Вспомнив, что еще не был исследован пол, парень посмотрел вниз и замер, охваченный ужасом: под ним, где-то далеко внизу, были облака. Делая медленные вдохи и выдохи, Глеб последовательно сопоставил между собой всю собранную информацию. Он находится в прозрачной крошечной тюрьме на высоте, известной одному Богу, окруженный лишь облаками, Цероном и ледяными потоками ветра. Эдайла не стала убивать. Она просто бросила его здесь умирать. Глеб хрипло рассмеялся и рухнул на спину, упрямо глядя на Церон, пока не заболели глаза.

— Твою мать…

Непрекращающийся назойливый шум выдернул Максима в реальность, хотя монотонность этого звука то и дело грозила вернуть парня обратно в забытье. Было так темно, что, когда он открыл глаза, практически ничего не изменилось: лишь где-то далеко вверху виднелся крошечный, почти нереальный блик. Вполне вероятно, что он мог оказаться зрительной галлюцинацией, поскольку у командира невыносимо раскалывалась голова. Не обращая внимания на боль и сильное головокружение, он поднялся, но это не слишком ему удалось: голова больно обо что-то ударилась. Подавив зарождающийся приступ паники, Макс кое-как обследовал окружающее пространство и, убедившись, что особого простора здесь не наблюдается, сел, прислонившись спиной к невидимой стене. Глаза до сих пор не могли дать никакой существенной информации, и тогда, закрыв их, Максим стал слушать, пытаясь понять, что же за шум окружает его с момента пробуждения. Монотонный и успокаивающий… Потоки воды.

Вокруг клетки стремительно вращалась вода. Даже если Макс чудесным образом разрушит камеру, ему не выбраться из воронки. Даже если он по непонятным причинам преодолеет её, ему не хватит воздуха, чтобы доплыть до поверхности: слишком далеко. Отсюда не выбраться.

Уже не в силах сдерживать нахлынувшее отчаяние, командир ударил кулаком в невидимый потолок и бил до тех пор, пока не перестал чувствовать собственную руку. Тогда он стал бить другой рукой и довёл её до такого же плачевного состояния. Поняв, что у него больше ни на что не осталось сил, которых особо и не было, Максим заморгал, прогоняя слёзы злости, устроился поудобнее и запел:

— Когда я буду не в себе и будет лето,

Я вдруг исчезну: ни ответа, ни привета.

И все поймут, что моя песня спета,

Забудут жизнь, запомнят смерть поэта.

И это будет долгое, мучительное лето,

И будет много жизни, много света.

Ведь тайный смысл счастливого билета

Поймешь, когда умрешь за это…*

Очнувшись, Эрика тут же почувствовала ударивший в нос запах сырой земли. Именно он заставил её стряхнуть с себя сонливость, хотя вряд ли так можно назвать полуобморочное состояние, граничащее с коматозным. Молниеносно подскочив на месте и не обращая внимания на ноющую боль во всем теле, девушка меньше, чем за минуту, вслепую обшарила всё пространство, имеющееся в её распоряжении. Осознав, как ничтожно мал созданный для нее склеп, Эрика в панике принялась раскапывать стены, до крови обдирая пальцы.

— Ну давай же, давай! У меня получится! Я выберусь, я выберусь, я смогу!..

Не чувствуя времени, девушка не знала, занимается она этим несколько минут или несколько часов, хотя, независимо от потраченного времени, результат был известен: Эрика не продвинулась ни на йоту. Ни стены, ни пол, ни потолок — ничего не поддавалось: земля вперемешку с камнями была холодной и твердой, резко контрастируя с горячей кровью, ручейками скатывающейся по рукам. Не сдерживая рыданий, повелительница Воздуха рухнула на пол, обхватив руками голову и прижав ее к коленям.

- Ты не могла так поступить со мной, мерзкая стерва! Ты не могла закопать меня заживо в этой могиле! Почему ты не убила меня сразу, чёртова тварь! Ну же, убей меня, слышишь?! Убей меня немедленно!

