Они окружили всем скопом. Я увернулась от одного, чуть не попала в руки другого. На палубе стояли контейнеры, к громадному воздушному шару над головой вились верёвки и трубы, прикасаясь к которым, можно было обжечь руки. Я петляла между ними, как пчёлка, преследуемая шершнем в зарослях ракитника. Со всех концов неслись смешки, перекрикивания, противные завывания. Варвары просто развлекались за мой счёт, думали, будто это весело, гоняться по палубе за чужестранкой, или же Толстый Шъял повелел им наказать меня, унизить больше за попытку побега. Я закашлялась от холодного воздуха. Задыхалась от страха. Глаза затягивали слёзы, солёные, как тесто.

Меня загнали к бушприту. Тупик. Вот и всё. Я пятилась — они подходили вплотную. Я кричала — они не понимали. Бросала подножный хлам — они не отворачивались. Размашистая фигура Шъяла наблюдала за происходящим с мостика — и не собиралась вмешаться.

Ему никогда не утащить меня в Вольмер.

«Никогда! Слышишь? Никогда!»

Под корпусом волочились болота Талаты, влажные и мрачные, как лица пленителей. Чувствуя дурноту и озноб, я опустилась, зажимаясь от порывистого ветра. Губами беззвучно причитала «Отпустите… пожалуйста!.. отпустите…» — с таким писком, что последние капли достоинства не позволяли высказать это вслух.

Дикари расступились и вперёд выбрел Тис.

— Это было восхитительно! — Более изящной ухмылки я не видела. — Неслабо я развлёк тебя, а, солнышко? Впрочем, гир Велебур тоже придумал развлечение. Прогуляемся на мостик?

МЕЛАНТА

Моё сердце ушло вниз, тогда как его — Тисмерунна, хохочущего как мартышка — вырывалось из надрывающейся груди:

— Или ты надеешься сбежать? Почему ты никак не поймёшь, что всё делается ради твоего будущего!

Ни одного звука не обронила я. Было страшно, куда страшнее, чем в горящем ипподроме. Стылый ветер бил в волосы, залетал в уши, гнал слёзы по скулам, будто он тоже был в сговоре с Толстым Шъялом и тоже хотел причинять боль. А если бы я весила чуть меньше, чем весит ребёнок, меня сбросило бы за борт.

Но я устояла. Я устояла на коленях, вскинула голову налево и полузакрытыми глазами дотронулась до проплывавших невдалеке белых облачных кораблей, отсюда похожих на качающиеся айсберги в голубом море. Меня не было здесь. На летающем судне, в этом мире, в этом времени и в этой жизни. Даже когда Тисмерунн, не добившись ответа, распорядился отвести меня на мостик, меня не было нигде в пределах его власти, или власти Толстого Шъяла, или власти трёклятого опекуна.

Белые корабли облаков уплывали в гинекей, и по пути встречали многое, о чём грезила я: команду Симмуса Картографа; улыбчивого дядюшку Тина, от волос которого пахло дымом, «а может быть и морем»; мудрого Серджо, рассказывающего об истории, и конечно же Луан, всю в белом, как облако под ними: она придерживала меня за талию, пока мы сходили по звёздной дороге к расшитым лилиями занавескам гинекона (нашего гинекона), хотя зачем?.. я же и так не упала бы, верно?

«Всё будет хорошо!». Ведь так? Так?

Мы вернулись в гинекей, корабль Симмуса уплыл к новым странствиям, и завертелась-закружилась прежняя жизнь. Стоявший напротив балкона дядюшка Тин выхватил золотую кифару и заиграл «Маленький листок». Музыка потекла, как мёд. Луан пританцовывала. В порт вошли корабли с дальнего плавания, а за окном вспыхнули фейерверки праздника Сбора Урожая, флажки красных, лиловых, жёлтых и иногда пёстро-бирюзовых оттенков. Я хотела убежать — но от радости тело перестало подчиняться, и поражённая этим зрелищем, я молилась, чтобы так было всегда.

Но дядюшка Тин внезапно оборвал мелодию. Золотая кифара исчезла, а вскоре и танцевавшая под неё Луан приняла вид какого-то неприветливого существа с двумя круглыми обрубленными рожками. Растерянными глазами я посмотрела на дядюшку Тина. Но увидела Толстого Шъяла. И очертания гинекона помутнели, как родник с рыхлённым илом.

