— Поцелуй меня, — приказал Хью, чтобы посмотреть, отзовется ли она на его настойчивость в голосе так же беспрекословно, как и Ришелье.

— Ни за что, — ответила Джорджина с возмущением пожилой матроны. — Мы на открытой со всех сторон дороге. Да и нам нет повода целоваться.

— Вот тут ты ошибаешься, — возразил Хью. — Я как раз подумал, что если ты меня поцелуешь, то я не переброшу эту дурацкую шляпку через вон ту стену.

Джорджина задрала красивый носик.

— Я не из тех, кого можно шантажировать. — И затем добавила: — Если выбросишь мою шляпку, я все расскажу твоей сестре.

В обычные времена это его остановило бы. Хью терпеть не мог, когда его бранили сестры, особенно Кэролайн. Однако ему не хотелось, чтобы Джорджина носила такую модную шляпку, которая придавала ей вид… герцогини. И он все-таки бросил.

Джорджина остановила свою лошадь.

— Кажется, я потеряла свою вещь.

— Неужели? — переспросил безмерно собой довольный Хью.

— Умоляю вас, верните ее мне, — попросила она. И выставила решительно подбородок: точь-в-точь генерал.

Джорджина обратила взор к Хью, и на мгновение он забылся. В утреннем солнечном свете ее глаза стали темно-фиолетовыми в обрамлении длинных загнутых ресниц.

— Джорджи, — потянувшись к ней, хрипло позвал Хью.

Но Джорджина, разумеется, была превосходной наездницей, и ее кобыла осторожно отступила подальше от его протянутой руки.

— Будьте любезны, мою шляпку.

В эту игру могли играть двое, поэтому Хью спешился, привязал Ришелье к столбу, чтобы тот пощипал вдоволь травки, растущей у ограды, затем перемахнул через низкую каменную стену, — туда, где упала шляпка, — и бросился на землю.

Он разлегся на клеверном поле. убыцшу Небо над ним было светло-голубого оттенка. Пчелы, жужжа, перелетали с цветка на цветок. Хью развязал шейный платок и запихнул его в карман сюртука.

Прошло по меньшей мере пять минут, прежде чем Хью услышал шорох, и поверх стены показалась голова Джорджины.

— Я так понимаю, ты упал.

В ее голосе слышалась легкая картавость, которую он помнил еще с той поры, как Джорджи было лет семь или восемь. У нее всегда была склонность скорее толковать жизненные перипетии, чем бросаться в перепалку.

— Давай, присоединяйся, — лениво предложил Хью, даже не делая попытки, как всякий порядочный джентльмен, встать в присутствии леди.

— Ты полагаешь, что заберусь на перелаз и брошусь на землю?

— Ага, — с искренней жизнерадостностью подтвердил он.

— И полагаю, поцелуешь меня потом в чистом поле?

Скорее, он надеялся, что они будут любить друг друга в чистом поле, но рассудил, что неблагоразумно высказать свои чаяния вслух.

— Я бы страстно хотел целовать тебя на каждом встречном поле. Могу я помочь тебе перебраться через стену?

Он встал, чтобы сподручнее было ей подсобить.

— Хью, скажи на милость, что ты от меня хочешь?

В глазах ее отражалось смятение.

Хью подошел ближе и улыбнулся:

— Поцелуй.

— После прошлого вечера я это поняла… поняла, что ты хочешь меня поцеловать. Но почему сейчас? С чего это на тебя вдруг нашло? Я же долгие годы была рядом. Мы провели вместе последний сочельник богоявления, и сомневаюсь, что удостоилась в то время с твоей стороны большего внимания, чем обычные поздравления с праздником.

— У меня кобыла жеребилась, — запротестовал Хью. — Не помню, чтобы вообще приходил домой в те дни. Я дневал и ночевал в конюшне.

— Откуда мне было знать? — прямо заявила Джорджина. — Ты едва удосуживался заговорить со мной, когда мы оказывались в одной комнате.

— До меня не доходило, — оправдывался Хью, обнаружив, что они ступают на опасную территорию. — Я тебя не видел.

— Конечно же ты видел меня, — возразила она. — Видел так ясно, как я вижу свою шляпку на ветке. Посему, пожалуйста, достань ее мне, прекрати вести себя так нелепо, чтобы мы уже могли продолжить путь в деревню.

