Внутри Вильфруда вспыхивает пожар, но крошечная часть его мозга успевает перехватить управление и обращается к логике.

«Что случилось?» — возникает мысль.

Боль в голове такая, словно туда вбили гвоздь. Они с Этель собирали сморчки? Да, ведь на подходе пикник клана. Она бросилась в темный лес по велению кости.

«Я нашел ее, — вспоминает он. — Она лежала, и... там был еще кто-то!»

Вильфруд вспомнил коренастую тень, тяжелый удар, мутное забытье и теперь...

Вот это.

Вильфруд понял, что привязан к дереву. Запястья сведены за стволом, их удерживает веревка. Вторая проходит прямо между его зубами и работает одновременно как кляп и удавка. В ужасе осматриваясь, он замечает, что рот Этель заткнут похожим кляпом. Все, что они могут, — слабо хрипеть, а значит, никто их не услышит.

Мужчина, насилующий его жену, смотрит через плечо.

— О, смотри-ка, милая. Твой муж, наконец, проснулся. — Толстая рожа гадко ухмыляется. — Привет, Вильфруд! Ты же не возражаешь, чтобы я оттрахал как следует твою женушку, да?

Вильфруда трясет от ярости. Он узнает дородное лицо — это Джуниор, один из мальчиков Коудилла. Вильфруд борется с узлами, но бесполезно. Веревка только сильнее врезается в запястья, а когда он пытается кричать, из глотки вырывается невнятный хрип.

Хрипы Этель эхом отдаются в ушах Вильфруда. Джуниор душит ее кожаным шнуром от подвески. Он стягивает его, пока лицо Этель не темнеет и язык не начинает вываливаться, и тогда Джуниор отпускает шнур, чтобы она не потеряла сознание и не умерла. Он хочет, чтобы она была в сознании.

Но почему он это делает?

И что будет, когда он закончит?

Джуниор похрюкивает, закручивает шнур, резко двигается два-три раза и замирает.

Вскочив на ноги, он подтягивает комбинезон и отряхивается.

— Не самая лучшая штучка, которая у меня была, но не так уж плоха. Для старушки. Сколько ей, Вильфруд? Около шестидесяти? Мне нравятся помоложе, десять-одиннадцать лет, но на безрыбье... все лучше, чем ничего, а?

Джуниор извергает из себя поросячий визг, который заменяет ему смех. Закончив, он вновь бросает жадный взгляд на неподвижную Этель.

— Ой, черт! Не говори мне, что она сдохла! Вечеринка только началась! — Он опускается на колени, несколько раз бьет ее по лицу, затем прикладывает ухо к обнаженной груди, чтобы послушать сердце. — Вот так! — говорит он. — Нам повезло, Вильфруд. Ее часики все еще тикают. — Он встает. — Давай ей, может, на лицо воды плеснем маленько, чтоб очухалась.

Вильфруд рычит и бьется в веревках. Джуниор расстегивает ширинку и мочится на лицо Этель. Она действительно приходит в себя, осоловело водит глазами, пытаясь понять, что происходит.

— Пивчик вышел!

Вильфруд уже не обращает внимания на кожу, растираемую веревками. Он хрипит сквозь кляп:

— Освободи меня! Освободи!

Джуниор поворачивается к нему.

— Чего, Вильфруд? Не совсем понимаю, знаешь, кляп мешает. Ой! Ты хочешь, чтобы я развязал тебя? — Очередной свинячий смешок. — Да ладно! С чего бы я стал это делать?

Джуниор прислоняется к дереву, небрежно скрестив руки на груди.

— Ты не знаешь этого, Вильфруд, но в некотором смысле ты и твоя жуткая старая шлюха играете свою роль в большом деле, которое изменит жизни местных к лучшему. — Он чешет живот. — Ну, почти всех местных. Для тебя и твоей маленькой миссис местов не предусмотрено! — Джуниор поднимает взгляд на луну. — Ой, как поздно! Пора заканчивать вечериночку!

Этель дрожит в грязи и пытается сплюнуть мочу через кляп. Джуниор направляется к дереву, вытаскивает из-за него огромный топор, подходит к Этель, расставляет ноги пошире и поднимает топор над головой.

— Нет! — пытается крикнуть Вильфруд.

Вжих!

Лезвие опускается на живот Этель.

Вжих! Вжих!

Удары кромсают тело женщины, перерубая ее поперек живота, чуть выше пупка.

