20 августа 1817 года

Лондонский особняк маркиза Финчли

Кавендиш-сквер, 14

Хью Теодор Данн, граф Брайерли, много лет снося хихиканье, пронзительные вопли и неприкрытые взрывы хохота, великолепно понимал, что старший брат существует прежде всего для того, чтобы младшим сестрам было над кем потешаться. ьчжцчх Как-никак батюшка с матушкой наградили его четырьмя такими негодницами. Одного наследника им показалось мало — требовался второй, так сказать, про запас, — но в последствии им удалось произвести на свет только девчонок, которые превратили подтрунивание над братом в своего рода искусство.

— Список! — воскликнула старшая из его сестер, Кэролайн, едва не всхлипывая, так сильно она хохотала. — Джорджи, ты слышала, что только что попросил Хью?

Возможно, ему не следовало высказывать свое пожелание в присутствии лучшей подруги сестры, поскольку леди Джорджина Соррелл также сотрясалась от смеха.

— Вот дьявольщина, что в этом такого уж смешного? — возмутился Хью, начиная ощущать, как в нем закипает раздражение. — Разве не ты тысячу раз твердила мне, что я должен жениться, если не хочу, чтобы мой титул унаследовал Подкрадывающийся Саймон. И вот, когда я готов смиренно сунуть голову в супружескую петлю, ты едва не лопаешься от смеха, настолько тебе это кажется забавным.

— Я действительно считаю, что ты должен жениться, — ответила Кэролайн. — И даже уверена, что повторяла это раз тысячу, не меньше. Но теперь, решившись наконец пойти к алтарю, ты хочешь, чтобы я тебе и жену выбрала?! — И она снова начала всхлипывать. — Чтобы я составила тебе список?

— Простите, — заговорила Джорджина, слегка задыхаясь. — Я определенно не думала смеяться. Мне следует вас оставить поговорить с глазу на глаз. Я уезжаю.

Сквозь ее пальчики прорывались смешки — и Хью, не сдержавшись, широко улыбнулся. Ему всегда нравилась Джорджи, даже в те годы, когда еще носила детские платьица, в последнее же время улыбка стала редким явлением на ее лице.

— Оставьте свои шуточки, — приказал он обеим. — Мне недосуг слоняться по бальным залам и самому во всем этом разбираться. Вы же постоянно крутитесь в подобных местах и знаете все поголовье; просто-напросто укажите мне женщину с приличной родословной и здоровыми зубами.

— Похоже на покупку герефорда[1], — заметила Джорджина подруге.

— Речь не о корове, — уточнила Кэролайн. — О лошади. Ты же знаешь Хью: конюшни — вот о чем он думает дни и ночи напролет.

— Ау, я здесь, никуда не ушел, — напомнил Хью. — Можете глумиться на все лады, но я жду списка.

— Хью, — произнесла Кэролайн.

Он поднял бровь.

— Ты серьезно?

Собственная сестра вдруг не принимает его всерьез — чертовщина какая-то.

— У меня совершенно нет времени охотиться на жену, — объяснил он. — Каро, я объезжаю нового жеребца. Он…

— Минуточку, — встряла Джорджина. — Почему вы вообще решили жениться? — Смеха в ее голосе как не бывало.

— Он наконец повзрослел, — небрежно обронила Кэролайн. — Не скажу, что в двадцать восемь это слишком скоро.

Джорджина нетерпеливо махнула рукой.

— Что-то подвело его к этой мысли, Каро. — Джорджина повернулась к Хью. Она обладала изящным подбородком, но, провалиться Хью на этом месте, если тот сейчас не был похож на бульдожий. — Так что же произошло?

Хью уставился на нее. Он знал Джорджину с той поры, как ей исполнилось пять. Их матери были близкими подругами, посему они каждое лето проводили вместе. Не то чтобы последние несколько лет он часто виделся с ней… по правде говоря, они ни разу по-настоящему не беседовали с самых похорон ее мужа. А это было, кто бы подумал, два года назад?

— Хью? — окликнула Кэролайн, тоже перестав смеяться.

— Не стоит делать из мухи слона, — произнес он, задумавшись, когда это глаза Джорджины успели превратиться в два мрачных колодца. Когда-то — девчушка-хохотушка, теперь же — истинная матрона. Вдова, хотя ей не больше двадцати пяти — они с Кэролайн одного возраста.

