Подвязанный длинными тросами шар был в семь, а то и в девять раз больше гондолы. Корпусом она могла бы тягаться с самым мощным кораблём в эфиланском флоте, если бы те умели плавать по воздуху. На палубе посередине и в задней части взгромоздились кабины, обшитые пластинами сиренево-серого цвета («сиреневые облака» — посетила мысль). Нос у корабля остроконечен, как сариса, а из ростры-грифона выбегала струйка кисейного пара. Чем ближе вырисовывалось судно, тем гремуче казался скрежет его механизмов.

Я обняла глазами всё это, рассуждая, может путешествие будет куда интереснее?

Если бы это была поездка туда и обратно, с подданными и дядюшкой Тином, я даже сочла бы, наверное, что мне выпало огромное счастье, как и всякому, кто читал про чудесные корабли.

Но вот на палубу вывалил Толстый Шъял в плаще и в парчовом дублете, его свиная рожа осклабилась, завидев меня, грузное тело вразвалку зашагало по трапу. «Пусть он провалится!» — взмолилась я, но ожидать, что железная лесенка проломится, было всё равно, что надеяться на ливень в погожий день.

Тем временем асикрит, покряхтывая от усталости, затащил сундук вместе с тележкой на палубу.

Когда Шъял подошёл, то поздоровался с консулом, а мне протянул руку ладонью вверх, ожидая, что поверх положу свою; той же жирной клешнёй он несколько дней назад ухватился за моё плечо, в Обеденном зале — но тогда была возможность убежать… сегодня — нет.

— Вам честь первая взойти, — пророкотала его пасть.

Я — сразу к Луан. Подруга кивнула. Но не улыбалась.

Так недоставало в эту минуту её улыбки!

— Когда мы вернёмся? — спросила я, избегая смотреть ему в глаза.

— Как решить князь! — ответствовал Толстый Шъял, потянувшись ко мне. — Что ж вы не брать? Вы отказаться?

Я ощутила, как напрягся консул, как взглянул безжалостным, львиным взглядом, в котором без слов читалось «если ты откажешься, пожалеешь!»

— Нет, — сглотнула я, чтобы подавить крик, и взяла Толстого Шъяла за руку. Его пятерня была большой и запотелой.

— Мудро вы решить! — прогундел он.

Стоило нечеловеческих стараний, чтобы отпустить плечо Луан и пойти с ним, когда Толстый Шъял подводил меня к трапу и ткнул в сторону палубы, щеря полугнилые зубы. Справляясь с дрожью, я стиснула локон правой рукой, и пока они шли, в отчаянье оборачивалась к подруге в немом вопросе «всё будет хорошо, да?», «ведь будет же?» — а спросить вслух при опекуне и варваре боялась: не поймут.

Луан, конечно, не умела читать по губам. Улыбнулась она только раз, когда я посмотрела на неё, до того, как оказаться у лесенки. Это был недолгий взлёт кончиков губ — или ей передалось моё мрачное настроение, или подруга тоже печалилась, что уезжает надолго в чужую страну.

С её волосами играл ветер.

Я взбежала на палубу, но мысль, что секунду назад была в шаге, чтобы упасть с огромной высоты на халцедоновую апсиду или в кишащее медузами море, подавила с трудом. Куда более волновал Толстый Шъял, поднимающийся по трапу, как улитка по дереву — не столкнуть ли его вниз?

На меня он пялился, как на райскую птицу, попавшую в его сети, а взвалившись, наконец, на стальной настил палубы, раздвинув на нём неповоротливые ноги, ещё и издал горловой звук, нечто среднее между усмешкой и вздохом. Ему ответил другой такой же звук, и увалень обхватил поручни.

Следом должна была пойти Луан, но консул, как только сделала шаг, схватил её за плечо и внаклонку зашептал ей на ухо. Целую минуту — достаточно долго, чтобы я покрылась мурашками. О чём они? Что он делает?

Лесенка сотряслась. Скрипнули рычаги, державшие её. Луан сделала шаг навстречу мне, но консул осыпал её негодованием. Заметив возмущённо скривившиеся губы подруги, я подалась вперёд.

Шъял преградил путь.

— Пропустите! — сорвалась на крик. — Луан!

— Служанка. — Кончики его губ врезались в пухлые щёки. — Это называется, служанка.

— Уйдите!

— В Вольмер у благородная будет много служанка.

