Отпускаю решётку и робкими шагами продвигаюсь вперёд. Ничего не видно, и я выставляю перед собой руки. Глаза постепенно привыкают к темноте, и теперь я могу различить по сторонам тёмно-серые стены в метре от себя… С негромким шлепком босой ногой я наступаю в какую-то жидкость. Она тёплая и вязкая, и мне вдруг становится не по себе. Сквозь звенящую тишину до меня доносится едва различимый… плач? Это похоже на детский плач, но я не могу определить направление. Он как будто доносится сразу со всех сторон…
Поднимаю ступню, покрытую липкой массой и, стараясь унять дрожь в коленях, делаю ещё несколько шагов. Чувствую, что обеими ногами стою теперь в жиже, залившей пол ровным полусантиметровым слоем. Становится чуть светлее, и через секунду я понимаю, почему – вдоль стен коридора лежат продолговатые, накрытые белыми простынями тюки… Тела?!
Вскрикнув, я оборачиваюсь, чтобы убежать, но натыкаюсь прямо на уже знакомую решётку. Она что, преследует меня?! С той стороны такая же тьма – светлого дверного проёма больше нет, но я хватаюсь и в отчаянии дёргаю металлические прутья. Лязг наполняет коридор, раскатываясь гулким эхом. Сзади раздаётся тихий задумчивый девичий голос:
… – Нет ни меня, ни тебя… Мы теперь плод чьего-то воображения…
Я оборачиваюсь и в ужасе закрываю руками рот, подавившись криком. В паре метров от меня, не касаясь земли, в воздухе висит Аня. Тело её испускает слабое свечение, голова безвольно свешена на бок, а в животе зияет чёрная рана. Из-под разодранной окровавленной кофточки на пол с глухим стуком капает кровь. Она поднимает голову, улыбается мне и, поманив за собой рукой, мягко разворачивается и плывёт прочь, едва подсвечивая лежащие вдоль стены накрытые белыми простынями недвижимые тела. Шок проходит, и я иду вслед за ней, шлёпая босиком по полу, покрытому ровным слоем крови, мимо аккуратно уложенных тел – лишь бы не оставаться здесь, в темноте.
За монотонными шагами вслед за призраком я теряю ощущение времени, как вдруг Аня растворяется в воздухе, а я натыкаюсь на глухую стену. Обернувшись, вижу прямо перед собой решётку, которая отрезала меня теперь от тёмного устланного телами коридора в тридцатисантиметровом клочке пространства. С той стороны решётки на меня грустно смотрит Вера, одетая в рабочую робу.
Я просунула руку через решётку, но не смогла дотянуться до её нечёткого силуэта.
– Верочка, я что-нибудь придумаю!
Она снисходительно улыбается и молча качает головой. Меня накрывает волна отчаяния, слёзы брызжут из глаз.
– Я подвела вас всех! Подвела! Простите меня!
Не в силах больше держаться на ногах, я сползаю по решётке на колени. Меня сотрясают рыдания, а коридор наполняется шёпотом многочисленных голосов, раздающихся из-под белой материи.
– Заверши начатое… Сделай это… Мы ждём тебя… Заверши…
Открыв глаза, застланные пеленой, замечаю прямо перед собой в луже крови ржавый скальпель. Всхлипнув, произношу:
– Я ведь всех вас подвела… Я должна была быть вместе с вами…
Дрожащими руками беру лезвие, зажмуриваюсь, и, отведя его в сторону, с силой дёргаю на себя…
… Я вскакиваю и ошалело гляжу в пустоту. Сердце бешено колотится, скомканное одеяло лежит в стороне, а глаза обжигает соль. Провожу рукой по животу – крови нет…
Я полулежала на небольшой уютной кровати в комнате, раскрашенной в приятные светло-бежевые тона. Справа от меня дышало свежим ветерком чуть приподнятое окно, за которым сквозь ветви акации проглядывало ярко-голубое небо и щебетали птицы. Похоже, полдень ещё не наступил – жарко не было.
Я свесила с матраса металлические протезы ног и тяжело вздохнула. С тех пор, как Марк демобилизовался «по семейным обстоятельствам», и нас с ним отправили на транспортном корабле домой, на его родной Пирос, прошло уже почти два года. Эти месяцы, проведённые за партой в поселковой гимназии недалеко отсюда, куда меня по знакомству устроил Алехандро, отец Марка, закончились серией экзаменов и выпускным вечером, отгремевшим несколько недель назад, и с этого момента началась моя взрослая жизнь.