То, что было мелодией кифары, стегнуло дребезжанием механизмов. То, что было танцующей Луан, переменилось в высокого человека с бородой и очками, надвинутыми на лоб, который суетился у стола с кнопками и рычажками под застеклённым окном. Я рванулась в сторону, но почувствовала удерживающие меня руки. Это был вовсе не прилив радости, меня держали варвары, а под боком, ухмыляясь, стоял Тисмерунн, какую-то секунду назад бывший мудрым и многоопытным Серджо.

— Я могу идти, гир Велебур? — справился он.

— Хшун, — проурчал Толстый Шъял. Сделав прощальный жест, менестрель хлопнул меня по предплечью (я еле устояла на ногах) и вышел через открытую дверь. Вздрагивая от шорохов, я отчаянно воскрешала видение про белые корабли. От запертого в помещении сквозняка познабливало. «Ещё немного побыть там. Ещё маленько, самую крошечку».

— Смотреть, Меланта, как тебе это? — простодушно спросил посол. Одна его рука лежала на плече суетящегося бородатого мужчины, другая безвольно повисла. В переднем окне багровел горизонт, солнце опускалось за горную гряду, и летающее судно шло ему наперерез, приспускаясь к земле. Я никогда не видела таких больших гор.

— Почему ты мне не отвечать? Ты потерять язык, пока бежать? — Он щёлкнул зубами. Комната, вся сделанная из железа, приводила на ум клетку для охотничьих псов. Если надеть ошейник на Шъяла, он вполне сошёл бы за прожорливого дога.

— Ну! — Толстый Шъял подошёл ко мне. — Что молчать? Сказать хотя бы, какой вдали красивый вид! — Его подбородок поплыл, дёрнувшись в сторону окна. — Или мне позвать музыкант, чтобы он поиграть?

«Ненавижу! Ненавижу!»

Меня трясло, как флюгер во время боры.

— Ты долго молчать? Я хотеть поговорить!

— А я не хотеть, — злобно передразнила я

— О, слава Солнцу! Девочка уметь говорить! — Толстый Шъял театрально поднял руки. Я рассчитывала, что он замолчит. Но это будто бы только разожгло его любопытство. — Почему ты хотеть сбежать?

Его брови шевельнулись. Глаза сузились и смотрели в упор.

— Верните меня домой, — приказала я. Лицо горело, и загорелось сильнее, когда в него рассмеялись:

— Меланта забыть про дом. Меланта помнить только о свадьба.

Как ты мне отвратителен. Ты пожалеешь обо всём, что сегодня было. Думаешь, я не найду способ?

— Вы не удержите меня. Ты… тыне удержишь.

— Так почему ты хотеть сбежать?

— Хочу домой. — Я кипела от злости и смущения. — Хочу к моей подруге. Вы ответите за неё!

— Подруга? О… подруга, ну да, та черноволосая служанка.

— Что — да? Что?!

— Вы не бояться. С ваша подруга, как я думать, всё в порядке.

Ты лжёшь. Ты даже не знаешь её имени.

— Я не… хм… быть в состоянии, так правильно?.. взять её на корабль.

— Вы лжец.

Видя, что он не испугался, я сконфуженно поникла. У меня текли слёзы, но текли уже достаточно долго, чтобы потихоньку я привыкала к этому ощущению.

— Я не быть хороший человек. — От его ухмылки осталась одна тень в складках щёк. — Но говорить правду. Взять на апрематаргабадунн служанка, которая подозреваться в поджоге вашего… как это… ипподрома, точно? Ипподрома… это означать очень плохой поступок, а я не любить совершать плохие поступки с хорошими друзьями. Ты понимать меня, девочка?

«Какой ты лживый!» — я и не хотела понимать. Если бы Луан заподозрили в поджоге, её или раньше схватили бы, или она бы поделилась, что её преследуют, со мной, потому что между нами не было секретов.

А так, это всё ложь.

— Она ничего не делала. Она мне как сестра.

— Я верить. Но гир Силмаез — не верить. Но вы не беспокоиться. Он не обвинить, а поберечься. И он считать, что эта Лаун делать вас слабее, чем вы должны быть.

Её зовут Луан! ЛУ-АН!

— Что я плохого сделала? — выплюнула я с нескрываемым отвращением. — Почему я должна лететь непонятно куда? Вы моё мнение спрашивали?

Толстый Шъял проигнорировал её слова. На непродолжительное время его взгляд привлёк мужчина с бородой, он что-то сказал на своём безликом наречии, и обернулся ко мне, весь крепкий, как закалённый в боях, со зловещими белыми радужками и золотыми зрачками.