Потоки ругательств, оскорблений и просьб об убийстве лились из хрупкой и напуганной девушки бурной рекой, заполняя собой крохотное пространство и впитываясь в холодную землю. Эрика плакала, проклинала, угрожала, умоляла так долго, что сначала её начало тошнить от собственного голоса, а затем он пропал вовсе. Обессиленная и физически, и морально, девушка упала на бок, все так же обхватывая голову окровавленными руками. Через неизвестное количество времени давящую тишину разрушил едва слышный шепот.

- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь…

Первое, что я почувствовала после пробуждения, — соленый вкус на губах. Не открывая глаз, медленно провела языком по губам, на который снова соскользнула капля чего-то соленого. Проведя непослушной рукой по лицу, смахнула кучу таких капель и наконец-то догадалась: это пот. Я вся взмокла от макушки до кончиков пальцев, а горячий воздух беспощадно обжигал дыхательные пути. Разлепив глаза и сориентировавшись в пространстве, с трудом поняла, что лежу на боку и смотрю на бушующее яркое пламя. Осознание того, что я в аду, обидно меня кольнуло: неужели при жизни я была настолько ужасным человеком, что надежды на рай не осталось никакой? Хотя хвостатые черти пока еще не варят меня в своих котлах, может, это хороший знак?

Я аккуратно села, поочередно проверив работу каждой конечности, и только потом внимательно огляделась вокруг. Сердце пропустило удар от того, что увиденное оказалось слишком чудовищным: повсюду был только огонь. Поднявшись, прокрутилась на триста шестьдесят градусов, но увидела лишь оранжевые, белые, желтые языки пламени, окружавшие меня по периметру. В моем распоряжении оказался небольшой каменный прямоугольник приблизительной площадью два на три метра. Над головой же висел чернильный купол, и я понятия не имела, что он такое на самом деле: небо, свод пещеры или потолок на одном из кругов ада. Персонального ада, созданного для меня Эдайлой.

Стараясь дышать не слишком часто, пристально вглядывалась вдаль, но не обнаруживала ничего: никаких признаков жизни или выхода, даже горизонта-то не было. Ежеминутно стирая со лба пот, осторожно поднесла руку к огню. Мало ли, вдруг он бутафорский? Но вспышка обжигающей боли тут же убедила меня в абсолютной реалистичности пламени. Будь у меня Вода или способность летать… Тогда, быть может, я бы не умерла?

— Ах ты дрянь, — без каких-либо эмоций пробормотала я в пустоту, сняв перчатки и бросив их в огонь, который незамедлительно превратил кружева в пепел. Безрезультатно попытавшись закатать рукава или задрать подол платья, плюнула на это дело и улеглась на раскаленный камень, согнув колени и положив руки на живот. Эдайла забрала у меня Силу, но мою тягу к воде и способность реалистично ее представлять не отнять никому. Пусть это меня не спасет, зато хотя бы скрасит неизбежную кончину. Я закрыла глаза и начала рисовать самые разные картины: вот я болтаю ногами в ледяной речке, потом плаваю в пахнущем травой озере, а тут прыгаю в водопад… Неожиданно для самой себя я вдруг сделала то, чего избегала всю жизнь, — начала петь. И мне впервые в жизни захотелось, чтобы меня услышал хоть кто-нибудь.

— Я растворяюсь в каплях дождя.

Сердцем моим станет волна.

Болью моей станет тайфун,

Памятью — моря шум…**

______________________________________

*«Полюса» (гр. Смысловые галлюцинации)

**«Растворяясь» (гр. Кукрыниксы)

— Ты правда не винишь меня в своей смерти? — дрожащим голосом спросила я.

— Конечно нет, моя малышка, — улыбаясь, ответила мама и вонзила пальцы в мою плоть, медленно сжимая сердце. Не в силах выдавить из себя ни звука, я пошатнулась и полетела вниз. Мой полет продолжался бесконечно долго, пока кто-то не поймал меня за руку и не заключил в объятия, дарующие тепло и чувство безопасности.

— Моя Альенар, — прошептал голос, — моя прекрасная Альенар, ты здесь.