— Хорошо. Тогда иди и поговори с ним. А я пойду назад. Не хочу опять оказаться в дураках.

Когда он развернулся, ее сердце сжалось. Принципы, ценности и чувство собственного достоинства ушли на второй план, растворившись в пламени желания.

— Эрни, подожди...

Он вздохнул, остановился и резко обернулся.

Патриция уже расстегнула блузку. Ее груди отяжелели под давлением разгоравшегося от опьянения желания. Она позволила блузке соскользнуть и упасть на ветки росшего рядом куста. Патриция прислонилась к дереву спиной, ее голова оказалась прямо под крестом Поселенцев. Взгляд остановился на Эрни.

— Боже, мне жаль твоего мужа, Патриция. Ты еще та заноза в заднице, когда выпьешь.

Она едва слышала его. Выгнув спину, она сжала соски между пальцами и громко застонала.

— Ты пьяна.

— И что с того?

Она спустила шорты до середины бедра и провела рукой по огненно-рыжим лобковым волосам.

Эрни прикусил губу и решительно сказал:

— Ты все лаешь, да не кусаешь, Патриция. Ведешь себя как слетевшая с катушек городская баба, у которой кризис среднего возраста. Заигрываешь со мной, как будто не знаешь, что я влюблен в тебя со школы. Думаешь, узнаешь о себе что-нибудь новенькое? Хрень собачья, даже если мы трахнемся, то все, что ты получишь, — чувство, черт тебя побери, вины перед мужем. Мы оба знаем, что ты не собираешься изменять ему. Можешь вести себя как конченая шлюха, но я не куплюсь на это и не буду стоять здесь как чертов идиот!

Эрни развернулся и пошел обратно к месту, где проходил пикник.

Реальность стукнула Патрицию по носу. Она чуть не плакала, натягивая шорты и блузку. Здравый смысл потихоньку проникал сквозь затуманенный алкоголем и похотью разум.

«Я просто испорченное, грязное животное. Не из-за детства, родителей или изнасилования. Не из-за доктора Салли, Байрона, Эрни или кого бы то ни было. Это все я, и только я одна. Пора уже взять себя в руки, прямо сейчас», — собиралась с мыслями Патриция.

Пикник был в самом разгаре. Поселенцы, те, кто постарше, разожгли большой костер в центре поля. Патриция обошла толпу, прячась в тени. Она больше не выглядывала Эрни и была слишком смущена, чтобы показаться кому-то на глаза. После нескольких глубоких вдохов она почувствовала себя чуть менее пьяной и пошла по направлению к дому.

Единственным человеком, который заметил ее уход, стал Эверд Стэнхёрд — он наблюдал за празднеством из-за деревьев. Старейшина смотрел, как Патриция идет домой.

— Возможно, она может помочь нам, как ты и сказал, — заметила Марта Стэнхёрд. Она держала мужа за руку.

— Возможно, любовь моя, или я целиком ошибся, и великий Господь посчитал меня негодным провидцем.

Шериф Саттер весь день чувствовал себя не в своей тарелке. Утром он проснулся с грандиозной эрекцией (редкой для мужчины его лет), но, когда взглянул на храпевшую рядом жену, понял, что скорее попытается совокупиться с ламантином. Пончики с желе, которые он взял на завтрак в «Квик-Марте», оказались черствыми. С утра его атаковала головная боль, где-то на пять из десяти, а к полудню, от пыльцы и жары, она разошлась до восьми из десяти. В его городе происходило всякое дерьмо, с которым Саттер не мог разобраться, и единственное, чего он ждал весь день, — пикник Поселенцев, который отлично стартовал, но затем захрипела рация, и Трей вызвал его в участок. Что-то случилось. Иисусе!

— Почему свет выключен? — спросил Саттер, как только вошел.

Взгляд Трея выражал полное недоумение. Он устало потер лицо.

— Все идет под откос, шеф. Не знаю, с чего начать.

Саттер взглянул на часы. Его терпение иссякало в такт уходящим в небытие секундам.

— Ты вызвал меня сюда, в полночь, Трей! И выключил весь свет. Начинай говорить, сейчас же!

— Рики Коудилл мертв, — выпалил Трей.

— Чушь собачья. — Саттер прошел мимо стола Трея к камерам. Свет горел только в коридоре, едва разгоняя мрак камер предварительного заключения. Дверь к Коудиллу стояла незапертой.

— Черт! — выкрикнул Саттер.

Подошел Трей. Он дергался и волновался.

