– Если бы мы только сами могли менять свою жизнь… Так ведь не можем же, лишь обстоятельства нас к этому толкают.

Обстоятельства… Они словно горная река, которая тащит нас, колотя о камни и пытаясь лишить возможности сопротивляться. Я спросила:

– Что такое жестокость? И что есть справедливость? И, наконец, где они граничат друг с другом? У вас, профессор, есть ответы?

Мэттлок вздохнул:

– Полагаю, у каждого человека на эти вопросы ответы будут собственными, лично выстраданными…

… Мои соседки по комнате оказались моими ровесницами. Они были нормальными девочками, и мы, если и не подружились, то очень хорошо ладили. Бойкая саркастичная Вера и тихая молчаливая Аня отлично дополняли друг друга, а меня они приняли в свою компанию с пониманием. Мы вместе работали на швейной мануфактуре, поэтому в нелегком деле привыкания к постоянному нахождению людей рядом с собой они были мне мощным подспорьем. Мы часами могли обсуждать, какую причудливую причёску сплести завтра, кто сломал чей карандаш, и кто у кого украл открытку. Любимый цвет, понравившийся мальчишка, мультфильм, который транслировали в главном корпусе вчера перед отбоем…

Постепенно я научилась пользоваться протезами. Механические кисти позволяли работать даже с иголкой – главное покрепче её держать, фиксируя в машинке винтом иглодержателя – а передвигалась я, используя обычный костыль под локоть.

Застенчивая Аня часто становилась жертвой издевательств и насмешек соседок по корпусу. Старшие девочки таскали её за волосы и отбирали у неё вещи, поэтому я считала своим долгом присматривать за ней, а несколько раз в отсутствие Веры – приходилось заступаться. Протезы были увесистые, поэтому на моём счету за эти месяцы были три выбитых зуба и столько же разбитых носов…

Часто свободное время я проводила вместе с Отто, гуляя по территории и болтая о том о сём. Я привыкла к простому быту интерната, где один день сменялся другим, сливаясь в одно целое, будто дыхание живого организма – днём вдох, ночью выдох…

Продукцию, которую производили дети, периодически вывозили на огромных грузовиках. Они прибывали через ворота в сопровождении охраны и пару часов стояли на площадке за складом, где ребята-грузчики из старших наполняли их тюками и паллетами. Изредка мы с Отто, пробравшись через бурелом вдоль стены периметра, залегали в кустах на небольшом холмике и наблюдали за погрузкой, считая ящики и прикидывая, сколько и чего увезут на этот раз. Но перед этим, напротив, из грузовика выгружались коробки и относились на склад. Иногда из своего убежища мы могли видеть, как ребята в отсутствие охраны вскрывали одну из коробок и рассовывали по карманам какие-то бутылки и упаковки. Временами в этом процессе участвовала и охрана…

– Смотри-ка, сигареты привезли. Вот сейчас Маккейн и его банда часть себе заберут, а потом будут обменивать их младшим ребятам на «услуги».

Я, не отводя глаз от распахнутых дверей прицепа, тихо поинтересовалась:

– А что за услуги?

– Разные. То работу за них сделать, то в цеху подменить, то завтрак свой отдать. Ещё у них везде есть «уши», которые доносят им обо всём. Например, этот крысёнок Бруно, мой сосед по комнате. Вечно возле них трётся, заискивает… Настучал им, что у меня есть музыкальный плеер, потом они пришли и просто забрали его.

– Бруно же тощий совсем, его бьют все, кому не лень. Может быть, он просто так выживает? По мере сил?

– Да противно это. Должны же быть какие-то представления о чести? Мы ведь тут все – товарищи по несчастью. Зачем ещё сильнее ухудшать жизнь окружающим?

– Как зачем? Чтобы самому жилось легче. Встал кому-то на голову, и сам стал выше. А то, какой ценой твоя жизнь стала лучше – это пусть у других голова болит. Вот и Бруно, наверное, думает – есть я, а есть они. Тем более, что каждый так и норовит ему затрещину отвесить.

– Нельзя так, Лизка. Зла и так слишком много. Я же к нему хорошо отношусь, ни разу руку на него не поднял…

– Что, думаешь, можно своим благородством перешибить всё это зло?

– Не знаю, – Отто почесал затылок. – Но что же теперь, не пытаться, что ли?