— Я из-за тебя чувствую себя нелепо, — сказал Хью. И знал, что это правда.

— Теперь, когда ты заметил меня? — спросила Джорджина.

Тон ее голоса ясно как день говорил, что именно она думает о поведении Хью в прошлом году. И годом раньше. И возможно, за год до того.

— Дело не в тебе, — оправдался он. — Я вообще никого не видел.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что я лишь смутно помню тот праздник богоявления. Голова у меня была забита конюшней. Я помню, что резвились мои сестрички, и ты там была, и Финчберд, конечно. О, и тетушка Эмма.

— И вдобавок с добрый пятòк других людей, — резонно заметила Джорджина.

— Я их не видел. И не помню. У меня кобыла жеребилась двойней. Помню, что смотрел на тебя и все думал, какие же у тебя грустные глаза, однако понятия не имел, что сказать по этому поводу или чем развеселить, поэтому просто уходил в конюшни.

Она фыркнула. Разумеется, деликатно, как леди, однако все же фыркнула.

— Я же сейчас тебя вижу, — оправдывался Хью.

Джорджина отломила веточку боярышника и принялась вертеть. Эти изящные пальчики пробуждали в теле Хью какой-то алчное голодное неистовство, жажду стянуть перчатки с рук Джорджины и прижаться ртом к ладоням.

— Не думаю, что хочу, чтобы ты на меня смотрел, — не глядя на него, заявила она.

— Что это значит?

Он взял ее за подбородок и повернул к себе лицом, так что Джорджина поневоле встретилась с ним глазами…

— Ты ничего не смыслишь в жизни.

На это у него имелся честный ответ.

— И в чем мои недостатки? Скажи, и я исправлюсь.

Ее лавандовые глаза потемнели от грусти, наполнились печалью.

— Ты не видишь… ты просто не понимаешь.

— Я замечаю тебя теперь, Джорджина. Уж поверь. Никогда больше не смогу войти в комнату, чтобы не почувствовать, что ты там. И я бы не хотел иначе, — добавил Хью. — Всегда первым делом буду искать тебя.

Голос его звучал убежденно, и хотя мысль для него была новой, он до глубины души знал, что это правда. Ему уже никогда не стать прежним.

— Люди умирают, Хью. Умирают.

Лицо Джорджины так побледнело, что он мог бы сосчитать все ее восхитительные веснушки.

— Знаю. Месяц назад сам чуть не погиб.

— Вот именно! Ты не понимаешь.

— Разумеется, я осведомлен. Я знаю, может произойти что угодно, и именно поэтому попросил Кэролайн составить тот список. Уж не считаешь ли ты, что я осквернял двери бального зала без доброй на то причины, будь она неладна?

Улыбка в глазах Джорджины подернулась печалью, которую Хью ненавидел.

— Не считаю.

— За исключением, если ты была в зале, — добавил он, зная, что это правда.

Она сморщила нос:

— Весьма приукрашено.

— Весьма правдиво. Теперь.

— Я хочу сказать, что ты по-настоящему не задумываешься, что смерть существует. Однако она есть, Хью. Есть. Сегодня человек жив, а завтра уже умер. И ты вполне можешь стать одним из них, учитывая твой опасный род занятий.

— Уж не беспокоишься ли ты, что Ришелье встает на дыбы? И что твой собственный пони ведет себя не лучше? Ты прекрасно знаешь, что я не собираюсь свалиться в разгар этих их проказ.

— Я знаю и все-таки испугалась. — Хью знал, что Джорджина не лжет. — Я не хочу бояться, — призналась она, с той же выворачивающей душу искренностью в голосе, что была и в его словах.

Как пощечина.

— Не совсем уверен, что ты хочешь сказать, — осторожно произнес он.

— Ты похож на мальчишку, Хью. Ты не понимаешь, как хрупка жизнь. Не осознаешь нить, которая рвется между этим мгновением и следующим.

— Джорджи…

— Ты просто мальчишка, — повторила она тусклым голосом, глядя снова на свои перчатки.

Так Джорджина и впрямь думает, что он недостаточно для нее мужественен. Она и вправду хотела мужчину пожилого, как и говорила Кэролайн. Все это пламя между ним и Джорджи никогда не погаснет, он, черт возьми, прекрасно это знал.

Ему придется убедиться. Он не может вот так просто дать ей уйти.