Лечение в этой больнице было крайне дорогим, но если ты могла это себе позволить – тобой занимались самые лучшие и ответственные специалисты. Я – не могла.

Мы проехали через город, и молчаливый Рамон закатил джип на подземную парковку больницы, возвышавшейся на добрый десяток этажей. В холле он оформил какие-то документы, после чего приветливая медсестра, проведя нас через лабиринт сияющих белизной коридоров, открыла перед нами дверь в операционную, где нас уже ждали трое трансплантологов и пара медсестёр в халатах и медицинских шапочках. В углу недвижимо возвышался большой робот-хирург со множеством манипуляторов.

Рамон повернулся ко мне:

– Меня ждут дела. Тебя прооперируют и поместят в палату на отдых. Обо всём договорено, за всё заплачено. Если что-то понадобится – обращайся к медсестре.

Рамон вышел через раздвижную дверь. Самый пожилой из докторов сделал шаг вперёд и вежливо попросил:

– Прошу вас, разденьтесь вот за этой ширмой, и укладывайтесь на операционный стол.

Я послушалась, и уже через полминуты лежала на столешнице. В полутьме надо мной нависала огромная круглая хирургическая лампа.

– Раскиньте, пожалуйста, руки в стороны… Вот в эти ложементы. И раздвиньте ноги…

На моих плечах защёлкнулись зажимы. Откуда-то справа послышался лёгкий металлический перезвон и гул резиновых колесиков, катящихся по кафелю. Я сглотнула. Бархатистый женский голос успокаивающе произнёс:

– Не волнуйтесь, мы дадим вам общий наркоз. Вы ничего не почувствуете.

В поле зрения появилась рука в резиновой перчатке с дыхательной маской. Я закрыла глаза.

– Считайте вслух от десяти до одного.

Многочисленными белыми огнями вспыхнула яркая лампа. Я начала считать. Голос мой как будто бы отдалялся и таял в пространстве.

– Десять… Девять… Восемь…

Чёрная мгла окутала моё сознание…

Человек всегда стремился расширять горизонты своих возможностей – будь то физические горизонты высоты, глубины, дальности, или горизонты физиологические – силы, скорости, ловкости. Подводники покоряли глубины, шахматисты сражались с совершенным искусственным интеллектом, а спортсмены ставили рекорды – дух соперничества на протяжении всей истории питал человека, неумолимо толкая его вперёд и вверх. Даже если вокруг никого не было – человек находил способ побороться сам с собой, и неизменно рос…

Когда человек научился эффективно модифицировать своё тело, ему открылось новое окно возможностей. Свои слабости можно было превратить в преимущества, попросту заменив часть тела на искусственный аналог. Отказала печень? Вставь новую! Слабые руки не справляются со штангой? К черту их, механические – к вашим услугам. Работаешь на высокотоксичном производстве? Вот тебе новый, токсирезистентный кожаный покров.

Одновременно с этим возникла необходимость контроля таких изменений, и в первую очередь она коснулась спорта – той самой сферы, в которой наиболее ярко проявлялся дух соперничества. Допинг-контроля было уже недостаточно – какой смысл брать анализ крови у мехмода, чья печень заменена мощным искусственным механизмом, идеально фильтрующим организм от всех чуждых примесей? Как понять, кто жмёт сейчас штангу – честный спортсмен, потративший годы жизни на то, чтобы добраться до ринга, или биомод, нарастивший свои мышцы?

В Конфедерации был разработан свод правил и законов, касающихся изменения своего тела – общим для всего человечества было правило пятидесяти процентов. Наполовину изменённый человек – уже не человек. И отношение к тем, кто перестал быть людьми, хоть и разнилось от планеты к планете, от региона к региону, было примерно одинаковым – поражение в правах, контроль за передвижением и необходимость постоянно отмечаться в органах правопорядка, а то и полный запрет на нахождение внутри атмосферы.

