Пока я допивала молоко, урчание трактора приблизилось, мотор чихнул пару раз и затих, а через полминуты входная дверь отворилась, и на пороге появился дядя Алехандро. Загорелый и высокий, он был одет в клетчатую рубашку, потёртые джинсы и пыльные ботинки. Повесив свою ковбойскую шляпу на крючок, он тяжело прошагал к раковине, налил себе полный стакан воды, выцедил его до дна, сел напротив меня, откинувшись на стуле, и улыбнулся своей широкой доброй улыбкой.
– Проснулась, соня? Я за утро уже десяток гектар собрал…
Я отрешённо взглянула в окно.
– Дядя Алехандро, вы когда-нибудь задумывались над смыслом жизни?
– Ну кто же о нём не задумывался, дочь? Наверное, все. Но эти размышления никогда ни к чему не приводят.
– Почему?
Алехандро прокашлялся и заговорил:
– Три человека ворочали камни. Одного из них спросили: «Что ты делаешь?» Он вытер пот со лба и ответил: «Что, не видно? Я вкалываю!» У второго человека спросили: «А ты что делаешь?» Он закатал рукава и деловито сказал: «Деньги зарабатываю.» Спросили у третьего: «А что делаешь ты?» Он посмотрел вверх и сказал: «Храм строю…»
Он замолчал и, будто выжидая, смотрел теперь мне в глаза. Я тихо обронила:
– А потом налетит ураган, и от храма ничего не останется…
– Ураган – это то, на что ты не можешь повлиять. Так стоит ли опускать руки из-за того, что твой храм разрушен стихией? В нашем мире столько непреодолимых сил… Землетрясения, извержения, солнечные ветры, взрывы сверхновых… Но мы, сбитые с ног, каждый раз находим в себе силы подняться и идти дальше. А иначе зачем всё это тогда?
– Вот и я не знаю, зачем. Время украдёт у нас всё, если этого не успеют сделать другие… люди.
– Украдёт, конечно, куда же деваться, – он машинально поправил на пальце тусклое золотое колечко. – Но ведь мы сюда не просто так пришли, верно? Вот что я тебе скажу. Лучшее лекарство от ненужных мыслей – это работа. Когда ты занят делом, на самокопание не остаётся ни времени, ни желания, да и результат – вот он, перед тобой… Вот он – смысл жизни-то. Кстати, о результате… Я вот на минутку заскочил воды попить, да с тобой заболтался…
– Конечно, идите, дядя Алехандро. Спасибо, что подразогнали тучи.
– А ты, если что, не стесняйся, делись наболевшим. Мы же тут все и живём, чтобы друг друга поддерживать и помогать…
Он встал из-за стола и направился к двери. Я проводила его взглядом, зная уже, как проведу сегодняшний день. Найду работу!
Приободрившись, я поднялась в свою комнату, взяла с тумбочки глиняную копилку в виде барашка и, сняв с неё крышку, вытряхнула содержимое на деревянную поверхность. Отсчитав нужную сумму, я сунула монеты в карман и выпорхнула из дома. Солнце пригревало, тёплый ветерок ласкал моё лицо, а где-то сзади Алехандро с треском завёл мотор. Я шла по грунтовке вдоль невысокого деревянного забора, за которым колосилась сочная жёлтая пшеница, и полной грудью вдыхала свежий ветер жизни, прекрасной в своей простоте.
На перекрёстке ждать долго не пришлось – буквально через несколько минут из-за холма выполз большой зелёный автобус. Я подняла руку, и водитель остановил машину. В салоне я насчитала полдюжины пассажиров – в это время дня большинство людей уже были на работе или в школе – очередной учебный год только начался. Расплатившись, я прошла между рядов, заняла свободное место и прильнула к окну. Вокруг, насколько хватало глаз, жёлтым морем колосилась пшеница, и только где-то вдали возвышалась одинокая рощица деревьев, обрамлявшая наш дом, в сторону от которого, поднимая пыль, полз старенький комбайн.
Автобус мягко тронулся, а я глазела в окно на проплывающие мимо поля. Тут и там лежали большие стога сена, а из-за зарослей кукурузы и пшеницы в небо вздымались столбики пыли – жатва была в самом разгаре. Вскоре поля закончились, начали появляться небольшие домики, мотель, мост через речку, зеленая роща и снова домики…
Мелькнул большой синий указатель, и мы въехали в городок. Городской ландшафт Олиналы пестрил красками – невысокие, максимум двухэтажные домики здесь красили кто во что горазд. Оттенки всех цветов били в глаза – от ярко-жёлтого до ядовито-пурпурного, от белоснежного до тёмно-коричневого – не создавая при этом аляповатости и плавно перетекая из одной цветовой гаммы в другую. Жизнь в городке с населением чуть за пять тысяч человек текла неспешно и размеренно, людей в это время дня на улице почти не было.
