— Так твой прием состоится ровно через две недели? — уточнил Хью.

— Да. Мы устроим его в Финчли-мэнор, куда отправляемся уже завтра.

— А какие у нас там замечательные куропатки, лучшие к югу от Шотландии, так что поохотимся, — размечтался ее муж. — Ты ведь в сентябре у нас еще ни разу не был.

Хью с уверенностью мог сказать, что ничего так ненавидит, как таскаться по лесам с целью кого-то подстрелить. Особенно теперь, когда стало известно, что герои войны — лучшие из мужей.

— Плюс ко всему — это мой двадцать пятый день рождения, — с удовольствием напомнила Кэролайн. — И знаешь, Хью, Пирс обещал мне какой-то особенный подарок. Так что ты сможешь взять с него пример и научиться наконец, как покорить женщину и заставить в себя влюбиться.

— Тебе повезло, что ты на другом конце комнаты, — заметил Хью. — Уж больно мне хочется ущипнуть тебя.

Маркиз усмехнулся.

— Не волнуйся, старина. Я дам тебе несколько советов… если, конечно, ты обещаешь мне следующего жеребенка по линии Монтелеона.

— Даже и не мечтай об этом! — воскликнул Хью. Но это кое о чем ему напомнило. — Зато я привезу с собой Ришелье, — сказал он своему зятю. — Найдется для него стойло в твоей конюшне?

— Безусловно! — откликнулся Финчли. — О нем ходит там много слухов, но никто его еще не видел.

— Не могу бросить его даже на неделю или две, — сообщил Хью. — У него просто страсть к скорости. Боюсь, если позволить продолжать его обучение кому-то другому, с ним может что-нибудь случиться.

— Но Ришелье на мой прием не приглашен, — с жаром возмутилась Кэролайн. — Приглашаются только двуногие представители мужского пола, и все исключительно с хорошими манерами.

Хью уже собрался заявить, что в таком случае нечего ждать и его самого, но тут вмешался Финчли и несколько осадил жену.

— Тебе не удастся заманить герцога Бреттона к нам в поместье только лишь потому, что он там увидит какую-то красавицу-дебютантку. Возможно, она-то и решила выйти за него замуж, однако, ручаюсь, сам Бреттон вовсе не горит желанием жениться. — Он встретился глазами с Хью, и они молча обменялись мыслью о том, что новая любовница Бреттона, оперная певица, известная всем как Восхитительная Далила, вероятнее всего, удержит герцога в Лондоне. — Но, если Бреттон узнает, что у нас в имении будет Ришелье, — продолжил Финчли, — он непременно приедет. Впрочем, как и остальные мужчины. Это же настоящая приманка для джентльменов.

— Глазом не успеешь моргнуть, а Бреттон уже будет на месте, — согласился Хью. — Помнится, он пытался купить у меня Монтелеона раз пять или шесть.

— Приезд Бреттона вам вовсе ни к чему, — произнесла заметно развеселившаяся Джорджина. — Он ведь ваш соперник в борьбе за руку Гвендолин, помните?

— Бреттон? Соперник?! Да если настанет такой день, я…

— Что ты? — смеясь, прервала его сестра. — Признаешь поражение? Провозгласишь себя холостяком на веки вечные?!

Ее сразил новый приступ хохота — вот они и вернулись к тому, с чего начался их разговор, а посему Хью поспешил ретироваться из комнаты.

[1] Герефордская порода крупного рогатого скота, порода мясного направления. Выведена в Англии в графстве Херефордшир в XVIII веке путём отбора и подбора местного скота. Начало ей дал один из типов красного скота, разводимого в 18 в. в некоторых южных и западных районах Англии. Работа по улучшению велась в сторону увеличения размеров и мышечной силы, чтобы использовать животных как тягловую силу и источник мяса; специального внимания их молочной продуктивности никогда не уделялось. Английская племенная книга этой породы заведена в 1846.

[2] — compos mentis — находящийся в здравом уме и твёрдой памяти; вменяемый (лат.).

[3] — Finchbird — зяблик, прозвище от фамилии зятя.

