Шуламит[36] Ты – Шуламит! Голубка молодая! Одна в саду забыта, и в тоске Душистый мёд лесистых гор вдыхая, О друге грезишь в каждом уголке. Твой гнев пылает, братьев догоняя, А те смеются, скрывшись вдалеке; И ранит мир краса твоя, сверкая, Как острый меч в протянутой руке. День опалил твой лик, созрела мгла В тени твоих грудей, и ночь легла, И пряный аромат в саду расцвёл. Как до сих пор не встретился с тобой В горах твой друг?! Ведь зов весенний твой Всю землю Иудеи обошёл! Рахель (Рая Блувштейн) 1890, Саратов – 1931, Тель-Авив Предвестник Предвестник мрачный приходил Ко мне в полночный час: Скелет без мяса и без жил, С глазницами без глаз. И знала я уже тогда, Что рухнул мост времён, Что с прошлым больше никогда Меня не свяжет он. Худой кулак узрела я, Раздался адский смех: Да будет эта песнь твоя Последнею из всех! Праматери Рахели Рахель, твоя кровь в моей, Твой голос зовёт, Пасёшь ли Лавана [37] скот, Скорбишь ли, Мать матерей. Уйду я из дома вдаль, И станет мне крышей синь В краю, где ветры пустынь Твою развевали шаль. Прямее нет колеи, Не смолкла твоя свирель! Как шла по песку Рахель, Так ноги идут мои! Ури Цви Гинберг 1896, Бялый Камень (Галиция) – 1981, Тель-Авив Из цикла «Песнь сынов Кораха[38]» «Песнь сынов Кораха у зияющей бездны…» Песнь сынов Кораха у зияющей бездны. Беспечный пикник от пустыни до моря. А бойцы между тем изнывают от скуки… Не предвестника здесь, а алхимика ждут, превращающего в серебро даже раковины в песке: деньги, деньги нужны! Песнь сынов Кораха… Пропасть видна… Почему ты молчишь, поэт и пророк? Ведь в час, когда у порога отчизны опасность стоит, по-разному бьются сердца говорящих на одном языке — потому что провиденья нет. И ты сынам Кораха слова не скажешь, или нет у тебя топора, чтобы гниль сокрушить? Несчастны они, потому что не видят беду, как не видят глазами затылок. Открой я уста – должны мои речи струиться, как кровь, из открывшейся раны. Должны быть подобны львиному рыку и молоту, бьющему по наковальне. Иначе награда мне – только насмешка! Уж лучше я вставлю в рот свою трубку, зажму её крепко между зубами, и буду курить и молчать. «И в долгом молчанье, курящемся дымом из уст…»
И в долгом молчанье, курящемся дымом из уст, жжёт совесть бессонная сердце моё. Так солнце горит сквозь туман, озарив окоём, И это – как Облачный Столп [39] и сияние Пламени в нём. И знаю я то, что судьба моих слов подобна судьбе наковальни, безгласной, пока молот не занесён, пока отдыхает кователь: с прокуренной трубкой во рту сидит у порога Времён… «На судьбу моих неуслышанных слов…» На судьбу моих неуслышанных слов, как на сталь наковальни, склоняю главу, и, как молот она, раскалённый и тяжкий, лежит. Где-то цокот копыт: в тишине слышу медленный шаг коней. Эти кони недавно в бой гордых всадников смело несли… А теперь – не мчатся они, ковыляя, по рынку идут, ибо нет на копытах подков. Кони армии, поражённой в бою, так приходят домой: на них только сёдла… Поводья висят, и ноги коней без подков… И я слышу медленный шаг неподкованных конских ног, а в кузнице – тишина. «И штаб сынов Кораха есть, а в нём…» И штаб сынов Кораха есть, а в нём чёрный стол, покрытый сукном: кусок зелёной выцветшей ткани лежит на столе, как повязка на ране. И всё по-прежнему в этом стане: Та же пустыня, как в дни Синая! Козни те же, как в дни Синая! И те же глаза глядят из глазниц, Но лика Моше [40] нет среди лиц! Здесь соблазняют народ тщетой, обманом красивым, речью пустой… А идол тот же – телец золотой. «Но скупая британская почта в Сионе…» Но скупая британская почта в Сионе — она только мелкие суммы приносит: пятьдесят тысяч, сто, а счастливая весть о том, что надежды сбылись и расчёты, и деньги евреи шлют из-за моря, не приходит к потомству Кораха с почтой… И трудно сдержать им свою печаль, своё раздраженье и гнев… Потому что сто тысяч – это капля. Нужно больше, намного больше: миллион хотя бы, но каждый месяц. И будут тогда сыны Кораха кастой — ваятелями тельца золотого; и пожелтеют глаза смотрящих, когда им скажут: «Вот бог твой, Израиль! Умножишься и утучнеешь скоро!» И ослепит их блестящий идол: оставят они и забудут Бога, и голову позабудут и сердце. Благословят они щедрость рук, которые им каждый день дают, как будто в дар, их воловий труд… вернутьсяБиблейский персонаж, отец праматери Рахели. вернутьсяТрадиция говорит, что сыновья знатного левита Кораха (в русской традиции – Корея), возглавившего бунт против Моисея: Ваикра (Числа), 16, в последнюю минуту раскаялись, избежав падения в бездну. Гринберг сравнивает руководство еврейского национального очага в Стране Израиля (20-е гг. прошлого столетия) с сыновьями Кораха, но есть разница: в отличие от библейских, современные поэту сыновья Кораха не видят, что находятся на краю пропасти. Еврейская традиция утверждает, что сыновья Кораха стали праведными людьми, и несколько псалмов Давида начинаются словами «Песнь сынов Кораха». Но здесь в названии – ирония Гринберга. вернутьсяОблако, шедшее перед еврейским станом в пустыне. Бамидбар (Числа), 9:17. |
