Третье. Я знаю, как ты любишь лысых мускулистых людей с длинными мечами. Но будь с ними помягче, хорошо? Пока не станет известно, кто организовал пожар в ипподроме, сенаторам следует быть осторожными, возможно, виновник на свободе. Этим делом мы тоже займёмся, но в свою очередь. Сейчас главное — большие перемены!

Да хранит тебя твоё везение,

Л.С.

PS.По прочтении письмо сжечь.

Магнус скомкал пергамент и забросил его в кубок на виду у озадаченной стражи.

— Что там? — спросил Ги.

— Представь, что от тебя забеременела лошадь. Представил? Это хуже! — Он поплёлся в свой номер, на ходу подбирая колкости, какими осыплет Люциуса на заседании. Припомнит и «лысых мускулистых людей» и «сильную руку влиятельного лидера».

У лестницы Магнус нечаянно задел корзину с мусором, и та повалилась на пол; всё, что он сделал — это переставил её, опустевшую, на другое место.

«Сейчас главное — большие перемены!»

___________________________________________

[1] Месяц Дремлющего солнца — первый месяц весны, на который приходится день равноденствия, единственный, находящийся календарно в разных годах (20 дней в прошлом году, 8 дней в будущем году). В эфиланском календаре 10 месяцев, каждый из которых длится 28 дней.

[2] Патер фамилиас — правовой термин, обозначающий статус отца, как единоличного главы всего семейства.

МЕЛАНТА

Слёзы смывали проходы и вертикальные трапы, по которым меня вели, как пойманного воробья, чтобы упрятать в каюту на срок перелёта.

«Луан, Луан!» — заставляла я Джорка и его сподручного выучить сладкое имя, зазубрить его, ведь это будет последним, что они услышат, когда дядюшка уничтожит Вольмер. «Луан!» — я кусалась, если могла, пока медная дверь со ржавым скрипом не захлопнулась, отрезая меня от неё.

Но даже тогда, громко воя, я била кулаками пол, представляя лицо Толстого Шъяла и консула Силмаеза — ребро ладони закровоточило, на стальном настиле — пятна… Но боль не отвлекла, а Луан не вернулась.

Чем, всемилостивые боги, заслужила я столько ужасов?

Раздавался хруп шестерней. В увлажнённые ноздри пробирался запах масла. Вырывающиеся крики стянули горло и от неудержимого плача я задыхалась. Потом свернулась калачиком, и так лежала, не выискав смелости подняться.

В мыслях жглись раскалённые угли: когда слёзы иссякли, их восполнили горькие догадки. Нечестно! Абсолютно нечестно! Луан накажут за обиду консула, конечно, Силмаез обид не прощает… а что ты, Мели? Ты никак не поможешь… и это — другу, которая столько помогала тебе!

Теперь я одна, на корабле из сказок, где сказками и не пахнет.

Я с позором устремилась в себя, как подбитый селезень перед падением на твёрдую землю. Не скоро удастся узнать, что случилось с Лу. Пройдёт время, пока вернусь в Амфиктионию — или не вернусь никогда. А если случится чудо, и какой-нибудь бог из тех, о которых говорил Серджо на последних уроках, возвратит меня в Аргелайн, с каким горем и трепетной совестью посмотрю в глаза Луан? Если будет, во что смотреть…

Серджо… мы договорились встретиться сегодня утром. Как глупо было обещать учителю того, чего не в силах выполнить, как безобразно, как недостойно будущей Архикратиссы нарушать слово!

«Прими решение или его примут за тебя», родился в моей кружившейся голове сенильный голос, мудрый как ветер в горах. Я не послушала его советов и позволила собой манипулировать, да в прибавку смирилась с этим, побоялась, будто Луан отнимут навсегда. Как глупо! Лучше бы отказалась, зато с подругой точно было бы всё в порядке…

Шмыгнув носом, я обречённо посмотрела на стену-решётку, где двигались шестерёнки. Вот бы сломать одну из них. Закидать чем-нибудь, чтобы остановились, чтобы… нет, конечно, Толстый Шъял не даст сломать летающее судно. Глупо верить в… глупо думать…

Я не запомнила, как усталость и горе сбросили меня в бездну сна — в нём ощущался тот же необоримый страх. Там, где разум обычно отдыхал от реальности, Шъял преследовал меня. Тучного его тела не видела, были только хлопанье рук и уродливый хохот, хлопанье… и хохот…

Вечером низенькие увальни принесли сундук с вещами и поставили столик с ужином, а сами поспешно удалились, затворяя круглую дверь. Проснувшись — и жалея об этом, я подобралась к кровати, тяжко, как раненый зверёк. Есть не хотела. В принципе ничего не хотелось, кроме смерти. Горло болело, язык и кончики губ онемели, коленки, казалось, скоро переломятся под тяжестью тела.