Автобус причалил к остановке рядом с центральной площадью, дверь со свистом отворилась, и пассажиры потянулись к выходу. Дождавшись, пока все выйдут, я покинула автобус последней. Машина стояла с открытыми дверьми в ожидании обратного рейса, а я размышляла, куда бы мне пойти первым делом.
В стороне шумел фонтан, откуда-то раздавались весёлые детские крики. Сердце трепыхалось в груди, я наконец ощущала радость жизни. Направившись вдоль по улице, я решила заглядывать во все лавчонки, которые встретятся мне на пути. Редкие встречные прохожие с настороженностью поглядывали на меня, обходя по дуге, а то и переходя на другую сторону дороги, но я старалась не обращать на это внимание.
Впереди показался угол пекарни. Пройдя мимо витражного окна, я звякнула колокольчиком входной двери и оказалась внутри. Пахло душистым свежим хлебом, за стойкой никого не было, а в глубине технического помещения в белом халате и колпаке возле печи трудился хлебник. Я подошла к стойке и стала вежливо выжидать. Наконец, пекарь отвлёкся и, увидев меня, поинтересовался:
– Что угодно, девушка? Хлеба, печенья, конфет? Есть свежайшие утренние пирожные и сдобы… – он широким жестом указал на витрину.
– Спасибо, но я ищу работу. Вам не нужен помощник?
Он поглядел на мои протезы, помялся пару секунд и, почесывая затылок, протянул:
– Рабочих рук хватает… Вот вторая печь бы не помешала, тогда бы, может быть, и люди понадобились… А так нет, прости… Будешь что-нибудь покупать?
– Нет, спасибо. – я развернулась и вышла на улицу.
Сотня шагов вдоль тротуара привела меня к парикмахерской. Чёрные буквы на розовом фоне вывески гласили: «Estetica Belmont». Я толкнула дверь, и мне навстречу, резиново улыбаясь, тут же вышла крашенная в блондинку немолодая уже женщина. Из-за её спины показалась вторая парикмахерша помоложе. Всё также фальшиво улыбаясь одними губами, старшая смерила меня взглядом и вопросила:
– Будете краситься или подровняем чёлку?
– Вообще-то, мне нужна работа…
Улыбка сползла с лица волосничей, она тут же повернулась в сторону своей коллеги и, приглушив голос, проговорила:
– Синтия, это же та разбойница, которая твоего малыша избила?
Вторая, глядя исподлобья, в полный голос произнесла:
– Она самая. Ты в курсе, девочка, что мой сын теперь носит протез вместо нижней челюсти?
Я попыталась вспомнить, о ком речь, но не могла, хоть и была уверена, что её сыночек попал под раздачу за дело. Распаляясь, она стала надвигаться на меня.
– Он хороший, добрый мальчик, но его жизнь превратилась в ад, и всё это благодаря тебе!
Я смутилась и начала отступать назад.
– Я не понимаю, о ком речь.
– Да?! Так ты, значит, постоянно этим промышляешь, и уже не помнишь своих жертв?! Имя Винсент Лопес тебе о чём-нибудь говорит?
Я вспомнила…
На дворе стояло начало тёплой зимы, и темнело в это время года довольно быстро.
Я вышла из гимназии после продлёнки – большинство детей уже давно были дома, а мне нужно было дождаться Марка, который обещал забрать меня с прилегающей к учебному заведению улочки. Пересекая футбольное поле по пути к выходу со школьного двора, я увидела группу ребят, которые что-то обсуждали и громко ржали на той стороне, возле турников. Стайку хулиганов возглавлял Винсент Лопес, задиристый паренёк из параллельного класса с очень крупным телосложением, который не давал прохода более слабым одноклассникам, бил и унижал их.
У родителей Винсента была собака – охотничий доберман, которого Винсент частенько выгуливал, и теперь тот, помахивая хвостом, копался в траве чуть в отдалении. Завидев меня, ребята перестали галдеть, а жирдяй Винсент свистом подозвал собаку, после чего громко проквакал, очевидно, чтобы было слышно и мне:
