ты сам безбожник!

— Вы были когда-то разумным, — с глупой миной сказал простак Ллерон. — Сойдите с кафедры, пока не поздно!

— Уже поздно, — подвёл итог Силмаез. И это казалось единственным, в чём Сцевола мог бы согласиться с Львёнком. — Его преступление умрёт на подмостках! Как исполняющий обязанности консула Эфиланской Амфиктионии, я прошу всех, у кого осталась честь, поддержать меня и схватить узурпатора Сцеволу!