Я смотрела, как грузчики закрыли створки прицепа, щёлкнули задвижкой и ушли куда-то внутрь склада. Ярко светил Каптейн, лёгкий ветерок колыхал траву, а недалеко от нас стрекотал невидимый сверчок-пылеглот. Казалось, сбежав сегодня с обеда, мы остались одни в целом мире. Словно завороженная, я пристально наблюдала за тем, как движется щека Отто, пока он жуёт травинку. Заметив мой взгляд, он повернулся.

– А ведь здесь не так уж плохо, правда? И за стеной уже давно перестали стрелять. Может, мы скоро выйдем отсюда?

Немного помолчав, я ответила:

– А куда? Там, снаружи – чужой и неизвестный мир, о котором мы ничего не знаем. Ты готов к тому, что там встретишь?

– Нет. Но обязательно буду готов, когда придёт время…

– Если оно придёт. Но нас там никто не будет ждать.

– Ну что за пессимизм такой? Нас и тут никто не ждал, но мы здесь, и мы тоже создаём этот мир, каждый день привнося в него что-нибудь.

– Ага… Привносим в него вручную сшитые рукавицы и свитера… А где-то этим занимаются роботы на огромных фабриках и заводах…

– Блин, Лизка, я совсем тут с тобой заболтался! – Отто хлопнул себя по лбу. – Это у тебя сегодня выходной, а мне бежать пора, там без меня конвейер стоит, меня ж прибьют!

– Ага, давай…

С треском кустов он скрылся где-то позади меня, и я осталась одна. Сонное и жаркое послеобеденное время тягуче наваливалось сверху, и я решила вернуться в барак. Пробравшись вдоль стены до корпуса, я обернулась наверх и встретила на себе неодобрительный взгляд охранника с вышки. Покачав головой, он отвернулся и принялся рассматривать что-то по ту сторону стены. Мне стало неловко, как будто я подглядывала за каким-то интимным занятием, о котором, тем не менее, знали все. Но таков был порядок вещей, и никто не собирался его менять.

Добравшись по коридору до нашей двери, я услышала за ней какой-то шорох и хихиканье. Постучалась. Звуки прекратились, после чего голос Веры спросил:

– Кто там?

– Я это. Открывай.

Через несколько секунд дверь открылась, и Вера, завёрнутая в простыню, ехидно поинтересовалась:

– Ну, как время с Отто провели?

– Отлично, как всегда. А вы?

На Вериной кровати в нижнем белье сидела Аня, расчёсывая свои рыжие пряди. Она покраснела, смущённо улыбнулась и принялась орудовать расчёской ещё усерднее. Я проследовала к своей койке и села. Вера почему-то тоже смутилась, и чтобы прервать молчание, перевела тему:

– Ань, помнишь Серёжку, что за мной всё ухаживал? Ещё до всего этого. – Вера обвела взглядом комнату.

Аня кивнула.

– Так вот, однажды он меня в парк пригласил. Мы гуляли, и ко мне подбежала маленькая такая пушистенькая собачка. Я её погладила, и мы пошли дальше. Смотрю – она за нами бежит. Ну бежит и бежит, мне что, жалко, что ли? И вот мы с Серёжей останавливаемся, чтобы поцеловаться. Стоим, целуемся, а я и не заметила, как эта собачка мне все брюки обоссала, представляешь? Мне было так неловко, а он такой и говорит: «Что это ты обсыкалась, и теперь всё на собачку сваливаешь?» И стоит ржёт, гад. Ну, я ему в бубен дала и пошла домой. Он потом целую неделю ко мне ходил и цветы носил.

– Простила?

– Простила конечно, куда ж я денусь… Лиза, а у тебя сколько было мальчиков?

Неожиданный вопрос застал меня врасплох.

– Ну, три. Или четыре. Но… Я думаю, они все замёрзли тогда.

Я отвернулась к окну. Вера подошла, села рядом со мной на кровать и обняла меня за плечи.

– Не расстраивайся, они теперь в лучшем мире.

– Если он есть, в чем я лично не уверена.

– Конечно есть! – сказала Аня, – Если мы чего-то не видим, это не значит, что его нет. Ты же не будешь утверждать, что за внешними стенами ничего нет? Хотя мы этого и не видим… Нет, конечно, есть теория о том, что всё вокруг нас – это только плод нашего воображения. Но тогда нет ни тебя, ни тебя. Есть только я, и я вас всех придумала.