Обучение в гимназии далось мне с трудом – будучи объектом насмешек и издевательств однокашников, я осознала, что альтернатива унижениям только одна – давать жёсткий отпор. Любое неосторожно сказанное слово – и я срывалась и беспощадно избивала обидчика до полусмерти, невзирая на боль. Несколько раз я находилась на грани исключения, и каждый раз дяде Алехандро приходилось сглаживать конфликты. С местным шефом полиции мы были знакомы лично – я была частой гостьей в участке.
Когда я окончила обучение, гимназия со вздохом облегчения распрощалась со мной, а продолжать обучение я уже не могла – все три местных высших училища отклонили мою кандидатуру с обтекаемыми формулировками, но было понятно – со мной никто не хотел связываться. У меня не было ни прошлого – оно осталось на Кенгено, ни настоящего – оно было украдено Каптейном, ни будущего – оно теперь заволакивалось серым туманом…
Когда я была маленькой, я верила в доброту. Каждый Новый Год ассоциировался не с приближением конца, а с Дедом Морозом. День Рождения знаменовал собой праздник, и ежедневно я просыпалась в ожидании какого-то доброго чуда – будь то красивая птичка, севшая на подоконник, грибной дождь, а то и просто голубое небо над головой. Я защищала деревья от мальчишек-хулиганов, которые по ним лазали, норовя обломать ветви, а по приходу весны бережно выпускала на волю выбравшихся из оконных рам сонных мух. Душа моя была чиста…
Всё изменилось. Сложно сказать, в какой момент – с убийством ли мерзавца Маккейна, или с осознанием того, что все мои друзья погибли, а я не смогла этому помешать. Внутри меня на месте души зияла чёрная пустота, источающая холод. Жизнь как будто превратилась в неинтересный уже фильм, который хотелось промотать до конца, поставить на полку и никогда больше о нём не вспоминать, а то и просто выключить на середине…
Переборов себя, я встала с кровати, вытерла мокрые глаза, надела летнее платье, причесалась и, заправив постель, спустилась на кухню. В доме никого не было – Марк рано утром ушёл на службу, дядя Алехандро на своём небольшом комбайне трудился в поле – я слышала мерный гул двигателя в отдалении. Моя очередь доить корову и заниматься курятником была вчера – мы по очереди работали по хозяйству – поэтому сегодня я смогла поспать подольше.
На столе для меня заботливо оставили уже остывшие тосты с яйцом и кружку молока. Неспешно поглощая скромный завтрак, я обдумывала, как провести сегодняшний день. В голову приходили довольно банальные вещи – прогулки на свежем воздухе, рыбалка. Поход в кино или посещение библиотеки заняли бы больше времени, поскольку тогда нужно было бы добраться до съезда на ферму и ловить там попутку или автобус до небольшого городка Олинала, который располагался в десяти километрах к западу…
Пирос представлял из себя пасторальный мирок, небольшую и довольно жаркую планету, покрытую преимущественно степями, а ближе к экватору – пустынями, которые сменялись лавовыми полями. На богатой полезными ископаемыми планете была хорошо развита тяжёлая промышленность, но Олинала располагалась далеко от самых загрязнённых мест. Дядя Алехандро долго шёл к тому, чтобы покинуть большой город, и однажды ему всё же удалось переселиться подальше от суеты.
Мы жили в большом двухэтажном доме рядом с рощей акации. Дядя Алехандро, будучи фермером, имел в своём распоряжении огромное поле, поэтому всё, что было нужно для жизни, вполне можно было выращивать самостоятельно, а заодно приторговывать на рынке.
Это место очень напоминало мне дом – удалённость от больших поселений, сельский образ жизни и вольный ветер… Первое время я целыми днями пропадала в поле, чтобы сесть среди травы и невысокого кустарника и поплакать в одиночестве – я очень скучала по родителям, собаке, школьным и интернатским друзьям – но со временем становилось легче. Только частые ночные кошмары острой иглой пронзали моё сознание, заставляя просыпаться в холодном поту…