В возрасте восемнадцати лет Гвендолин Пэссмор поскользнулась на слякотной тропинке и сломала ногу. ьчжцчх Доктор постарался на славу, вправив кость, но целых восемь недель Гвен не могла ходить. При обычных обстоятельствах такое положение стало бы для нее невыносимой пыткой. Она очень любила гулять, любила упорхнуть из дома рано-рано утром, когда на траве еще не высохла роса, и совершать долгие-долгие прогулки — миля за милей, — пока низ платья не промокал насквозь.

Но Гвен умудрилась сломать ногу в апреле, а это означало, что не видать ей ее первого лондонского сезона.

Матушка была безутешна.

Гвен же пребывала в восторге.

Когда ей исполнилось девятнадцать, в битве при Ватерлоо погиб ее брат. Семья погрузилась в траур, и снова сезон Гвен отодвинулся на целый год.

Гвен могла бы наслаждаться своими восхитительнейшими прогулками еще одну весну и целое лето, но половину времени просидела под деревом, безутешно рыдая. Ее брат Тоби был тем единственным человеком в мире, с которым она чувствовала себя совершенно непринужденно. И вот его не стало.

В двадцать Гвен ничего не сломала и никто не умер, а потому в конце марта ее тщательно обмерили, истыкали иголками, должным образом экипировали и, придирчиво осмотрев со всех сторон, отправили в Лондон, где ее снова тщательно обмерила, истыкала иголками, должным образом экипировала и придирчиво осмотрела со всех сторон какая-то мадам с французским акцентом (данное действо удивительным образом отличалось от предыдущего, но не стало от этого более приятным).

Будучи дочерью виконта и виконтессы Стиллуорт, Гвен тут же получила приглашения на все сколько-нибудь важные события сезона и в один холодный апрельский вечер предстала перед высшим светом как дебютантка.

К ужасу Гвен, ее мгновенно признали сенсацией сезона.

— Я же говорила тебе, что она похожа на Венеру Боттичелли[1], — с гордостью заявила ее мать ее отцу, когда подобное сравнение слетело с губ уже четвертого джентльмена. И действительно, обладая волнистыми золотисто-каштановыми волосами, алебастровой кожей и глазами цвета морской волны, Гвен имела поразительное сходство с богиней, какой ее увидел итальянский мастер.

Но при каждом упоминании об этом Гвен только заикалась и краснела, поскольку, как и все остальные, прекрасно знала, что Венера, стоя в своей раковине с развевающимися волосами, прикрывала лишь одну из грудей.

Не прошло и недели с начала сезона, а мисс Гвендолин Пэссмор уже объявили бесспорной жемчужиной высшего света. В ее честь слагались сонеты, газеты называли ее Лондонской Венерой, и сам сэр Томас Лоуренс[2] умолял ее позировать ему.

Мать Гвен пребывала в полнейшем восторге.

Гвен же чувствовала себя несчастнейшим созданием.

Ей были ненавистны толпы, ненавистна необходимость вести беседу с людьми, которых она не знала. Ей не нравилось танцевать с незнакомцами, да и просто одна мысль о том, что она находится в центре чьего-то внимания, приводила ее в ужас.

Немало времени провела Гвен, забиваясь в угол очередного бального зала и пытаясь остаться незамеченной.

Ее мать только и знала, что повторять:

— Улыбнись! Да улыбнись же хоть чуть-чуть! — Либо: — Будь же повеселее!

Гвен хотелось угодить родителям. Она и рада бы стать одной из тех девушек, что смеялись и флиртовали, и веселились от души на всех приемах, но ей было вовсе не весело.

В июне Гвен начала подсчитывать дни, оставшиеся до конца сезона. В июле, пристально вглядываясь в календарь, твердила себе: «Скоро, уже совсем скоро». Затем наступил август (чистое мучение), за ним сентябрь, а там…

— У меня прекрасные новости! — ворвалась в ее комнату матушка.

Гвен не отрывала взгляда от своего альбома. Рисовала она не слишком хорошо, но тем не менее любила этим заниматься.

— Что такое, мама?

— Мы приглашены на загородный прием!

— Загородный прием? — эхом отозвалась Гвен. В животе зашевелились леденящие щупальца страха.

— О да! Нас пригласила маркиза Финчли. Это ли не замечательно?! Прием состоится через две недели.

— Я думала, что на следующей неделе мы уже уедем домой. — И не важно, что лондонский особняк тоже носил их семейное имя, домом Гвен всегда считала Фелсворт, огромное, хаотичное поместье в Чешире, — там она выросла.