Джорджина сидела, вытянувшись в струнку, всецело сосредоточившись на нем.

— Меня сбросил Ришелье, — признался Хью.

— Но ведь тебя же не раз сбрасывала лошадь, — удивилась Кэролайн.

Угол его рта слегка дернулся.

— Естественно. Нельзя объездить лошадь — и речь даже не о тех лошадях, которых я предпочитаю, — и не сломать при этом пару-тройку костей.

— Но этот раз произошло что-то еще, — заявила Джорджина. — Так что же?

— Я отсутствовал, — неохотно признался Хью.

— Отсутствовал? — эхом переспросила Кэролайн. — Где?

— Был без сознания. Совершенно. В коме, или как там это называют.

— И сколько дней? — спросила Джорджина. Голос ее звучал ровно и спокойно. Конечно, ведь она наблюдала, как умирал ее муж. Бедняга промучился несколько месяцев… точнее, целый год.

— Неделю, — безропотно ответил Хью. — Меня не было целую неделю.

— Почему же я не знала? — вскричала Кэролайн. Ее большие голубые глаза наполнились слезами — вот именно поэтому он и не хотел ей ничего рассказывать, вообще.

— Для подобных случаев у Пеккеринга имеются четкие указания. И он их придерживался.

В комнате повисла минутная пауза.

— Пеккеринг — ваш грум? — поинтересовалась Джорджина.

— Камердинер, — уточнил он. — Я доверил бы ему свою жизнь.

— Он хоть позвал доктора? Такой пункт есть в указаниях?

— Разумеется. Но какой в том прок? Вы же понимаете. После удара по голове вы либо очнетесь, либо нет.

— А если вы все же очнетесь, то можете остаться калекой до конца своей жизни, — проговорила Джорджина. Лицо ее побелело настолько, что проступили все ее веснушки. Джорджина всегда отличалась бледной кожей. Это свойственно всем огненно-рыжим.

— Я здоров, — резко возразил Хью. — И совершенно compos mentis[2]. — Не сказать, что он совсем уж не испугался, особенно когда к нему не сразу вернулось зрение. Он очнулся и целый день лежал в кромешной темноте, и именно тогда Хью понял, что пришло время произвести наследника. Либо так, либо придется отказаться от тренировки лошадей. Жена представлялась крайне предпочтительным вариантом.

— О, Хью, — возопила Кэролайн. — Я не могу этого вынести!

Он подошел и поднял сестру, словно она все еще была маленькой девочкой, затем сел, устроив ее у себя на коленях.

— Все хорошо, Каро, — успокаивал он, гладя ей спину. — Ты же знаешь, молодые необученные лошади могут быть опасны. Ты и сама видела мои падения сотни раз.

— Не понимаю, почему нельзя просто нанять человека на рискованную часть работы, — сказала она, прислонясь к его плечу. — Ведь другие же нанимают конюших. — Он вдруг вспомнил, что вот так же обнимал Кэролайн, когда та была намного моложе, она еще имела обыкновение сосать большой палец. Это случилось после того, как умерла их мать. Ну да, ему тогда было девять, а ей — всего лишь пять или шесть.

— Работа с лошадьми — моя жизнь, — просто сказал он. — И у меня тоже имеется конюший. Черт, да у меня их целых три из-за конюшен в Шотландии и Кенте. Но такой лошадью, как Ришелье, могу заняться только я сам.

— В таком случае, почему нельзя работать с обычными лошадьми?! — закричала на него Каро. — Почему обязательно должны быть эти ужасные арабские скакуны? Такие жестокие и совершенно неуправляемые?

— По своей природе они вовсе не жестокие, — возразил Хью, мысленно представляя великолепных животных, бок о бок с которыми провел всю жизнь. — Ришелье — горячий жеребец, для него это игра, он пытается одержать надо мной верх. Убив его дух, я убью его волю к победе.

— Я не знаю ни одного другого графа, который бы тратил свою жизнь на столь опасное занятие, — начала свое извечное брюзжание Кэролайн, верный признак того, что ей полегчало.

Хью поднялся, поставил Кэролайн на ноги и усмехнулся, глядя на нее.