— Не ваше дело!

— Тебе запретить брать её.

— Луан!

Стражники оттащили её, как докучливый мешок. Стоя с разбитой губой, покрасневший и ошеломлённый Силмаез испепелял её глазами.

Она ударила его? Глупая! Глупая!..

— Луан, стой!

— Чёртова дура! — крикнул он, перешибая потоки ветра, и мгновенно развернулся ко мне. — Ты поблагодаришь меня, Меланта. Обещаю, поблагодаришь! Не позволю какой-то суке портить твою жизнь!

«Портить жизнь?!» — Я зашлась плачем.

— Луан, стой, я иду!

И не нашла другого, кроме как пытаться прорваться через Шъяла.

Обида рвала язык:

— Никуда я не полечу! Слышишь? Никуда!

Я сунулась влево, Шъял заступил, кинулась вправо, надеясь увернуться от его рук, но он поймал. Я била кулачками толстый живот посла Вольмера. С бешенством пнула его. Набрасывалась, царапая. Бестолку! Диадема выскользнула из волос, и покатилась, словно колёсико. Ракушки ожерелья рассыпались.

— НИКУДА… НИКУДА!

Мой голос перешёл на рыдающий хрип:

— Никуда!..

Вот — вот! — что говорил Серджо. Зря не поняла этого раньше. Зря не сказала «нет!», а в протянутую клешню мерзкого Шъяла не плюнула — зря!

Вернувшись во дворец, наставник не найдёт свою неловкую ученицу, потому что она сгниёт в варварском помойнике, одна-одинёшенька, без семьи и друзей, без родных садов и гротов, на чужбине, куда, как разменную монету, брошенную на стол политических игр опекуна, её увезли насильно.

Опекуна, который обманул.

Опекуна, который предал.

Опекуна, который забрал мою Луан.

И за что?!

Вырвавшись из тисков Толстого Шъяла, я было рванулась на спасение Луан, пока ещё консул только-только подходил к башне, а самого родного за последние три года человека только-только уводили по винтовой лестнице. Но трап подняли, и загудевший двигателями корабль начал отлетать от своего «причала» со скоростью вихря. С ужасом я воззрилась на ежесекундно удаляющуюся обзорную вышку, на спину уходящего опекуна, на другую сторону, на пространство внизу, через которое не перепрыгнешь, как ни старайся.

— Лу, Лу! — Ещё удавалось делать несколько громких возгласов, но рыдания и слабость душили меня, как звериный укус. — Луан!..

Железный корабль не слушался, а Толстый Шъял отошёл, безучастный свидетель чужого горя. С последним жалобным стоном — да нет, пожалуй, это был уже визг, я приказала консулу Силмаезу стоять.

И он остановился. Подняв голову, он посмотрел в мою сторону, черты расплылись слегка, но я всё ещё видела кровоточащую рану на его губе и вздёрнутые скулы, не сулившие милосердия. Так, ничего не говоря, он простоял минуту, и…

Дверь башни захлопнулась навсегда.

__________________________________________

[1] Строфион — пояс, которым женщины Эфилании подвязывают грудь, аналог бюстгальтера.

[2] Плед с пышными складками.

МАГНУС

Магнус вернулся в «Привал нереиды» возмущённый и обозлившийся. В горле ломило. Мучила жажда. Он заказал у Тобиаса кубок муста и занял столик в дальнем уголке под окном, сосредоточившись на деле, которое, как ему представлялось, была надежда выиграть — а выиграть надо было, несмотря ни на какие трудности.

На улице слышались раскаты грома и через полчаса выстрелил дождь.

Перед ним лежали бумаги — и было тяжело признавать, что ими подтёрлись, а обвиняемого по надуманным основаниям обрекли на смерть, не удосужившись не то что вникнуть в суть дела, даже найти доказательства. Будь воля Магнуса, он бы засудил всех продажных «служителей правосудия», как они себя называют.

Но неудача была предсказуема. Суд — штука стохастическая. Если ты не учёл малую деталь, не уследил за ходом игры противника, считай насмарку усилия. Как в шахматах. Была вероятность, что продажные судьи не виноваты, а виноват он сам, что не справился, такое бывает. Однако, перечитывая материалы дела и поднимая в памяти свои речи, Магнус не нашёл ошибок, всё то, что он говорил и делал, он бы сказал и сделал вновь. Получается, оболгали невиновного?..