Ноги часто дрожат, голые пятки стучат по влажной земле, а туловище бьется в судорогах.

Вильфруд задыхается. Его мышцы горят, он пытается порвать веревки, но ничего не выходит. Вопли застревают в горле, а глаза, и без того налитые кровью, готовы лопнуть от напряжения. Остатки разума покидают его.

Джуниор посмеивается, в его глазах плещется давнишнее безумие. Он отбрасывает топор.

— Ну, как тебе?

Ноги Этель замирают. Но она все еще жива — переворачивается и ползет в сторону Джуниора.

— Живучая сучка. Что есть, то есть, — замечает он. Затем хватает ее за шнурок от подвески, кряхтит, поднимает и цепляет за сломанную ветку. Потом отходит, чтобы посмотреть, как Этель медленно задыхается, повиснув на дереве, пока ее внутренности вываливаются из рваной раны.

— Боже, ух, ну и веселуха.

К этому моменту ужас целиком поглощает Вильфруда, и он обмякает. Джуниор подходит к нему, поигрывая ножом.

— Так-с, одну обслужили, пришел твой черед, Вильфруд.

— Аргх!

Джуниор вонзает нож чуть ниже пупка.

— Но должен тебе сказать, — продолжает Джуниор, — вся эта резня, повешение и прочее снова разбудили моего «дружка», если ты понимаешь, о чем я. — Он усмехается, показывая коричневые зубы. — Вокруг никого... Так что кто назовет меня извращенцем, а?

Вильфруд издает что-то вроде стона. Его тело горит в агонии, кровь и желчь стекают по ногам.

Джуниор пожимает плечами, возвращается к нижней части тела Этель.

— Поэтому... почему бы и нет!

Он расстегивает комбинезон, подтягивает к себе обрубок и с поросячьим визгом приступает к делу. Вильфруд Хильд наблюдает эту картину последние десять минут своей жизни.

«Похоже, она сегодня отсыпается», — догадалась Патриция. Это было ожидаемо. Сама Патриция встала рано из-за цикад и щебечущих зябликов. Вчера она оставила окно открытым — роскошь, доступная лишь маленьким городкам, где можно спокойно наслаждаться свежим ночным воздухом, без воя автомобильных сирен полиции и скорой помощи.

Проснувшись, она не чувствовала себя виноватой, как в прошлое утро. Да, в памяти всплыли фрагменты жарких ночных сновидений, но в этот раз шалости не включали в себя секс с Эрни на глазах у мужа. Только с незнакомцами, а сны о незнакомцах не считаются.

«Просто грязные фантазии, — отмахнулась она. — У всех они есть, включая Байрона. Мне нечего стыдиться».

Так Патриция решила в начале дня.

Ночью она, правда, просыпалась и ей казалось, что кто-то за ней наблюдает, а еще она снова мастурбировала, хотя это вроде бы тоже было сном.

«А что было во снах — остается во снах. Проехали», — рассудила Патриция.

Одевшись, она поднялась на второй этаж, чтобы проверить сестру, но первым делом заметила открытую дверь в комнату Эрни. Хозяина внутри не было. А вот Джуди дрыхла без задних ног. Прошлой ночью она в конце концов отрубилась от стресса и выпитого и теперь, развеяв прах Дуэйна, могла сбросить цепи отчаяния и сосредоточиться на позитивных вещах.

«По крайней мере, я на это надеюсь», — подумала Патриция и осторожно закрыла дверь.

Спустившись, она решила не завтракать и отправилась прямиком в сад. Что-то тянуло ее наружу отдыхать и наслаждаться прекрасной природой, и Патриция предположила, что это было желание игнорировать то, о чем ей всегда напоминал родной дом.

Пейзаж так сильно отличался от вашингтонского, что, выйдя на тропинку, Патриция замерла в изумлении. Небо над головой было синее-синее, без единого облачка, из-за чего солнце казалось ярче. Трава светилась зеленым, а цветы были похожи на взрывы красного, желтого и фиолетового.

Патриция подумала, что поездка может оказаться не такой плохой, как она ожидала.

Возможно, она переросла свою травму и тем самым доказала доктору Салли, что он зря так настойчиво советовал ей не приближаться к Аган-Пойнту. Дикие сны, вспышка сексуального возбуждения, частая мастурбация — совсем на нее не похоже, но сегодня Патрицию это волновало куда меньше, чем вчера.