— Вот как я его нашел, шеф. Похоже...

Саттер склонился над койкой.

— Похоже, кто-то выкачал из него всю кровь, вот что ты собирался сказать? — Высохшее бледное лицо напоминало старый свечной воск. На полу не было крови, а на одежде Коудилла — следов ран.

— Бред какой-то, — пробормотал Саттер, продолжая разглядывать тело.

Трей включил свет в камере. Саттер расстегнул рубашку Коудилла, чтобы осмотреть белоснежную грудь, расчерченную голубоватыми прожилками. На фоне обесцвеченной кожи волоски на груди Рики казались черными проводками. Соски были неестественно фиолетовыми. Саттер приподнял свисавшую с койки руку и перевернул тело на бок.

— Синюшности нет, — заметил он.

— Чего, шеф?

— Мы видели трупы раньше, Трей. После того, как люди умирают, через час или два, кровь оседает в нижней части тела и оно синеет. Но не сейчас. Это невозможно.

— Я знаю, шеф, — устало согласился Трей. — Много невозможного дерьма случилось в последнее время, и ты знаешь, что люди говорят.

Саттер повернулся к напарнику и прорычал:

— Я не верю, что Эверд Стэнхёрд заколдовывает людей насмерть! И вообще, у Эверда не было никакого мотива убивать Рики или Джуниора!

Трей пожал плечами.

— Был бы, если бы Рики и Джуниор были замешаны в деле Хилдов и Илдов.

Лицо Саттера покраснело.

— И зачем бы им это делать? Хочешь сказать, что Коудиллы тоже продавали кристаллический метамфетамин?

— Я не знаю, шеф. Но какое еще может быть объяснение? Кто-то убил Рики в камере тюремного участка, выпил всю его кровь, не пролив ни капли! Как это вообще возможно?

— Не существует никакого колдовства, проклятий или магии! Ради бога, мы же полицейские! — выкрикнул Саттер. — Ты меня слышишь?!

Трей помолчал с минуту.

— Понял, шеф. Я тоже не верю в это дерьмо, но... Я не знаю, что с этим делать.

— Коронера вызвал?

— Нет.

— Почему?!

Трей глубоко вздохнул и бросил взгляд на фарфорово-белый труп Рики Коудилла.

— У меня мурашки от этого места, шеф. Давай вернемся назад в кабинет и поговорим.

Самообладание Саттера трещало по швам. Ему не нравилось быть в неведении, а в тот момент он знал лишь то, что дела плохи. Очень плохи.

— Включи чертов свет, — выпалил он в вестибюле участка. — Здесь темно, как в чертовой гробнице.

Щелкнул выключатель. Неожиданно конус света расцвел на личном столе шерифа Саттера, хотя Трей стоял рядом с шефом.

Тогда кто, черт побери, сидел за столом Саттера?

— Добрый вечер, шериф Саттер, — поздоровался Гордон Фелпс. Свет выхватывал из темноты только нижнюю половину его лица.

— Мы собирались поговорить с вами, рано или поздно. События последних дней, увы, заставили нас ускориться и пересмотреть планы.

— Мистер Фелпс? Вы о чем таком...

— Лучше всего, если мы начнем как можно более открыто, — перебил блондин. — Вы представляете закон в Аган-Пойнте, в конце концов. Но иногда закон податлив, ради общего блага. Возьмем Поселенцев, к примеру.

Саттера охватило замешательство. Он посмотрел на Трея, который остался стоять рядом с ним.

— Что происходит, Трей?

Трей вздохнул.

— Шеф, это как на прошлой неделе, когда мы надрали задницы этим придуркам на «Хаммере». Обычные наркоторговцы. Мы надрали им задницы, взяли их деньги и выгнали из города, верно?

Упоминание этого «дела» бросило Саттера в пот. Это было частное полицейское предприятие, о котором не стоило распространяться перед гражданскими лицами. Особенно такими, как Фелпс.

— Трей, лучше объясни мне, что здесь происходит.

Трей кивнул, скрестив руки.

— Так я именно это и делаю, начальник, не пойми меня неправильно. Мы хотим, чтобы ты был с нами.

— Мне это не нравится.

Трей поднял палец.

— Скажу так: подонки на «Хаммере» — что, если бы мы пошли еще дальше, шеф? Я имею в виду, то, что мы сделали, было незаконно. Ты не так уж чтил Конституцию в тот момент, когда выбивал зубы наркоторговцу и ломал ему ногу.