«Я молод, и, как задира, горяч…» Я молод, и, как задира, горяч, и если б рождён был в своей стране — волочиться за юбками и кутить, как многим поэтам, пристало бы мне. Пылает кровь, как зажжённая нефть, когда от вина веселье в сердцах, но скалам родины нашей нужны тоска вековая и кожа в рубцах. От Ибн-Гвироля [41] и до меня мудрости горы, пайтанов [42] ряд; а у меня – шершавый стих поэта, которому родина – яд. Сынам Кораха песнь: радость у них! Из цикла «Дворовый пёс»[43] «А вы удивляетесь: где мой пыл…» А вы удивляетесь: где мой пыл? Почему не скачет горячий конь? — Устал наездник, сошёл с коня… Если нет в идее отчизны огня — гаснет и мой огонь. Печаль моих братьев гнетёт меня, поэтому я коня осадил, на плечи груз мечты возложил, и, словно в гору, бреду без сил… А сейчас послушайте повесть о том, как человек становится псом. «И вот, изнемог я среди умудрённых…» И вот, изнемог я среди умудрённых, изрекая много красивых фраз, ткать покрывало для прокажённых, чтоб язвы их гнойные скрыть от глаз. Чтобы с трибун, довольны собой, они могли говорить с толпой. И я, оглушённый их слов раскатом, сказал: притупилось моё перо; я буду скоро, живым экспонатом, блестеть, как музейное серебро. Мой дед показал бы спину лукавым: мой дед не лоточником был, а равом [44]. И для меня великая честь, как дед мой порою, хлеб с солью есть. «И снова день: вокруг Тель-Авив…» И снова день: вокруг Тель-Авив, а у меня – овечий испуг того, кто видит не сочный луг, а улиц и переулков разлив. И даже язык молитвы и грёз, язык отцов меня утомил: весь город этот ко мне подступил, навис и давит, словно утёс. Куда бежать? Бреду, как изгой: вот банк стоит, а рядом – другой… Страна моя, родина скал и теснин! Тут море простёрлось, там – магазин, и я, неприкаянный, здесь один. «И вот спускается вечер: в небе…»
И вот спускается вечер: в небе сияет Давидова царства слава. А здесь, на родине, как на чужбине, шаги – как будто Девятого ава [45]. В харчевню я принёс своё тело: овцу, на которой штаны и рубаха, и ел, и тусклая лампа мигала, как человек, дрожащий от страха. И бедность и тайну, и труд сидящих за трапезой – из своего закутка познал я, движенья их рук увидев, когда утих во мне голос желудка. Там Реувен говорил Шимону: «Электростанция эта – чудо! Вспять потечёт поток Иордана, и перед Ярмуком [46] встанет запруда. А в Наараим [47] – обед буржуйский, и деньги есть, но вот незадача: утром выходишь, как бык на пашню, а вечером – валишься с ног, как кляча… Но ничего… Скоро будет иначе!» «И когда я, насытившись, вышел – в спину…» И когда я, насытившись, вышел – в спину упёрлась рогами корова хамсина [48], луной озарила меня златокожей, и ночью еврейской глубинной дрожи… О, родина! Край холмов и долин! Несу твоё бремя, несу один. Есть ли дом у пса? Где ночлег обрету? Голова моя тяжкая виснет с плеч. Как жёваная полынь – во рту пророка горькая речь. «И все мои думы теперь о Геве…» И все мои думы теперь о Геве [49]на всех перепутьях моих кочевий от Дана до Беэр-Шевы [50]… На плечи мне череп давит… Шерстью овечьей хотел я для скорбной родины стать, и слёзы всех плачущих здесь впитать. И вот – не нашёл я порог ничей, не высушил слёзы их очей. Но ямкой для гольфа в играх чужих стал я в дни Санбалатов [51] моих, когда их тайных речей немало в моих ушах, как в трубке, звучало! «Должны грядущего Царства посевы…» Должны грядущего Царства посевы Взойти от Дана до Беэр-Шевы; но пока не пришёл ещё Бен-Давид [52], лавка здесь вместо Царства стоит. Здесь дом для дельцов, надёжные стены для льстивых, а тот, кто ждёт неизменно Мессию, страстно веря пророкам, да сгинет он там, в изгнанье далёком! В своей отчизне – ублюдок он! Святой – тот в могиле давно погребён. Зачем им взъерошенный пёс живой? — Им нужен гладкий, ласковый, свой, наводящий глянец, знающий сам, когда подставить спину вождям. Хлеб вроде фарша мясного тут — весь этот хлеб Санбалаты жрут, другим оставляя крохи и труд… А ты, провидец, правду скажи: «Страна отцов пропадает во лжи!» вернутьсяВ русском произношении – Габироль; выдающийся еврейский поэт и философ средневековой Испании. вернутьсяЭтот цикл был написан по следам жестоких нападений арабов на еврейские поселения в Стране Израиля осенью 1929 года. Нерешительность, проявленная официальным еврейским руководством, заставила поэта примкнуть к радикальным еврейским организациям (подробнее в послесловии «Разорванный талес Ури Цви Гринберга»). вернутьсяДень национального траура в память о разрушении Иерусалимского Храма. вернутьсяМестность, где строилась первая в Стране Израиля электростанция. вернутьсяЕврейская коммуна (кибуц), подвергшаяся жестоким нападениям арабов в конце 20-х гг. вернутьсяСанбалат (Санаваллат) – персидский наместник Самарии, территории бывшего Израильского царства, мешавший восстановлению Иерусалимского Храма (V в. до н. э). |