Люди боялись модификатов, которые всё менее походили на них самих, и это было естественно…

… Я медленно подняла тяжёлые веки. Слабость и тянущая боль сковали тело, но, похоже, всё было позади – надо мной белели резные наличники потолка палаты. Свет был приглушён, рядом никого не было. Накрытая белой простынёй, я полулежала в механизированной койке, в подлокотнике которой переливался огоньками целый ряд разноцветных кнопок управления. На столе стояла ваза с цветами и лежала пара книг. Наклонив голову, я прочла на корешке: «Анатомия боя». А. и Б. Стругацкие, «Полдень, XXII век». Кто их тут оставил? Весьма странный набор…

Палата была одноместная, и я мельком подумала – сколько же денег стоит такой больничный уход? Мне, наверное, за всю жизнь столько не заработать… Вспомнив, почему я вообще здесь оказалась, я сделала движение рукой. Плечо отдалось дикой болью, и я, сжав зубы, с трудом сдержала крик. Я попыталась повернуться на бок и не смогла. Не могу двигаться, опять бессилие! Подумав о том, что я даже в туалет толком не смогу сходить, я зарыдала. Так я и лежала в слезах, не в силах их вытереть, пока не открылась дверь и не вошла медсестра, услужливо поинтересовавшись:

– Лиза, вам что-нибудь нужно?

– Да. Вытрите мне лицо, пожалуйста…

Она подошла и обтёрла меня салфеткой, после чего, проверив все жизненные показатели, скрылась за дверью, пообещав вскоре вернуться. Я лежала и глядела в потолок…

Прошло несколько часов без движения. Спать я не могла, а медсёстры, периодически заходившие меня проведать, все, как одна, повторяли, что мне нужен отдых. Наконец, я собрала всё мужество, которая имела, и попыталась пошевелить рукой. Под покрывалом началось движение. Вскоре, через боль в плече, мне удалось согнуть локоть, покрывало сползло, и передо мною предстала моя новая конечность. Анатомически идеальная, она тускло поблёскивала серебристым металлом. В суставах между элементами проглядывали синеватые искусственные мышечные приводы.

Как завороженная, я бесшумно сгибала и разгибала пальцы, любуясь изяществом конструкции и восхищаясь тем, как механика без задержек повторяет тени моих намерений. Я уже не помнила, каково это – иметь полноценные руки, и вот забытые ощущения вновь возвращались ко мне.

Где-то через час дверь палаты отворилась, и на пороге возник Рамон.

– Ты проснулась? Очень хорошо. Как тебе твоё новое тело?

Я чуть ли не захлёбывалась от радости.

– Это просто нечто! И ноги такие же?

– Да. Правда, доктора́ откусили побольше, чем требовалось…

Мое бедное тело… Я огорчилась. Рамон, прочитав эмоции на моём лице, усмехнулся:

– Зато теперь, когда будешь кататься на роликах, тебе не надо будет беспокоиться о щитках.

– Это всё, наверное, безумно дорого стоит?

Рамон посерьёзнел, поправил галстук и пробасил:

– Ты права. Это передовые технологии, последнее слово военной робототехники и материаловедения. И это аванс – очень щедрый аванс, который тебе придётся отработать. Осваивайся со своим новым телом, с завтрашнего дня начнётся реабилитация. А через неделю мы с тобой приступим к тренировкам…

… Мне не спалось. Чтобы развеяться, я прошла ещё один раунд боевой симуляции, после чего, как была, в шортах и майке, вышла в коридор. Из каюты дяди Вани раздавались незнакомые голоса, через дверной проём мерцали отсветы голопроектора.

Заинтересовавшись, я подошла поближе и заглянула внутрь. Дядя Ваня расположился посреди комнаты, профессор Мэттлок сидел рядом с ним в мягком кресле. Прямо у противоположной от входа белой стены излучателем, торчащим из потолка, на пол выводилась объёмная проекция какого-то старинного фильма. Я подошла и тихо присела на подлокотник кресла рядом с Мэттлоком.

«… Женщина со свечой в руке растерянно отступала в темноту, а человек в очках и смешном парике недоумённо воскликнул:

– И ты не нашёл ничего лучше, чем сказать это на суде?

Взволнованный длинноволосый усач в белой рубахе и жилете беспокойно слонялся по комнате и пытался объяснить что-то окружающим: