Не своей волей живёшь На миг и я на мост поднялся тесный, Что жизнь и смерть связал дугой печали. И воспарил мой дух орлом над бездной, И цепи мрака плоть мою сковали. Иссохло сердце. Прежний мир – руины. Нет больше чувств: забыл и кто и что я. Остановилось колесо машины, Один лишь шаг – и вот страна покоя. И это облик смерти, чьи объятья Вселяют трепет, перед кем бледнею? Нет, только призрак нас пугает, братья! Не смерть страшна, а ужас перед нею! Лишь ужас смерти – он имеет силу! А умереть не страшно: все страданья Закончатся в тот час, когда в могилу Сойдём без страха и без содроганья. Уже и я на этот путь вступаю, Уже и я в гробу одной ногою. Но шаг за шагом приближаясь к краю, Шум голосов я слышу за собою. То вопли близких… Удержать упрямо Меня стремятся в жизни. Не держите! Наивные! Не одолеть вам яму! Зачем же небо мне закрыть хотите? Божье стадо Вы спросите: кто мы? Какого извода? Народ ли, не хуже любого народа? Кем видимся мы? Может, крепкой общиной, Собранием преданных вере единой? Открою вам тайну – лукавить не надо: Ведь мы не народ, не община – мы стадо. Как скот, предназначенный в жертву, вервями Опутаны мы – и алтарь перед нами. Покорны судьбе и покорны страданью, Как Божии овцы восходим к закланью. Лугов нам не ведать и зелени сочной: По воле мудрейших мы связаны прочно. Ни пастбищ привольных, ни вдоволь осоки, — Но любят погонщики тук наш и соки. Стригут нашу шерсть и вчерашнее пойло Нам щедро вливают в корыто у стойла. В открытой ветрам каменистой долине С младенческих лет нас пасут – и доныне. Мы стадо в безлюдье, мы скот на просёлке: С обеих сторон осаждают нас волки. Мы там, где не слышно ни вопля, ни зова. Ведь мы – отвращенье для рода людского. До края дошли и толпимся над бездной. Над медью пустыни – свод неба железный. Но мы – скот упрямый: мы твёрже металла. Крепка наша выя, и кровь не устала. Дубильщики кожи не справились с нами, Голодные звери давились костями. И если скитанье наш дух не гасило, Умрёт ли надежда, иссякнет ли сила? Уклад нашей жизни нас предал забвенью. Мы бродим по миру пугливою тенью. В плену наши души – и судим предвзято, И любим себя, не болея за брата. И нету спасенья, и всюду преграда — Ведь мы не народ, не община – мы стадо. Сестрица Рухама[15] Что загрустила, сестрица Рухама? Есть ли под небом сердце без шрама? Что на щеках твоих розы увяли Так, словно их пальцы чёрные мяли? Если взрастает всё, что греховно, Ты ль насаждала, ты ли виновна? Не осквернили твоей позолоты Те, кто излил на тебя нечистоты. Встань же, разгладь поскорее морщины — Скорбные знаки, наследье кручины. Нет на тебе ни бесчестья, ни срама — Тебе ли стыдиться, сестрица Рухама? Кто кровью твоею испачкан – ответит! Так Авеля кровь лоб Каина метит. Пылает клеймо, знак позора не спрятан: Он в кожу убийцы навеки впечатан. А ты свои раны по миру упрямо Неси, не склоняясь, сестрица Рухама! Неси, не стыдясь, свою тяжкую долю. Мы вместе с тобой устремимся на волю. Встань и пойдём: ни спасенья, ни чуда Мы не дождёмся… Скорее отсюда! От злобного воя, от гнусного хама… Воспрянь же душою, сестрица Рухама! Встань и пойдём! Материнский не прочен Дом наш, и кровью порог оторочен. Не будет нам здесь надёжного крова — Пойдём же туда, где примут любого. В приюте гонимых, вдали от бедлама Рассвета дождёмся, сестрица Рухама! Встань и пойдём! Даже в день непогоды Там согревает сиянье свободы Всех, угнетённых наветом и ложью, Всех, сотворённых по Образу Божью. Там ты посмотришь честно и прямо Миру в глаза, сестрица Рухама! Менахем-Мендл Долицкий 1856, Белосток – 1931, Лос-Анджелес К Пнине Чей взор к твоей прелести не был прикован, Тот лунных ночей не видал озаренья. Кто голосом не был твоим очарован, Тот арфы и скрипки не слышал с рожденья. Кто лик твой не видел – тот утренних лилий Не видел в омытых росою долинах; И кто твоих глаз не видал голубиных, Тому небеса никогда не светили. И вы, звездочёты, стараетесь тщетно: Вам тайны светил не постичь ни единой, Пока не прочтёте, как в книге заветной, Послание звёздного неба для Пнины. К Шуламит Как Божья свеча – солнца луч безмятежный — Сияет твой взор непорочный. Как отблеск серебряный россыпи снежной, Лицо твоё в час полуночный. Как капли росы на соцветиях розы, Глаза твои в свете зарницы. И грусти ночной золотистые слёзы Наводит луна на ресницы. Как слава Сиона весь край наш родимый, Так страсть грудь твою наполняет. Там властвуют чары, там прелесть любимой И сердце и душу пленяет. Идём же со мной, Шуламит дорогая, И будешь, в стране наших грёз расцветая, Цветов её дивных чудесней. И там, среди лилий долин, моё счастье, Забудешь печаль, как весною ненастье, И песней звучать станешь. Песней! вернутьсяНаписано после погромов 1881–82 гг., положивших начало эмиграции российских евреев. |
