Старенький потрёпанный двухместный глайдер плавно спускался на автопилоте через верхние разреженные слои атмосферы. Позади, на стационарной орбите остался наш транспортный челнок, а внизу, постепенно приближаясь, клубился грозовой фронт. Вокруг, насколько хватало глаз, сияла голубизна, плавно темнеющая кверху…

Закончив лакировать декоративные ногти, я вытянула блестящую металлом руку и полюбовалась результатом. Бирюза сияла на солнце.

– Знал бы ты, Марк, как мне надоело это тело… Я столько времени трачу на всякую ерунду… Пища, сон, туалет. Разбитость по утрам и эта ноющая боль…

Я поморщилась. Опять в затылке зудел нейронный интерфейс, каждый день по несколько раз напоминая о себе.

– Лизочка, я, конечно, всё понимаю, но ты ведь знаешь – по законам Конфедерации мы не сможем модифицировать своё тело больше, чем наполовину. И повезёт ещё, если они просто принудительно вынут импланты, заменив на выращенную биосинтетику, которую потом придётся оплачивать втридорога. Кстати, ты в курсе, что здесь, на этой планете, тебя за такое просто посадят в «банку» лет на десять с конфискацией биомеханики?

– Нет, солнышко, не в курсе, – придирчиво оглядев руку, я повернулась к нему. – И ты как хочешь, но я здесь долго задерживаться не планирую. Сделаем дело, поделим награду – и на периферию. А вы – как хотите. Меня от общения с людьми уже воротит. И ты – не исключение.

Марк, подняв бровь, поглядел на меня поверх тёмных очков, но промолчал. Он знал – возражать и спорить было себе дороже.

Вдали, прорезая кучевые облака, наконец показался высокий шпиль Музея. На вершине мигали сигнальные огни всех спектров, в разные стороны торчали навигационные антенны самых причудливых форм, и медленно вращался плоский «блин» диспетчерского пункта. Вокруг шпиля сновали точечки челноков и глайдеров, похожие отсюда, издалека, на плодовых мушек, суетящихся вокруг спелого фрукта.

Мы неторопливо приближались к месту назначения. Навигатор просчитывал маршрут, параллельно принимая команды от автоматики Музея, и наш планер мягко нырнул в облака, спускаясь по рассчитанной компьютером глиссаде. В такие моменты мне всегда становилось не по себе, ведь мы отдавали свои жизни на откуп механизмам. А если что-то пойдёт не так, и нам наперерез выскочит другой челнок, или чего хуже – грузовой корабль? В плотном облачном слое не то, что среагировать не успеешь, а даже ахнуть…

Эту планету назвали Джангала, что в переводе с древнего санскрита означало «невозделанные земли», а попросту говоря – джунгли. Во второй половине прошлого века, когда люди искали пригодные для жизни планеты, спасаясь от перенаселения обитаемых районов Земли и хватаясь за любую спасительную соломинку, они заприметили её одной из первых.

Поначалу переселение шло не слишком бодро – планета, хоть и была условно пригодной для жизни, содержала в атмосфере переизбыток углекислого газа, поэтому дышать здесь можно было только с использованием спецсредств. Из-за обилия двуокиси углерода вся планета была покрыта густейшими джунглями, поверхность почти круглый год заливали тропические ливни, превращая тысячи квадратных километров в непроходимые болота, так что первым поселенцам пришлось несладко. Площадки, которые выжигались и вырубались под инфраструктуру, буквально за считанные дни зарастали высокими сорняками, а жилые модули, которые на транспортных челноках спускали с орбиты, в течение дня оплетали гибкие вьюны или засасывала трясина.

Всё это сопровождалось налетами огромных насекомых, которых хоть и не привлекала человеческая кровь – к счастью, её химический состав местным жителям не подходил – однако создавали постоянные неудобства, ползая по одежде, забивая собой жилые модули и распространяя жуткую вонь. Многие из них приносили с собой различные бактерии, иммунитета к которым у людей пока не было. Помимо докучливых насекомых, планета изобиловала гораздо более неприятными и порой ядовитыми обитателями животного и растительного мира.