Суп, кубок с вином и хлеб — нет и четверти того, что готовили во дворце! «Хочу, чтобы там был яд!» — я съем его, а Толстый Шъял, Люциус Силмаез, этот князь Арбалотдор перебьются. Последняя из рода Аквинтаров умрёт с гордо поднятой головой, как книжные герои, которые унижению предпочли смерть.

Яда, к сожалению, не нашлось, еда была безвкусной и к тому же остывшей. Я не доела и до половины, как меня затошнило и, выкинув в ведро для мусора объедки, вернулась на кровать.

От постельного белья пахло глиной и маслом, от подушки несло дождём. Привстав, я заглянула в иллюминатор над изголовьем кровати, закрытый накрепко, как тюремная решетка.

Сердце сжалось — рваные облака простёрлись внизу, под ними разостлались зелёные деревья и лужайки, отсюда как игрушечные. Ощущение высоты вскружило голову. Вглядываясь, я закусила губу. Плечи её окоченели и пальцы непроизвольно впились в изголовье кровати.

Я отпрянула, словно могла упасть.

Упасть? Может — то и нужно. Может — это альтернатива.

Жалко, что Луан нет. Ей бы понравилось. Ей, бесстрашной и мудрой. Не такой как я.

И дядюшке Тину бы понравилось. Это он познакомил меня с Луан, которую я, клянусь и небом, и землёй, запомню навечно, имя которой буду шептать по ночам. Это он подарил книгу про Симмуса Картографа, одарил детство славными приключениями и деяниями молодого, красивого, изобретательного учёного — моего идеала, моего цезаря.

«Дядюшка… мой милый дядюшка…» — думала, опустившись на колени, — «прости, что подвела тебя!» — Я всхлипнула и воззрилась на иллюминатор в гневе и бешенстве. — «Ты далеко… может, ты мёртв… Говорят, после человека остаётся душа. Ну так явись ко мне духом! Явись! Сыграй мне что-нибудь на своей золотой кифаре! Почему я не ушла с тобой… ну да, ты бы не пустил меня, знаю, потому что я была слишком маленькой… Но, глупая какая же я была, когда осталась во дворце! Клянусь, я бы отправилась к горизонту! Навстречу приключениям! Навстречу опасностям! Со мной была бы только Луан — мы бы тебя отыскали, милый дядюшка… и вернулись вместе…»

Дверь с шумом отворилась. Вошёл мужчина в розовом ферязе с распоротыми рукавами.

— Не помешал? — Я обернулась на его голос и узнала менестреля, бывшего с Толстым Шъялом, когда они встретились на стене крепости. — Солнышко!

Я напрягла лицо, выдавливая из себя улыбку. Не получилось.

— Вам не помешало бы развеяться, — сказал он, за его спиной висел музыкальный инструмент, близкий к кифаре по виду. — Хотите, я что-нибудь вам сыграю? — Давно заученным движением он снял его со спины и провёл пальцами по блестящим струнам. — На севере это называется лютня. В Вольмере её зовут апровхремход.

Корпус, похожий на расколотый жёлудь, переплетённые лилии на шейке и у основания грифа, резонирующие отверстия — такие, как у кифары дядюшки…

Для такой красивой вещи такое грубое название.

Я подняла глаза на менестреля. Его лицо было приятным, как рассвет после ночной грозы.

— Согласен, — он угадал мои мысли, — название не ахти.

— Я хочу уйти отсюда, — резко сказала я. — Помоги мне.

Он нахмурил тонкие брови. Расхохотался.

— Нет, прости. У меня таких прав нет.

— А у кого есть? — Я упёрлась в изножье кровати. — Вели ему!

— Не могу…

— Как так?! — Прокралась мысль бросить в него что-нибудь увесистое, но под рукой одеяло да наволочки. — Почему??

— Я здесь не для этого.

— Не смею к себе такого!.. такого… шения…