С другой же стороны, учёных привлекала местная экосистема в целом. Джангала изобиловала красивейшими видами флоры и фауны, которые ценились биологами и ботаниками. Энтомологи со всех концов Сектора прилетали изучать насекомых и великолепных бабочек, орнитологи поражались разнообразию птиц и их ярким расцветкам. Не остались в стороне и генетики – их заинтересовали некоторые виды всеядных болотных животных, которые были хорошо защищены от бактерий и имели потрясающую регенерацию тканей.

Не обошли своим вниманием Джангалу и сильные мира сего. Как курорт для семейного отдыха, планету использовать было невозможно, зато она прекрасно подходила для экстремальных и не очень сафари по джунглям. Хочешь – лови бабочек, некоторые виды которых чрезвычайно ценились коллекционерами и стоили баснословных денег, а хочешь – снаряжайся и устраивай охоту на джангалийского рипера, одну из самых опасных болотных рептилий.

Планета была нужна колонизаторам, изобретательное человечество нашло способы адаптации к новым условиям, и как всегда, способы эти были не для всех. После того, когда сюда начали переселяться богачи, с ними приехали и серьёзные технологии. С Земли стали завозить антигравитационные двигатели, которыми поначалу оснащали только лёгкие глайдеры, но инженерные умы быстро масштабировали технологию и догадались оборудовать ими огромные платформы, чтобы подвесить их в средних слоях атмосферы, где не было ни зашкаливающей концентрации углекислоты, ни надоедливых насекомых, да и проливных дождей можно было избежать, поднявшись чуть выше слоя хмари.

Очень быстро эти платформы стали пользоваться бешеным спросом, обрастая со всех сторон модульным жильём, магазинчиками и мелкими производствами. Цены на жильё были соответствующими – позволить себе поселиться здесь могли только самые зажиточные люди. Остальным же приходилось выживать внизу в постоянной борьбе с необузданным животным миром фронтира…

Тем временем наш планер, разрезая дождевую тучу, уже медленно подлетал к огромному швартовочному шлюзу. Титановый бок Музея, плавно закругляясь, уходил куда-то в сторону, слева и справа виднелись ряды проёмов, в которые периодически «заплывали» или аккуратно вылетали челноки, компактные глайдеры и небольшие «грузовички».

Из тучи над нами, как из ведра, извергался дождь. Струи воды стекали по стеклу, и разительный контраст с ярким голубым небом, из которого мы три минуты назад спустились сюда, заставил ноющую боль в моей голове усилиться. Мы зависли на месте – судя по всему, автоматика поставила нас в очередь. Из шлюза, сбоку от которого висел наш планер, медленно и неуклюже выбирался окрашенный в сине-белые тона пузатый транспорт, паря́ на десятке двигателей. Пока его борт медленно проплывал мимо, я прочитала большие белые буквы: «Почта России».

Наконец, махина скрылась во мгле, путь был свободен, и мы вплыли внутрь. Стену дождя как будто отрезало, и через несколько секунд наш глайдер пузом коснулся металла. Двери автоматически открылись, и Марк проворно спрыгнул на палубу, а я натянула на биотитан своих рук чёрные кожаные перчатки и выбралась следом. К нам тут же подкрался регистрационный автобот, вежливо попросивший документы. Моё удостоверение было у Марка, и пока он проходил сканирование, я огляделась.

Мы находились в ярко освещённом высоком, метров тридцати, ангаре, плавно изгибавшемся и уходящем куда-то за пределы видимости, насколько хватало взгляда. Перед операцией Марк внимательно изучал чертежи Музея и всё твердил что-то про швартовочное полукольцо. Только теперь я смогла оценить масштабы этого сооружения. Здесь легко мог поместиться целый флот кораблей.

Жизнь кипела. Туда-сюда сновали роботы-погрузчики с тюками, сумками и коробками, прилетали и отправлялись в путь челноки. Чуть поодаль в ожидании посадки на свой пассажирский рейс перетаптывалась на месте группка дорого и элегантно одетых людей, а под передней стойкой большого блестящего лайнера, похожего на плавно закруглённую сигару, стояли двое пилотов в лётной форме и о чём-то горячо спорили, размахивая руками.